Новый Михаил (СИ) - Бабкин Владимир Викторович - Страница 30

Лукомский мрачно слушал меня. Затем поинтересовался:

— А если я не соглашусь?

Я отпустил ему светскую улыбку.

— В таком случае господин Мостовский сейчас же сорвет с вас ордена и погоны, а вы будете через четверть часа расстреляны во дворе Ставки. Ваше имущество будет конфисковано, ваша семья пойдет по миру — без денег и положения в обществе.

Генерал вскинулся.

— Это неслыханно! Без суда? На каком основании? Это незаконно!

Я усмехнулся.

— Бросьте, Александр Сергеевич, какой закон в данном случае? Чрезвычайное время рождает чрезвычайные методы, не так ли? Ведь вы затевая заговор не думали о соблюдении закона или хотя бы присяги? Мне представляется, что у нас беспредметная дискуссия. Итак, или–или — вы раскрываете заговор и арестовываете участников или вы не переживете этот час. Решайте. У вас две минуты, время пошло.

Я демонстративно вытащил карманные часы и открыл их. Лукомский достал платок и промокнул лоб. Мостовский вытащил револьвер и озабочено начал изучать количество патронов в барабане. Затем вытащил из кармана патроны и откинув барабан начал снаряжать его.

Наконец две минуты истекли. Штабс–капитан резким движением захлопнул барабан и прокрутил его. Лукомский вздрогнул и покосился на Мостовского. Тот встал. Генерал затравленно оглянулся на меня и поспешно спросил:

— Что я должен сделать?

Я пожал плечами.

— Мне кажется я уже объяснял. Садитесь за стол и пишите рапорт Государю.

Лукомский двинулся к столу, но наткнувшись на тело Алексеева вздрогнул и пошел вокруг.

Через пятнадцать минут генерал разродился несколькими листами исписанной бумаги. Я бегло просмотрел листы и кивнул.

— Что ж, я рад тому, что у нас есть такие патриоты. Вы станете героем, Александр Сергеевич, а героев, как говорил один хороший человек, у нас не вешают! Итак, теперь слушайте официальную версию событий. Вы и ваши люди раскрыли заговор против Государя. Вы доложились об этом мне. Мы потребовали объяснений у генерала Алексеева и он, подтвердив все изложенное в рапорте, как человек чести, попросил дать ему револьвер с одним патроном. Свидетельство тому валяется под столом с дыркой в правом виске. Далее. Вы назначаетесь исполняющим дела начальника Генерального Штаба. За вашей подписью в войска уйдут приказы об аресте всех лиц, которые указаны в рапорте. Не забудьте объяснить вашим людям о том, что они теперь герои Империи. Штабс–капитан Мостовский с коллегами поможет вам быть убедительным. Если вдруг, кто–то не захочет быть героем — таких немедленно изолировать, а при сопротивлении расстреливать на месте.

Следующее. С этого момента Мостовский является вашим адъютантом. Мимо него не должна пройти ни одна бумага, ни один приказ и ни один телефонный звонок. Люди штабс–капитана помогут вам с охраной. Ваши приказы и распоряжения будьте добры согласовывать со мной. И вот еще что. Александр Сергеевич, вы надеюсь понимаете, что после обнародования ваших приказов об аресте изменников возврата назад у вас не будет?

Лукомский тяжело вздохнул и буркнул:

— Понимаю. Что уж теперь–то…

Я кивнул.

— Думаю мы поняли друг друга. Теперь вы или со мной или…

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Полковник Фомин мрачно смотрел на просящего. Тот стоял пряча глаза, а затем повторил просьбу:

— Отпустите, господин полковник! Христом Богом прошу! Совсем болезнь доконала…

Полковник видел, что стоящий перед ним офицер явно недоговаривает и причины, которые заставили ротного командира придти к своему непосредственному начальнику, несколько иные.

— В чем дело? Говорите откровенно! Вы, георгиевский кавалер, в самый важный момент в истории государства вдруг являетесь ко мне и просите отпустить вас домой из–за какой–то только что придуманной болезни! Вы что? С ума сошли? Или вы струсили?

Штабс–капитан подтянулся и глаза его сверкнули бешенством:

— Господин полковник, разрешите говорить откровенно?

Фомин хмыкнул.

— Мне кажется я этого от вас уже четверть часа требую.

Офицер заговорил, жестко и обреченно.

