Дело моего отца (Роман-хроника) - Икрамов Камил Акмалевич - Страница 72

Тогда твой отец мне еще так сказал:

— Я, товарищ Урунходжаев, не вечно секретарем ЦК. Могут меня перебросить в другую республику, в другие города. Но я этого не боюсь, потому что я коммунист, говорит, солдат партии. Но я одного боюсь. Когда меня переведут из Узбекистана, — скажут, что, понимаете, икрамовщина. Икрамовщина. Много наших кадров, которые партия воспитывает, подрастающее поколение фактически пострадает. Я этого боюсь. Я об себе абсолютно не думаю. Я боюсь за те кадры, которые под предлогом икрамовщины будут страдать.

— Это в каком году было?

— Это в двадцать пятом году было.

Слово «икрамовщина» появилось в конце 1937 года и стоило жизни десяткам тысяч людей в Узбекистане.

На первый взгляд кажется невероятным предвидение отца в двадцатых годах. Однако только на первый взгляд. Узбекистан к тому времени уже пережил «рыскуловщину» и «иногамовщину».

Итак, для отца все это началось задолго до пресловутого тридцать седьмого, задолго до того дня 19-го или 20 сентября, когда Акмаль Икрамов из конференц-зала, где проходил последний в его жизни партийный пленум, вышел уже беспартийным.

В партийных архивах нет стенограммы или даже протокола пленума. Вместо стенограммы и протокола (а надо сказать, что ЦК Узбекистана обладал штатом весьма квалифицированных стенографисток) имеется справка по всей форме. В справке сказано, что стенограмма и протокол на пленуме не велись.

О том, как проходил пленум, рассказывают Таджихон Шадиева и Вера Серафимовна Хоромская.

Собственно говоря, это не был пленум, потому что подавляющее количество членов ЦК КП(б) Узбекистана находилось в это время в ташкентских тюрьмах. Кворум был там, а не в здании ЦК. Именно поэтому участники не регистрировались и не велось формального протокола.

Буду краток.

Открыл собрание специально прибывший из Москвы A. А. Андреев. Он сказал: «Фамилий не регистрируем, протокол не ведем. Никому ничего не будет. Можете высказываться свободно». И зачитал письмо Политбюро за подписью Сталина и Молотова.

На трибуну выходили какие-то малознакомые люди и обвиняли А. Икрамова. Обвинения были нелепые и страшные.

— Из всех речей самой тяжелой и даже прямо сказать наглой была речь Усмана Юсупова, — вспоминает Вера Серафимовна Хоромская.

— Я сидела в последнем ряду и плакала, — говорит Таджихон Шадиева. — Один секретарь райкома, кажется Алмазов, выступил против обвинений. Сказал, что не верит, что мы все знаем Икрамова. Его с трибуны стащили, и больше его никто не видел.

Отец выступал два или три раза. Закончил так: «Я был преданным, верным сыном партии Ленина. Что бы меня ни постигло, я останусь коммунистом до конца!»

— Мы расходились подавленные, — рассказывает B. С. Хоромская. — В коридоре я увидела его и пошла за ним. На стуле в приемной стояла уборщица тетя Дуня и протирала тряпкой портрет твоего отца. Отец сказал ей «Снимайте портрет, тетя Дуня. К черту его надо выбросить» Тетя Дуня не поняла, что он сказал. Я зашла за ним в кабинет.

— Зачем вы вошли сюда? Вы знаете, чем это грозит? — сказал ей отец. И тут же: — Вам известно, что вас собираются назначить секретарем обкома в Новый Ургенч? Ни в коем случае не принимайте назначения. Вас сразу арестуют Заболейте, уезжайте что хотите. Им надо выполнить план по номенклатуре.

Я тогда так разволновалась, всю ночь не спала. А на другой день — городской актив. Опять выступал А. А. Андреев. На узбекский переводил Касым Сорокин. У него перехватило горло. Через несколько дней я действительно тяжело заболела. У меня отнялись ноги.

Неужто где-нибудь, кроме нашей страны, есть люди, полагающие, что жертвы палачей, жены и дети убитых и замученных не имеют морального права свидетельствовать о том, что знают? У нас таких «гуманистов» полным-полно.

