Новый Михаил (СИ) - Бабкин Владимир Викторович - Страница 9

Керенский покачал головой и заявил:

— Вы снова меня удивляете! Мы радоваться должны, что Миша укатил подальше от Брасовой. Чем нам помешает в Ставке его простодушное высочество? Алексеев отнюдь не оратор и не мастер убеждения. Вряд ли он сумеет быстро склонить Мишу на свою сторону, вы слишком хорошо с ним поработали. А через несколько дней регент будет никому не нужен! Бросайте хмуриться! История ждет!

ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Итак, я лечу в Могилев, и даст Бог, к вечеру буду там. Насколько я помню историю, Николай отправится в свою последнюю царскую поездку в пять утра из Могилева. Выходит у меня есть шанс встретиться с ним и попытаться отговорить от поездки. Благо аргументы у меня имелись. И, если у меня все же получится его задержать, он сможет, опираясь на армию восстановить порядок в стране. Хватило же у него духа подавить революцию 1905–1907 годов? Неужели тут не справится? Особенно если ему правильно аргументировать.

Ну, а я сохраню статус царского брата, а быть братом царя в России это очень вкусно. Содержание из казны, связи, статус. Организую транспортную фирму, каких это время еще не видывало. Подключу дирижабли, благо в мое время была у меня мечта создать такую транспортную компанию. В условиях России, ее просторов и отсутствия дорог — дирижабли самое то. Причем тему я прорабатывал очень плотно, включая типы дирижаблей, месторождения и места производства гелия. Но там, в моем времени, у меня было много конкурентов и мало денег. И в моем времени я не был братом царя. Здесь же…

Тут мои радужные мысли были прерваны появлением в салоне Горшкова.

— Ваше Императорское Высочество, по курсу сплошной облачный фронт. Явно метель. Мы постараемся подняться выше, но могут быть проблемы с топливом. У нас его просто впритык. Вы уверены, что нам не нужно садиться? Мы пролетели Витебск и еще можем вернуться!

Витебск в мои радужные мечты никак не входил.

— Нет, Георгий Георгиевич! В Могилев! Я в вас верю!

Тот озабоченно кивнул и удалился в кабину. Мы начали набирать высоту.

Вскоре началась болтанка. Машина влетела в облака, и видимость упала до нуля. Минут пять нас основательно трясло, и вот в иллюминаторы брызнул свет закатного солнца. Белоснежные облака покрывали весь низ и полностью скрывали землю. Даже не верилось, что внизу бушует пурга.

Настроение мое снова улучшилось. Летим почти как на пассажирском самолете. Внизу облака. Голубое небо. Солнце. После Орши нам даже предложили бутерброды и горячий кофе.

Интересно, а на дирижабле какое ощущение от полета? Говорят, что комфорт на каком–нибудь «Гинденбурге» был запредельным.

Тут нас тряхнуло, и кофе вылился мне на ноги. «Муромец» затрясло. Выскочивший в салон Горшков глянул в иллюминатор и длинно цветисто выругался. Я, морщась от кофе, посмотрел в ту сторону и обомлел. У нас горел правый ближний двигатель. И, честно говоря, я понятия не имею, может ли наш аэроплан лететь без одного мотора, да и вообще, не горит ли он как спичка?

Подполковник метнулся в кабину. Оттуда выбежали второй пилот и бортмеханик. Из их криков я понял, что лопнул трубопровод ближнего двигателя и вытекший бензин загорелся. Огонь перекинулся на крыло, в результате чего занялась ткань обшивки, и мы словно подбитые уверенно шли к земле, а за нами небо прочерчивал дымный черный шлейф.

Пилот и бортмеханик, привязавшись к креплениям и вооружившись огнетушителями, вышли на крыло. В этот момент «Муромец» влетел в облачный слой. Бешеная болтанка трясла машину. Две фигуры на крыле пытались загасить огонь в то время как их самих хлестало снежными жгутами и пыталось сорвать с крыла.

Я уцепился за что только мог и впал в какое–то оцепенение, глядя на двух смельчаков. Тряхнуло так, что я прикусил язык, а бортмеханик чудом не сорвался с крыла.

