Дело моего отца (Роман-хроника) - Икрамов Камил Акмалевич - Страница 11

Типоцкий со всем соглашался, смотрел подобострастно, а сам думал про каракульчу. Неужели так и не поблагодарят его?

А Ерофеев продолжал наставлять:

— Еще попрошу вас строжайшим образом контролировать мое распоряжение, данное в июле. В знак преклонения туземного населения перед русской властью обязать всех туземцев приветствовать любого русского офицера и чиновников всех ведомств немедленным вставанием и низким поклоном. Тут большой простор для воспитания. Можете это обеспечить?

Типоцкий сказал, что может, но подумал, что не ко времени это все.

В самом конце разговора, уже простившись, генерал вроде бы спохватился:

— Да. Мария Игнатьевна просила передать, что будет рада видеть вас с супругой по четвергам. Нынче ведь тоже четверг.

Полковник Лелютин был несколько шокирован тем, что нового полицмейстера приняли раньше, чем его. Между тем факты, которые он приготовил для доклада, имели, с его точки зрения, весьма большое государственное значение.

Раскрыв скромную картонную папочку, Лелютин слегка обиженным тоном читал, что в последнее время отмечается усиление недовольства туземного населения русской властью, участились случаи выражения сочувствия своим единоверцам туркам, воюющим на стороне Германии. Сочувствие врагу выражается также в форме передачи слухов об успехах вражеских армий, о поражениях союзников в Малой Азии на Галипольском полуострове.

Лелютин нарочно читал по писаному. Пусть генерал поймет, что не только ему этот доклад адресован, может и выше пойти.

— …Кроме того, высказываются надежды на выступление против России всех мусульманских стран, а также надежды на изгнание русских из Туркестанского края и возвращение всей Средней Азии под владычество ислама…

Генерал Ерофеев слыл бурбоном и солдафоном, но о панисламизме и пантюркизме знал почти столько же, как и о панславизме.

— Я конкретно спрашиваю. Кто эти пантюркисты, что это за паны такие?

Лелютин хмыкнул:

— Все эти паны, ваше превосходительство, наиболее влиятельная часть высшего духовенства, улемы, если по-здешнему. — И продолжил чтение из картонной папки: — Но есть и другие тенденции. «…Среди молодых туземцев образованного класса существуют такие, что высказывают сочувствие к новым формам управления, есть люди, склонные связывать свои несбыточные надежды с парламентаризмом, социалистическими идеями…»

— Зачем вы мне это читаете? — откровенно резко прервал генерал. — Я и сам грамоте учен, на досуге прочту. Скажите мне, господин полковник, во сколько единиц вы исчисляете потенциальных врагов государства?

— В Ташкенте или во всем Туркестане?

— Ну, для начала в Ташкенте.

Лелютин задумался, удивившись неожиданной задаче.

— Неужто никогда вам не приходило в голову сосчитать по головам всех опасных лиц на предмет высылки, допустим, в Сибирь?

Полковник Лелютин направлял недавно деятельность полевых судов, выносивших смертные приговоры с чисто армейской, завидной для жандарма легкостью, ему порой казалось, что, будь его воля, он бы удвоил или утроил количество повешенных и расстрелянных на месте, но то был бунт с оружием в руках. Он глянул на генерала, не шутит ли тот.

Ерофеев не шутил. Мысль о превентивной высылке, удалении всех нежелательных туземцев, впервые осенила его, поразила его своей простотой. Генералу доставляло удовольствие смотреть на вытянувшееся от удивления и без того длинное лицо Лелютина. Он в упор спрашивал и одновременно думал, приглашать сегодня к себе Лелютина или не приглашать.

— Нуте-с.

— По Ташкенту… — Лелютин опять не решился назвать цифру. — Если по Ташкенту — тысячи две мулл, ишанов, мударисов. Еще тысячи полторы из числа симпатизирующих Турции торговцев. Еще полторы — молодежи, связанной с русскими недовольными элементами, рабочих, принимавших участие в забастовках.

— В пять тысяч обошлись бы?

— Обошлись. На первый случай.

— А в целом по Туркестану в двадцать тысяч?

— Возможно, ваше превосходительство.

