Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина - Страница 31

А Лиммена полюбит его, полюбит Айна. Он костьми ляжет, но добьется своего. Все будет так, как задумала Гиллара. Женитьба на ее дочери, освобождение от рабства и, наконец – трон Илирина. И Отерхейна.

Стараясь честолюбивыми замыслами отвлечься от сомнений и неуверенности, Аданэй пересел ближе к фонтану. На него покосились, но ничего не сказали.

Скоро в коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге залы нарисовался светлобородый великан. Рабы при его появлении поднялись, а разговоры и смешки тут же смолкли. Аданэй последовал общему примеру: как и предупреждала Рэме, он сразу понял, что перед ним Уирген – главный надсмотрщик. Этот могучий мужчина обладал жестким, поросшим щетиной лицом и узкими глазами, в глубине которых теплилась веселая искорка. За спиной надсмотрщика Аданэй заметил изящного, тонкого юношу. Именно он, а не Уирген приковал его взгляд. Юноша стоял, небрежно облокотившись о стену и свысока поглядывая на рабов.

Уирген, важно обойдя невольников, остановился напротив Аданэя.

– Ты! Говоришь по-илирински?

– Да.

– Когда говоришь "да", раб, нужно добавлять "господин". Понял, бестолочь?

– Да, господин, – процедил Аданэй сквозь зубы, найдя в себе силы придать лицу выражение покорности. Не время, еще не время показывать свой нрав.

– Так-то лучше, – Уирген задумался. – Ума не приложу, чем тебя занять.

И тут же разразился громогласным ревом, воздевая вверх руки и отчаянно жестикулируя.

– Продохнуть невозможно от этих проклятых рабов! Мне их занять нечем, а их все везут и везут. И живут они тут в свое удовольствие! Чуть ли не лучше господ устроились. Дармоеды! Ну, чего вылупились, олухи?! – Уирген гневно обернулся к рабам, опустившим головы под его грозным взором. Но Аданэй успел заметить на лицах многих тщательно скрытые улыбки. Видимо, гнева белобородого великана здесь не особо опасались.

– Что, не правду говорю? – продолжал бушевать надсмотрщик. – Бездельники! Только и знаете, что дрыхнете, шляетесь по дворцу да жрете, яко свиньи. И хоть бы прок какой! Так нет ведь, сплошные расходы! Кнута на вас нет! Будь я на месте царицы, отправил бы всех на скотный двор, по-другому бы у меня запели!

– Ты забываешься, Уирген, – раздался надменный вальяжный голос: это заинтересовавший Аданэя юноша отделился от стены. – Не тебе судить Великую Царицу. Что бы повелительница ни делала – все правильно и все в ее власти.

– Оно, конечно, верно, – смутился великан. – Я просто хотел сказать…

– Я знаю, что ты хотел сказать. Слышу это не впервые и уже выучил твою речь наизусть, – юноша усмехнулся, но как-то недобро

– Ладно. Пусть так, – Уирген насупился и вновь постарался придать себе грозный вид, надеясь вернуть пошатнувшийся авторитет.

– А ты, – он ткнул Аданэя пальцем в грудь, – ты, конечно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться и жрать. И зачем вас так много! – все-таки не сдержался надсмотрщик, очередной раз воздел руки к небу и, широко расставляя ноги, покинул залу. Юноша двинулся за ним смуглой тенью, плавным движением прикрыв за собой дверь.

Аданэй в который раз задумался, насколько же богат Илирин, если рабов здесь так много, что большинству из них не приходится работать. Но, возможно, это только в царском дворце?

Не удержавшись, он тихо спросил у сидящего рядом мужчины:

– Кто это?

– Уирген. Надсмотрщик. Он громкий, браниться любит, но, в общем-то, не злой.

– Да я не о нем. Я про того, который с ним приходил. Кто он?

– А, этот-то!  Ты с ним того, поосторожней. Зазнавшийся сукин сын, вот он кто. И за людей-то нас не считает. Слыхал, как с Уиргеном разговаривает? Привык, сука, что ему все можно.

Аданэй уже открыл рот для следующего вопроса, но тут мужчину окликнул другой раб, и они вместе вышли за дверь.

