Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна - Страница 10

— Нет. Они сидели, запершись.

— Тогда я их позову, а ты разложи тут всё. Если не трудно.

Эжен глянул недовольно, но, когда Макс вышел, быстро и красиво подготовил стол к трапезе. Еда была проста: сыр, оливки, яблоки, булка, тюбик какого-то соуса, пучок петрушки, небольшой кусок окорока, бутылка портвейна. У Эжена заныл живот; в этом ощущении не было ничего похожего на аппетит. Он взял яблоко, задумался о чём-то, отложил его, вообразил, как разламывает хлеб, и тут вернулся Макс, ведущий за собой Полину и Жоржа. У обоих малышей была очень белая кожа и светлые глаза, но девочка унаследовала от матери чёрные волосы и брови, а мальчик, как и отец, казался настоящим альбиносом. Дети поздоровались тихо, без улыбок. Жорж почти не поднимал головы и еле шевелил губами. Эжен боялся, что они напомнят ему его младших сестёр и братьев, но ничего подобного не произошло. Растиньяки были смуглы и бойки, смотрели прямо в лица. Все, кроме самого Эжена.

Полина позволила усадить себя на колени Максу, Жорж достался Эжену.

Макс как-то притих при детях. Он очищал и резал на дольки яблоко, сосредоточенно глядя на свои руки.

— Я не хочу есть с тобой из одной тарелки, — сказал Жорж, — Мне нужна своя.

— Вот она перед тобой. Я обойдусь. Я не голоден.

— Ещё чего, — проворчал Макс, — Ешь. Вот, — протянул две дольки яблока.

— Мне бы лучше горло промочить…

Макс нехотя откупорил бутылку и небрежно плеснул по двум бокалам, бросил, поднимая свой:

— За мёртвых.

Эжен жадно влил вино в рот, надув щёки, и потом с трёх глотков отправил в нутро; откусил яблока, но не зажевал, а просто спрятал у языка.

Макса в тайне выворачивало от таких манер.

Жорж с трудом управлялся большой и тяжёлой для него вилкой, ковыряя ломтик мяса. Взрослый сосед по мере сноровки помогал ему ножом. Они немного развлеклись этой вознёй. Мальчик невзначай вскинул на Эжена светлые, как лёд, глаза, усталые и грустные, словно о чём-то просящие. Эжен тихо погладил его по голове и улыбнулся.

Макс видел это, и его руки наливались холодным железом, приборы скользили в них; но он не обнаружил своей ревности и продолжал ухаживать за дочерью.

— Папочка, у тебя появились деньги? — робко и любовно спросила она его.

— Да, правда немного… Но я уже придумал, как добыть их больше, кем когда-либо. Мне для этого придётся снова съездить в Англию — ненадолго, где-то на неделю…

— А потом — ты вернёшь маму?

— Да, милая.

— Нет, — глухо выговорил Жорж, — Мама умерла.

— Неправда! — закричала на него сестра.

— Я видел, как они её убили. Он и тот другой.

Дрожь маленького тельца расходилась по костям Эжена. Он машинально обнял ребёнка левой рукой, правой, напрягшейся, зашарил по столу. Макс вскочил, ссадил Полину на пустой стул и ринулся к двери.

— Папочка! — заплакала Полина, порываясь вдогонку, но он глянул через плечо и быстро сказал:

— Я сейчас вернусь, — и скрылся.

— Он вернётся, — сыграл роль эха Эжен, — Покурит и придёт. Не бойся.

— Это неправда, что мама умерла, — в сердцах и в слезах спорила Полина, — Этот мальчишка безумен и зол! Он всё врёт!

— Я видел! — яростно защищался Жорж.

— Ты помнишь, как убили маму? Как? — спросил его на ухо Эжен.

— По-разному.

— Так это случилось не один раз?

— Нет.

— Вот и ложь! — обличала Полина, — Смерть бывает в жизни только одна!

— Ясно. Это просто твои сны, малыш, — успокаивал Эжен, — По ночам с тобой ведь что-то происходит, а потом вдруг раз — и будто не было. Это сны. Они остаются там. Здесь их нет.

— Я же помню.

— Ты перепутал.

Эжен не говорил того, что думал, а думал он, что одна-то из многих смертей Анастази вполне могла быть настоящей, но это надо будет выяснить у взрослых.

— Полина, ну, а ты что знаешь о маме?

— У неё был любовник, и она его обворовала. За это её посадили в тюрьму.

— Ей там отрубили голову, — вклинил Жорж.

