Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна - Страница 22

— А где цилиндр и трость!? — трясясь от злости, закричал Люсьен.

Тупо услужливый камердинер принёс и это. Шляпа оказалась зелёной, палка — метровой, тяжёлой, толстой.

— Пошёл вон! — прогнал прислугу Люсьен, а барахло оставил себе.

Походив возмущённый вокруг несовместимых одежд, он вдруг рассмеялся и стал напяливать весь этот цирк на себя и вскоре, наряженный, как пугало на свадьбу, вышел из своих апартаментов. Он не намерен был, конечно, идти в полицию с доносом. Просто отправился гулять по дому. Это был очень старинный особняк, настоящий замок с башенками, с открытыми галереями. Этажей — не менее пяти. Но всё в давнем запустении. Когда-то тут явно случился пожар. Выхода не найти, разве что во внутренний пятиугольный двор, посреди которого зияет заброшенный фонтан; на нём, по стенам и столбам, подпирающим галереи, — увядший, почерневший плющ. Люсьен спустился по общерблённым ступеньками на скользкие камни, оглянулся, поднял голову. На фронтоне крыльца когда-то была надпись, от которой уцелело несколько букв:

Пленник вернулся под крышу, двинулся дальше. Разглядывал то полустёртые, то полуобгоревшие, то полуосыпавшиеся фрески, изображавшие какие-то галантно-легкомысленные сценки, а стрельчатые рамы, ниши, арки нагоняли ещё большее уныние, чем закопчённые ножки смешливых пастушек на стенах…

— Кто это здесь ходит? — услышал Люсьен за своей спиной заигрывающий оклик. То заговорил ним старик, наведший на метафору зерна.

— Человек, а из людей — самая последний урод, содержанец извращенца и убийцы, желающий зла всему ему известному…

— Пойдём со мной. Я покажу тебе что-то интересное.

Старик привёл Люсьена в башню, где располагалась алхимическая лаборатория, где в полумраке поблёскивали колбы, бутылки и пробирки, трубки, золотые, медные сосуды, кованые сундучки, и пахло не то ванилью, смешанной с полынью, не то плесенью с амброй, не то мышами и розами… На столе лежали древние огромные пыльные книги и стоял пустой стеклянный куб. Сверху к нему крепился баллончик с вентилем.

— В этом прозрачном ящике нет воздуха. Смотри, что будет.

И ветхий мудрец немного повернул колёсико у куба. Капля жидкого нефрита упала в вакуум и повисла в нём мягкой горошиной.

— Это — летейская вода, благостный эликсир. За переделом жизни он течёт мутной и тёплой рекой. Его чудодейственная власть над одушевлённой материей неизмерима. Вдохнёшь его пар — и забудешь, какие запахи чувствовал до этого; капнешь в глаза — и увидишь мир как впервые; возьмёшь в рот — все рецепторы на языка умрут и вновь родятся. Проглотишь — придётся заново учиться говорить… Но если какие-то капли попадут в пищевод и дальше, — он, такой вкрадчивый, всосётся в стенки сосудов, из них — в кровь. И в сердце — оно тогда забудет биться. И в мозг — он замрёт. Но ты не погибнешь. Ты превратишься в новое существо. Какое, знает только Бог, но одно можно утверждать: из твоего естества исчезнут следы влияния внешнего и прошлого. Сознание, правда, может сохранить какие-то фрагментарные воспоминания, ведь большинство из живущих уже многократно подвергалось её воздействию, а когда снадобье принимаешь часто, его действие ослабевает… Летейскую субстанцию неверно называть водой. Воды в буквальном смысле там нет ни молекулы. Это вещество состоит из микроорганизмов, обладающих колоссальной деконструктивной возможностью, волею и страстью. Для тела, которым они завладевают, время поворачивается вспять. Возможно, они разумны…

Во время своего монолога старик извлекал из куба затвердевшую, подобно древесной смоле, каплю, клал её в хрустальную колбочку, выкачивал опять из резервуара воздух и отворял путь следующей будущей пилюле. Получившиеся различались по размеру. Крупнейшая была с грецкий орех, мельчайшая — с вишнёвую косточку.

— Красивые, — сказал про них Люсьен.

— Ты не хотел бы довериться им и очиститься от зла забвением?

