Не мой парень (СИ) - Салах Алайна - Страница 29

По ее тонкой шее пробегается нервная волна, и я вижу как ее губы беззвучно шепчут гребанное «не надо»

— Трогай. — повторяю, вталкивая член в ее дрожащую руку.

Ее прерывистый возбужденный вздох и робкие движения выворачивает внутренности наизнанку. Мне сосали и дрочили лучшие шлюхи Лос-Анджелеса, но я никогда не испытывал ничего близко похожего на то, что происходит со мной сейчас. В ушах потрескивает электричество, я еле держусь на ногах.

Я останавливаю ее раньше, чем успеваю кончить. Обхватываю рукой ее талию и впечатываю в себя. Тугие соски вонзаются мне в грудь, жар промежности прикипает к члену.

— Я вытрахаю каждого мужика из твоей головы, — обещаю ей. — Сегодня только ты и я.

Я мог бы трахнуть ее прямо на полу, но вместо этого как долбанный Ромео поднимаю ее на руки и несу к кровати. Укладываю на простыни как самое ценное сокровище и ложусь на нее сверху. Она такая же нежная и хрупкая, как и в моих мечтах, и я не удерживаюсь, чтобы поцеловать ее снова. Тони самозабвенно жертвует мне свой рот, что я почти верю, что она чувствует то же, что и я, если бы не дрожь, разбивающая ее тело. Развожу ее ноги в стороны и упираюсь членом в ее жаркую влажность. Ее зрачки целиком поглотили радужку, ресницы трепещут, а губы снова выводят немое «нет».

— Почему не я, Тони? — вырывается из меня пустившая корни боль.

Я не позволяю себе зажмуриться, чтобы ни на секунду не терять света ее глаз, и одним толчком вхожу внутрь.

Я не знаю, чей крик кровавым шумом стоит у меня в ушах: мой или Тони. Меня словно ударили ломом по голове, раскроив череп надвое. Ужас произошедшего накатывает на меня лавиной прозрения и вины.

Я смотрю в искаженное лицо, по которому тихими тропинками струятся слезы и пытаюсь найти в себе силы вздохнуть.

— Тони…

Я не знаю, что делать. Я тупой идиот. Слепой, недостойный ее ногтя ублюдок.

— Не останавливайся, — шелестит на моей щеке.

Я глотаю отвращение к себе и делаю еще один толчок. Тони глухо стонет и слезы на ее щеках катятся сильнее. Я глажу ее глаза, волосы, собираю губами ее боль, как если бы это могло ее починить.

— Пожалуйста, не плачь. — умоляю ее, — Блядь, прости меня…Пожалуйста, прости..

— Я хотела, чтобы это что-то значило для обоих. Чтобы не просто так. — шепчет Тони и сильнее всаживает пальцы мне в плечи. — Сейчас просто не останавливайся.

Я хочу прижать ее к себе и отнести в рай, но боюсь отказать ей еще в одной просьбе. Поэтому я продолжаю двигаться в ней, повторяя, как сбившаяся игла граммофона:

— Это не просто так, Тони. Клянусь, это не просто так.

Говорят, перед смертью перед глазами проносятся картинки всей твоей жизни. Может быть потому, что моя душа сгорает в адском пекле, перед глазами проносятся кадры Тони. Как я впервые ее увидел, закатывающую велосипед в гараж, как она прячет взгляд, когда видит меня раздетым около бассейна, наш первый поцелуй, ее пылающие щеки, когда я пытаюсь поцеловать ее на презентации, горечь в глазах в последнюю ночь у нее дома.

К моему стыду, даже сейчас физиология не дает сбой, и оргазм ударной волной бьет в живот. Я кончаю на простынь, на которой алым пятном темнеют следы моего злодеяния. Не хочу пачкать Тони собой.

Мы замираем на целую вечность, как парализованные герои комиксов Марвел. Тони отмирает первой. Садится на край кровати и подтягивает колени к груди, собираясь в защищенный комок. Я должен что-то сказать, должен что-то сделать. Понятия не имею что. Тяну руку к ее узкой спине, но глухой твердый голос меня осекает словами, которые будут звучать в моей голове колоколом вины всю оставшуюся жизнь.

— Я люблю тебя, Финн. Никогда не переставала. Поэтому не смогла тебе сопротивляться, ни четыре года назад, ни сейчас. Но простить тебя я вряд ли смогу. Если в тебе есть хоть капля уважения ко мне, пожалуйста, уйди.