— Ну так это всего двадцать эшелонов, сорок в крайнем случае. — Ерофеев и сам увлекся собственной фантазией. Конечно, Петроград на это сегодня не пошел бы, либералов много. Дума, газеты. А если им всем заткнуть рты? — А я бы, господин Лелютин, на вашем месте уже приступил бы к составлению списков.

Полковник поджал тонкие губы, в глазах засветилась ирония.

— Боюсь, мне эта задача не по плечу. — Он вскинул прищуренные и довольно наглые глаза на генерала. — Тут есть две сложности. Во-первых, с помощью многих из числа предназначаемых для высылки мы и управляем нынче краем. Без них, к примеру, мы и мобилизацию на тыловые работы не смогли бы провести, без них налоги не собрать, закупок для армии сделать невозможно. Через них управляем. Так уж повелось: на двурушников опираемся. А как убрать рабочих с копей, с железной дороги? Это первая причина, а вторая с иного края. Многие откупятся, навык есть, связи. Спросите хоть того же господина Типоцкого.

Ерофеев решил не приглашать Лелютина в гости. Ну его к чертям собачьим. Типоцкий — понятный господин, а этот — с двойным дном, что он там усмотрит, что выведает.

— Значит, выселение этих ваших панов тюркистов и панов исламистов считаете невозможным?

— Почему же, ваше превосходительство, возможным и даже желательным в принципе, но трудным и требующим длительной подготовки. Кроме того, думается, опасность их мнений и симпатий преувеличивать не стоит. Это их тайные мнения, тайные мечтания, болтовня. Вот ведь летом не они восстание подняли, они против были, только, может, в душе сочувствовали, и то неизвестно. Нет, Алексей Николаевич, — Лелютин впервые назвал генерала по имени и отчеству. — Нет, Алексей Николаевич, эти списки составлять смысла нет, не ко времени. В будущем когда-нибудь и можно будет. Сейчас чернь опасна, только чернь. Больше скажу, Алексей Николаевич, это в спокойное время Охранное отделение многое могло, теперь время для ружей и пушек. Когда бунтует чернь, голодная чернь, требующая хлеба для себя, своих детенышей, сведения наших агентов обычно запаздывают в сравнении с самими событиями. Голодные бунты непредсказуемы самыми мудрыми головами. Терпят низы общества долго, иногда весьма долго, а вот взрываются внезапно. Опасения часто не подтверждаются, а надежды не оправдываются. Обратите внимание: и в русской среде, и в туземной мы лучше осведомлены о настроениях образованной части, их по привычке считаем властителями умов. А ведь это так только в сытое время.

Теперь иное, и, по правде сказать, невесть как еще изменится. Теперь мы на подсобных ролях, на подхвате Вот почему я всегда к вашим услугам.

Ерофеев попросил оставить докладную записку для внимательного прочтения и, встав из-за стола, вопреки принятому решению, пригласил Лелютина в гости. Руку пожал крепко.

— Будет весьма любопытно. Мария Игнатьевна в столице ознакомилась с некоторыми самоновейшими веяниями в области… — он запнулся, — в области предсказания будущего. Рады будем видеть вас, господин Лелютин. Интересно поговорить с умным человеком, ваше просвещенное мнение услышать.

Когда дверь за полковником закрылась, Ерофеев брезгливо положил папку с докладом в нижний ящик стола. Подумаешь — умник. Без хлеба и мяса народом управлять труднее, нежели при их наличии. Кто этого не знает? За то нам жалованье платят, чтобы при любых условиях управлять. Чернью пугает.

В кабинет вошел чиновник по особым поручениям Мишин.

Телеграмма и пакет, Алексей Николаевич.

Пакет был из министерства внутренних дел и касался нашумевшего дела разоблаченного за злоупотребления по службе и за самочинно проводимые пытки арестованных начальника Харьковского сыскного отделения. Предписывалось усилить контроль за работой полиции, не допускать злоупотреблений и применения недозволенных методов, а также исключить возможность проникновения в печать сведений, порочащих чиновников государственных учреждений.

Телеграмма была со станции Арысь. Из вагона для перевозки заключенных бежало двадцать три каторжника, часть которых, по всей видимости, направилась в сторону Ташкента…