Как всегда бывает: случайно, но кстати попался «Новый мир», десяток лет назад вышедший, где Лев Гинзбург писал о «потусторонних встречах» с бывшими главарями третьего рейха, об интервью, которые давали ему оставшиеся в живых осужденные Нюрнбергским процессом крупнейшие функционеры и идеологи фашистских зверств, близкие родственники Евы Браун. Хитрили, конечно, от чего-то открещивались, но в главном говорили правду. Однако самое поразительное, что не отказывались, не могли по самой атмосфере страны отказываться от встречи с писателем. С писателем из СССР. И к тому же с евреем.

А наши?

Не страх наказания заставляет их молчать. Им позволяет молчать и поджимать губы уверенность безнаказанности на этом и на том свете. Впрочем, наш путь к разоблачению палачей мы начали с поразительной и непростительной лжи, которой не поверил никто. «Берия агент иностранных разведок».

Нет, нет, совсем не жажда мести движет мной, даже не за справедливость ради справедливости ратую, — мне страшно! Вижу: не боятся возмездия новые когорты палачей и клеветников, которые прямо от того корня произошли или ходят в названных племянниках у безнаказанных преступников. Они готовы действовать теми же методами, что во времена Ежова и Берии, Абакумова и Рюмина.

А цели? Цели только теперь называются уголовными, хотя чисто уголовными были и цели, которые преследовал Сталин.

Раз уж я упомянул в этой книге Ш. Рашидова, то вынужден буду вернуться к этой поразительной фигуре еще раз. Но не теперь. Чуть позже. Теперь еще о его наставнике — Усмане Юсупове.

Сегодня у Юсупова защитников и даже апологетов в моей республике куда больше, чем, к примеру, у Жданова в Жданове и Ленинграде. О его личной роли в уничтожении тысяч и тысяч людей не упоминают вовсе, а когда приходится говорить на эту тему, то утверждают, что был Юсупов не лучше и не хуже других, зато построил Большой Ферганский канал и во время войны проявлял чувство интернационализма, помогая эвакуированным. На один иронический абзац в небольшой рецензии на фильм о У. Юсупове я получил довольно много протестующих писем, написанных явно под диктовку и затрагивающих явно не то, что я написал, а то, что подумал. По старым канонам мне клеили ярлыки, предъявлялись весьма страшные политические обвинения: сею вражду между русским и узбекским народами, озлоблен на Советскую власть, злостно на нее клевещу.

Это же срок! Это же моя родная 58-я, пункт 10-й, антисоветская агитация! Какая знаменательная встреча в 1988 году! И ведь подписи под свидетельствами солидные, на приговор тянут. Можно через трибунал, через тройку, а уж ОСО обязательно.

С тем эти письма и писались. Но других больше.

В бандероли — брошюрка, выпущенная срочно, всего за неделю, в октябре 1937-го. Сразу вслед за пленумом. И привести из нее несколько цитат я обязан по многим причинам. Из них пока назову первую: не надо думать, что все шло только сверху, только из Москвы, только от Сталина и Ежова, а внизу были только палачи по должности, клеветники по приказу, лишенные личной инициативы и заинтересованности Как, к примеру, У Юсупов — наркомпищепром республики до 20 сентября того самого года, а с 20-го — первый секретарь ЦК.

Итак:

Издательство ЦК КП(б) Уз., Ташкент — 1937 г.

Разоблачая контрреволюционную «теорию затухания классовой борьбы», товарищ Сталин неоднократно учил нас, что по мере того, как эксплуататорские классы и их идеологи будут терять свои последние позиции, классовая борьба будет обостряться, все изворотливее и подлее будут форма и методы сопротивления осколков классовых врагов. Однако эти ясные указания товарища Сталина многие наши партийные организации в Узбекистане недооценили, забыли. И это облегчило возможность агентам японо-германской разведки вести свою шпионскую, диверсионную вредительскую работу…

…Увлекшись успехами социалистического строительства, заразившись идиотской болезнью — беспечностью, мы, коммунисты Узбекистана, дали возможность врагам овладеть руководящими постами в партийной организации и правительстве, облегчили врагам вредительскую, шпионскую работу на пользу фашистских разведок.