— Нет! Нет! Она там просто сидит! И если папа найдёт много денег, он заплатит штраф, и её отпустят!

— И никто не умирал?

— Умер дедушка. (- Эжену скрутило сердце — ) И тот человек, у которого украла мама.

— Он был нашим папой, а этот всех убил и нас убьёт! — буйствовал Жорж.

Не успел Макс войти в комнату, как дочь громко доложила ему:

— Жорж говорит, что ты нас убьёшь!

Мальчик забился и спрятался под отворот эженова платья.

Ненавидимый отец шатаясь подошёл к столу, сел, проводя ладонью по лицу и волосам, но, не выдержав сурово-пытливого взгляда Эжена, тут же снова встал, оделся для улицы и покинул квартиру.

— Куда ты!? — надрывно закричала ему Полина, но он даже не обернулся на неё. Она стала у перегородки в тёмную прихожую, стиснув у груди руки; простояв так минуты три, медленно вскарабкалась на диван и уткнулась в него. Жорж в своём укрытии заснул, измученный страхами. Стало очень тихо и спокойно.

Эжен унёс подопечного в спальню, уложил и вернулся к девочке.

— Полина, твой братишка не нарочно врёт. Он принимает свои сны за явь, тут нет его вины — тебе не надо на него злиться. Ты же сама знаешь правду. Ты могла бы ему помочь, а не ругаться.

— Папа любит его больше, чем меня, — прохныкала она.

— Зато ты любишь папу больше, чем Жорж. Макс — умный человек, он всё это понимает и в душе очень тебе благодарен, но то, как ведёт себя этот паренёк…

— Он скоро вернётся?

— Не знаю, но не тревожься: он не пропадёт. А ужин вот пропадает. Неужели же Макс зря старался добыть денег?

— Я поем ещё.

«Лучше его разбудить, — рассудил Эжен о Жорже, — а то опять ему начудится чёрти чего».

Маленький виконт, казалось, ничего не помнил из нынешних неприятностей. Он только вымолвил, глядя на стол:

— Это уже было. И тебя я помню, — обратился он к Эжену, поднимающему его на стул.

— Подожми по себя ноги, дружок, и до всего дотянешься. У вас тут больше не на что присесть?… Ладно, — вытащил из-под стола связку книг, накрыл её подушкой, — Между прочим, еду можно брать руками, а то вы с этими штуками, как гладиаторы вчерашнего набора. Кстати, не желаете по глоточку? Оно не очень крепкое, — и налил детям вина.

Жорж обеими пятернями обнял бокал и пригубил.

— Жжется.

— Пустяки. Полина, выпей. Смотри, как я!

Махом проглотил чуть ли не четверть бутылки.

— Ух, здорово! Согревает! Вы кушайте, а то ворона влетит в окно и всё растащит.

Малыши смотрели на него, как на чудо. Они никогда не встречали сколь-нибудь весёлого человека. Они даже не могли этого эпитета применить. Жорж называл про себя Эжена смелым, Полина — легкомысленным.

После ужина они ещё долго развлекали друг друга рассказами о снах, о любимых легендах. Часов в девять дети отправились в спальню, а Эжен улёгся на прежний диван.

Среди ночи его, качающегося на ветке в кроне сосны под гул ветра и кардиосинхронный долбёж невидимого дятла, отозвали в явь какие-то шорохи. Он приоткрыл глаза и увидел Макса, сидящего у стола и смотрящего в окно на луну.

Макс тяжело дышал; из его рук под его подбородок тянулся ствол пистолета. «Господи…» — прошептал он, взводя курок и прижимая дуло так, чтоб пуля прошла через язык и нёбо в мозг.

Рука Эжена помимо всякой уловимой мысли нащупала ухо подушки и метнула эту штуку. В мгновенном полёте она издала семикратное «уфу» и угодила самоубийце в запястье, точно живая и умная, отогнула его смертоносную руку, так что выстрел разбил оконное стекло.

Проснувшись вполне, Эжен узрел такую картину: его ошарашенный побратим в прозрачном облачке порохового дыма изображает идола с острова Пасхи, а в стремительно холодеющем воздухе кружат, как крупные снежники, бело-голубые перья из подушки, порванной стеклянным клыком в раззявленной пасти окна; они летят и в комнату, и на улицу, яркие в лунном свете.

— Макс! Ты чего это!?

Эжен уже стоял возле него. Он выронил пистолет, взялся за край стола — не чтоб подняться, а чтоб не упасть. Товарищ помог ему перебраться на диван.