Но всему, в конце концов, приходит конец. Огонь потушен. Два изможденных героя откинулись в креслах. Понимаю, что тут я им ничем не помогу и иду в кабину. Мало ли что там нужно, а Горшков там один.

В кабине меня ждало фантасмагорическое зрелище. Пилот в темной кабине с запредельным усилиями вцепившись в штурвал, глядит прямо в бушующий за лобовым стеклом ураган. И даже в такой дикой обстановке мне пришло в голову идиотское сравнение, что штурвал похож на руль старого советского автобуса.

Георгий, каким–то шестым чувством понял, что я в кабине и прокричал:

— Будем садиться! Я не удержу машину! Вернитесь в салон и закрепитесь там! И остальным скажите! Еще минуты две–три и все! Я ищу место посадки!

Возвращаясь в салон, я успел подивиться тому, что Горшков собирается выбирать место посадки в условиях, когда не видно даже земли внизу…

И в этот момент двигатели встали. Наступила звенящая тишина. Не было слышно даже ветра.

«Муромец» сильно тряхнуло, затем еще, еще… Встряхивания перешли в тряску и наконец, после сильного толчка, машина остановилась.

— Всем покинуть машину! Сейчас может взорваться!

Это Георгий, с разбитым лбом, кричал у люка и добрым словом подгонял всех к выходу.

Мы повыпрыгивали и бегом по снежной целине побежали от аэроплана. Я пришел в себя, когда что–то твердое толкнуло меня в грудь. Остановившись, я определил, что наткнулся на плетень, а прямо передо мной стоит крестьянская мазанка. А перед мазанкой стоит местный мужичок и держит во рту «козью ножку».

И я, видимо еще не отойдя от стресса, спрашиваю первое, что пришло мне в голову:

— Далеко до Могилева?

И мужик спокойно так отвечает (видимо, аэропланы у него в огороде падают по два раза на дню):

— Дык, почитай верст десять будет…

Роль личности в истории. Насколько характер одного или нескольких человек может изменить историю человеческой цивилизации? Или же, как уверяли классики марксизма, все решают законы развития общественных отношений? Думаю, что наверняка ответить на этот вопрос не сможет никто. Если, конечно, не оперировать догмами и лозунгами о «единственно верных учениях».

Как бы повернулась история России и человечества если бы на престоле Российской Империи в 1916–1917 годах был бы не Николай II? Что было бы, если бы не было Распутина? Или окажись на месте генерала Хабалова более решительный человек, который не побоялся бы взять ответственность на себя? Или, как развивались бы события если бы председателем Государственной Думы в тот момент был не Михаил Владимирович Родзянко? Или будь у Родзянко менее болезненное честолюбие?

Еще в 1911 году, став председателем III Государственной Думы, Родзянко начал усиленно привлекать к своей персоне внимание широкой публики. Часто именно в его личном особняке проходили совещания руководителей думский фракций и групп, заседания руководства партии октябристов и другие мероприятия нижней палаты парламента. Позднее, в июле 1914 года, патриотические манифестации специально задерживали у дома Родзянко, где демонстранты были вынуждены слушать его «напутствия».

Понимая, что его личный вес зависит от значения должности председателя Госдумы, Родзянко всячески выпячивал значение парламента и, соответственно, говорил от его имени. Часто это сводилось к ожесточенной пикировке с министрами и самим царем, которые, по его мнению, «унижали честь и достоинство» Государственной Думы.

Отстаивание всегда и во всем «чести и достоинства» представительской власти часто выливалось в отстаивание значения и его персонального статуса, как председателя Думы. Часто устраивались безобразные скандалы из–за недостаточно, по его мнению, статусного места в поезде или в театре.

Не менее колоритные спектакли устраивались на государственном уровне. Если Император не прислушивался к его словам, то на заседании парламента объявлялось, что «достоинство Думы оскорблено». Если же царь соглашался с мнением Родзянко, то громогласно объявлялось о его личной победе и авторитете.