Если бы от ненависти и отвращения к себе можно было умереть, я бы сдох самой мучительной смертью. И сейчас я очень надеюсь, что это случится по дороге в номер.

Финн

От себя не убежишь. Если бы меня судили за то, что я совершил, то приговором была бы эта фраза. От болезни можно спасаться лекарствами, от жары — в Антарктиде. Можно скрыться от проблем, уйдя в запой на неделю, но от себя спастись невозможно. Поэтому я не притрагиваюсь к виски и не смотрю перелеты на Северный полюс. Курю вторую по счету пачку, втайне надеясь, что легкие мне откажут, и я захлебнусь никотиновым ядом и ненавистью к себе.

Как я мог быть таким слепым? Одурманенным идиотом, привыкший мерить людей грязной линейкой, которую мне всучило мое блядское прошлое. Как мог смотреть на нее и не видеть? Я же, блядь, чувствовал, что она не такая как они все. Знал это с самого первого дня, как ее увидел, но был настолько зациклен на себе и том, что она меня отвергает, что предпочел бросить ее образ в котел с бурлящим дерьмом, которое так презирал. И которое, несмотря ни на что, продолжал жрать ложками. Только Тони вышла из него белым ангелом, а вместо нее в дерьме измазался я сам. Да так, что никогда не отмыться.

Тянусь к столу и выбиваю из пачки еще одну сигарету. Пальцы дрожат как у висельника, и свеча зажигалки расплывается перед глазами в полыхающий костер. Не знаю правда ли, что где-то наверху восседает старик, правящий балом судеб, но сейчас хочу верить, что он есть, и молюсь ему с кровавым надрывом:

— Пожалуйста, сделай так, чтобы я ее не сломал. Сделай так, чтобы не разочаровалась в любви и в людях. Сохрани ее такой, ведь лучше просто не бывает.

Я бы мог умолять Старика, чтобы Тони меня простила, но не стану. Мне не нужна его помощь. Эта неподъемная ноша целиком моя.

Вот уже час настойчивый голос в моей голове шепчет, что я должен оставить Тони в покое. Помочь ей следовать за мечтой и великодушно отойти в сторону. Тупой голос. Я бы так и сделал, если бы не одно «но». Единственное «но», не позволяющее мне пойти камнем к хлипкому илистому дну, где мне самое место. Она любит меня.

Это невероятно. Тони меня любит. Все это время, пока я изводил себя и ее больными фантазиями, она меня любила. Чем я заслужил от нее это чувство? Тем, что повел себя с ней как слабохарактерный ублюдок, чуть не лишив ее девственности. когда ей было семнадцать? Оставил мучиться бременем вины перед сестрой? Она мучилась, теперь я это точно знаю. Ведь по-другому просто не могло быть. Для Тони нет полумер и оправданий.

Я не сплю всю ночь, сгорая в огне мучительного желания постучаться к ней в номер и узнать, все ли с ней в порядке. Просто увидеть, что она не дрожит и не плачет. Но мне нельзя.

Самая страшная мука — это беспомощность. Я словно умирающий от рака, тлею в агонии собственной боли, раздирающей органы в гниющую пыль. А доза морфина, способная избавить меня от мучений лежит совсем рядом — протяни ладонь и возьми. Но я пристегнут к койке наручниками ее презрения и запрета, и все что могу — это биться в конвульсиях и исступленно орать.

Утро встречает меня на балконе сотней окурков, запавшими глазами и вкусом вины, помноженной на солнечный свет. Хочется спрятаться в спасительную темноту комнаты и закрыться подушкой, но приговор, вынесенный мне совестью, увы, неумолим. Я стою в душе час, и хотя мое тело вышкурено до скрипа, не могу заставить себя выйти, наверное, потому что жду, когда вода смоет грязь с души.

В голове стремительной секундой проносится мысль бросить все к черту и улететь домой. Избавить Тони от вида омерзительного меня, и дать ей провести последний солнечный день в Италии в спокойствии. Проносится и сразу исчезает, потому что я должен лично убедиться, что с ней все в порядке. Встретиться глазами, каких бы мук совести мне этого не стоило.

Я стою возле машины, когда она выходит из дверей отеля. Сердце долбит барабанной дробью, пока я наблюдаю. как она приближается ко мне. Стала ли Тони прекраснее в моих глазах? Не стала. Потому что она всегда и была совершенством.