— А что я должен забыть? Как женщина, которой я посвятил свой талант, прогнала меня с глаз долой? Как мой так называемый друг наплевал мне в лицо, а потом стрелял мне в сердце? Как мне пришлось сочинять весёлые куплеты, чтоб оплатить похороны моей возлюбленной!? Забыть сволочей, заставивших меня всё это пережить!? Никогда!

Старик улыбкой раздвинул свисающие до груди седые редкие усы.

— А хочешь забыть свою самую первую боль?

— … Что мне это даст?

— Смелость. Твои главные страхи умрут.

— Хочу.

— Вот там, в углу, диванчик. Ляг на него, расстегнись и выправь сорочку, подними её, чтоб я мог видеть твой живот.

К лежащему Люсьену водонос потусторонних рек подошёл с чашкой зёрен и посадил самое крошечное в пупок, вдавил холодным пальцем.

— В тепле она растопится. Расслабься и не шевелись.

— … Щекотно… Чешется… Горячо!..

— Потерпи.

— … Спать хочется… Голова…

— Усни. Не противься им…

Дела Серого Жана закончились к шести часам вечера. Слуга бережно принял на руки его тёплый плащ, взял его трость и шляпу.

— Что нового? — спросил англичанин, — Как мой маленький гость?

— Отправился с утра гулять, повстречался с господином алхимиком…

— Что дальше?

— Они пошли в башню и не покидали её до сих пор.

В башне было тихо; колдун пересчитывал зелёные жемчужины. Увидев Серого Жана, он промолвил:

— Поздравьте меня, мой друг: мне снова удалось похитить у Ада часть его сокровища, и на сей раз — очень много.

— Поздравляю. Что вы собираетесь с ним делать?

— Только добро. Ведь забвение — это счастье. Кое-кто уже испробовал это снадобье.

В глазах иноземца померкли искры разума, лишь только они увидели лежащего под чёрным покрывалом побледневшего, как будто безжизненного Люсьена.

— Как вы посмели?! — прошептал англичанин, — Огонь не отучил вас хапать чужое?!!

— О, успокойтесь! Клянусь Преисподней, с вашим любимцем не случилось беды!..

— Что вы с ним сделали?

— Нечто очень безобидное. Даже полезное.

Серый Жан сел возле Люсьена, ощупал его шею и запястье. Тихо тикающие вены, тёплая кожа… Старик продолжал:

— Я много экспериментировал… В основном на детях, иногда на женщинах. Иные возвращались для повторных опытов, особенно за возвращением им девственности. Одна торговка рыбой приходила четыре раза.

— Торговка рыбой… Какое дурачьё населяет мир!..

— Раскутайте его — и удивитесь.

С живота Люсьена исчез пупок. Как будто и не было… Колдун в довольстве потёр руки.

— Лучше бы стёрли этот его шрам, — сказал англичанин.

— Извольте.

Старик приготовил пластырь с золотым на пылением на лицевой стороне, бросил в лунку, оставленную пулей, горошинку, заклеил, надавил. Люсьен застонал начала тихо, потом громче, заворочался.

— Держите ему руки, — скомандовал чародей.

Крест пластыря почернел, словно обуглился, из-под него по белой коже потекли тонкие чёрные струи, впитываясь в неё без следа. Люсьен очнулся и огляделся испуганно и недоуменно, рванул свои руки из жановых.

— Как ты, Крысёнок? Тебе не больно?

Люсьен открывал рот, будто бы желая что-то ответить, но не зная, что и смотрел тревожно, жалобно и злобно.

Отлепили излохмаченный, полусгоревший пластырь и нашли тот же шрам не только незалеченным, но и освежённым.

— Что-то не так?

— Да, — вздохнул старик, — Рано или поздно с этим пришлось бы столкнуться. Этот дух способен сопротивляться Лете.

— Наконец-то! Завтракать ты не стал, но уж пообедаешь непременно!

Макс снял с Эжена свой плащ, а самого побратима вверил Полине, которая настойчиво потянула постника к столу, снова заставленному тарелками с едой ((Макс заказал еду в ближайшем ресторане — через Полину, имевшую тёплое пальтишко)). Эжен выбрал какой-то ломтик сыра, зелёную горошину, отщипнул хлеба и спешно залил всё это вином из бутылки: его снова подташнивало.