Значит, рабам действительно позволено гулять по дворцу. Что ж, следовательно, он тоже может выйти в большой мир. Тем более что он не успел хорошо рассмотреть окружающие красоты. Неплохо бы наверстать упущенное.

Проблуждав  добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, восхитившись потрясающей отделкой, статуями и колоннами, зелеными насаждениями, он скоро осознал, что безнадежно заблудился и даже не заметил, как попал на верхний этаж в небольшое квадратное пространство, посреди которого стояла бронзовая статуя. Искусно выполненная, она казалась едва ли не живой и буквально околдовала Аданэя. Он замер, позабыв о поисках обратной дороги.

И вроде на первый взгляд ничего особенного в этой статуе не было – обнаженный мальчик, стоящий на коленях и простирающий вверх связанные веревкой руки. Но видимо, частица души скульптора навсегда осталась в этой бронзе, иначе, чем еще объяснить ее очарование? Худой мальчишка казался исполненным внутренней силы, глаза его, устремленные в небо, смотрели решительно, волнистые волосы беспорядочно разметались по лбу, а в фигуре чувствовалось напряжение и готовность к действию. Статуя была неподвижна и, одновременно, полна жизни. Казалось, сейчас мальчик встанет, и его детские руки попробуют разорвать веревки. Поразительно!

– Она тебе нравится? – услышал Аданэй ледяной голос.

Наваждение прошло, статуя умерла или уснула, а позади него раздались легкие, неторопливые шаги. Он нехотя, с трудом отрывая от бронзы взгляд, обернулся. Перед ним стоял тот смуглый юноша, что приходил вместе с Уиргеном. Теперь Аданэй смог рассмотреть его внимательнее: черные прямые волосы, заплетенные в четыре длинные, ниже пояса, косы, обвитые золотистыми нитями, свободно спадали на обнаженную грудь, темные большие глаза, наполовину прикрытые веками, были подведены черной краской так, что казалось, будто их уголки поднимались к вискам. Высокие скулы, красиво и четко очерченные губы. Странная, необычная внешность. Изящные руки, тонкие запястья, длинные пальцы – он и сам выглядел каким-то тонким, гибким, змеистым. И естественно, как все илиринцы, был увешан золотом.

Они смотрели друг другу в глаза довольно долго, пока, наконец незнакомец первым не нарушил молчание.

– Что ты здесь делаешь? Рабам нельзя тут находиться.

– Я заблудился, – напряженно ответил Аданэй, смотря в недовольное лицо нежданного собеседника. Видимо, не зря его предупреждали быть с ним осторожнее.

– Ты долго смотрел на статую. Зачем? – требовательно спросил юноша.

– Она изумительно живая, – Аданэй ухмыльнулся. – Это так забавно.

– Странно, что ты это заметил, – скривился юноша. – Как твое имя?

– Айн.

– А я – Вильдерин. Советую запомнить. А теперь уходи – рабу не позволено находиться около покоев повелительницы.

В голове Аданэя молнией пронеслась мысль: "Вильдерин – любимец царицы". Гиллара говорила о нем. Однако вместо того, чтобы ретироваться, не привлекая излишнего внимания, он не смог удержаться от насмешки:

– Но такому рабу, как ты, видимо, можно.

– Именно, – невозмутимо откликнулся Вильдерин.

И снова Аданэй не смог сдержаться:

– Расположение царицы дает определенные привилегии, да? – и тут же мысленно обругал себя за несдержанный язык.

Однако Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и в гнев не впал. Только растянул губы в кривой усмешке и словно бы в изумлении протянул:

– А смелости тебе не занимать.

– Или дурости, – буркнул Аданэй.

– Этого тоже, – Вильдерин вновь ухмыльнулся, помолчал, внимательно его разглядывая, а затем неожиданно дружелюбно сказал:

– Пойдем, я покажу, как выбраться отсюда. Впрочем, если хочешь, можешь задержаться.

И добавил саркастично:

– Со мной это позволяется. Ведь расположение царицы, как ты знаешь, дает некоторые привилегии.

Аданэй изрядно удивился: слишком уж разительная перемена произошла в поведении царского любовника. То ли он так хорошо прикидывался? Вряд ли. Аданэй, сам склонный к притворству, тонко чувствовал чужое лицемерие.