— Господин полковник! Я офицер и давал присягу. Но я не понимаю кому теперь нужна моя присяга. Правительство сбежало. Где Государь неизвестно и ходят слухи, что он убит. Цесаревич еще дитя и не сможет управлять Империей. На улицах анархия. Офицеров заставляют отдавать оружие и снять погоны. Или просто убивают. Распоряжения высшего военного начальства бессмысленны и противоречивы, а это значит, что наши генералы сами в полной растерянности и не понимают происходящего. Безнадежность и агония. Солдаты и офицеры обсуждают куда и как бежать. Я пришел к вам просить меня отпустить, но остальные не придут. Они просто разбегутся. Господин полковник, прошу вас, как человека — отпустите. У меня молодая жена дома и я не знаю, что с ней. Отпустите! Или я сам уйду…

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Я затушил папиросу в хрустальной пепельнице. Черт, как я не люблю сигареты, а уж тем более папиросы. Нужно будет напрячь Джонсона, пусть он мне сигары организует что–ли. Хотя какие к дьяволу сигары? Трубку и только трубку! Как же я соскучился по трубке. У меня дома их целая коллекция… М-да. Дома. Где теперь дом? Или, вернее, когда?

— Следует ли мне считать себя арестованным?

Вздыхаю и поднимаю глаза на собеседника. Великий Князь Сергей Михайлович в крайнем нервном напряжении, рука сжата в кулак, костяшки побелели, ноздри раздуваются. Какие мы грозные… Вслух же благодушно отвечаю:

— Нет, дядя, какие могут быть аресты? Великого Князя нельзя арестовывать. Вот кое–кто попробовал и что вышло из этого? Я просто слышал, что ты плохо себя чувствуешь, вот и пришел осведомиться о твоем здоровье. Может нужно что?

— А пост охраны за дверью и внизу под окнами?

— Сугубо для обеспечения твоего покоя, дядя. Чтобы ты хорошо отдохнул и голова твоя прояснилась. Вот у генерала Лукомского голова резко прояснилась и он раскрыл заговор против нашего обожаемого Государя Императора. В данную минуту просветленный Лукомский, вместе со своим новым адъютантом Мостовским, производит аресты заговорщиков. И знаешь, у него вдруг оказалось так много помощников по выявлению и искоренению мятежников, что я диву даюсь. И, кстати, просветленный Александр Сергеевич теперь исполняет дела наштаверха.

Сергей Михайлович удивленно уставился на меня.

— А куда делся Алексеев?

— А вот он не просветлился.

— И где он сейчас?

— Думаю там где и был полчаса назад — валяется под своим столом. Некогда им заниматься сейчас.

На меня глянули с подозрением.

— Под столом?

— Револьверная пуля пробила правый висок генерала и он изволил скончаться на боевом посту.

— Сам?

Я усмехнулся.

— Скончался точно сам. Никого с собой не прихватил. Хотя уже троих, у кого мозги не прояснились, четверть часа назад расстреляли. И после этого действа количество просветленных в Могилеве стало расти просто с бешеной скоростью. А солдаты георгиевского батальона присматривают за выздоровлением.

Великий Князь взорвался.

— Миша! Ты что творишь?! Кем ты себя возомнил?! Тебе что — законы не писаны? Что скажет Ники? Он никогда не позволит тебе…

Я резко хлопнул ладонью по столу.

— Хватит! Надо же — расшалившиеся детишки, когда запахло наказанием за проказы, вдруг вспомнили о папе! Наше драгоценное семейство только и занято интригами и заговорами! Сотня Великих Князей, Великих Княгинь и прочих членов Императорской Фамилии навредили Империи больше чем все революционеры вместе взятые! Мы, мы все, каждый из нас давал присягу верности Государю, как главе Императорского Дома. Мы должны были быть опорой государства и Императора, на нас должна была держаться вся конструкция государственной машины. А все мы только и делали что машину эту расшатывали и разламывали! Я удивляюсь Ники! Как, как он мог терпеть все это?! Почему всю нашу камарилью он не призвал к порядку? Что мы сотворили? Бунт черни? Ситуацию, когда рушатся устои и низвергаются авторитеты? Кто мы, как не неразумные детишки, которые из озорства ради готовы сжечь отчий дом?! Запомните, дядя! Все вы запомните! Я, именно я, ваш бедный и глупый Миша, сверну шею всей вашей вольнице! И запомните — вы все будете любить главу Дома, как отца родного или пуля коварных мятежников вырвет непросветленных из наших рядов!!!