Четыре шага в другую сторону (СИ) - Грант Игорь "IGrant" - Страница 6

Добравшись до раздевалки, я скинул, наконец, грязную робу, оставшись в чём мать родила, снял с крючка в кабинке пакет с мочалкой, мылом и полотенцем, и двинулся в огромную цеховую душевую. Шлёпанье резиновых тапок по кафельному полу глухим эхом отозвалось в тишине безлюдного помещения. Проходя мимо секции, где обитал Лёнька, я на миг остановился, уставившись на голого Бабанина, бледной тенью маячившего в полумраке скудно освещённой раздевалки. Парнишка показался таким одиноким и обиженным, что захотелось обнять и приласкать. Внутри всё тут же отозвалось горячей дрожью, стоило додумать порыв. Какое, нахрен, обнять и приласкать! Я понял, что, если сделаю хотя бы шаг в его сторону, то не сдержусь и случится нечто ненужное, тайное, странное и пугающее. Сны пережить можно, а вот наяву сделать то, о чём настоятельно пело желание… Я не представлял, как это возможно. Судорожно сглотнув, я нарочито грубо спросил, отгородившись от Лёньки пакетом:

- Ты идёшь? В десять горячую воду отрубят.

- Конечно, сейчас, - невнятно отозвался Бабанин, как-то скособочено повернувшись ко мне округлым тылом. – Ты иди, я догоню.

- Как хочешь, - мне только и оставалось, что пожать плечами, а в сдавленной неведомыми ощущениями груди ещё сильнее заклубилась злость… и обида. Осознав это, торопливо продолжил путь к душевой. Я злился на себя за стыдные желания, на Лёньку за этот странный испуг, на клятый цех, где кроме нас никого не было… Тряхнув головой, отогнал лишние мысли на задворки сознания и твёрдо решил про себя: «Всё! Мыться! И валить! Как можно быстрее…» Уже взявшись за ручку двери, ведущей в душевую, я отчётливо понял, что теперь этот голый бледный призрак будет преследовать меня везде и всегда. И добром это не кончится… Обострять ситуацию душа не лежала. Возможно, придётся увольняться. Парнишка-то тут ни при чём. Это у меня, похоже, наметились проблемы с мировоззрением. Мысль стала самой тягостной. Ощущение растерянности придавило. Скользя тапками по сырому кафелю, я вошёл, наконец, в душевую, достал из пакета содержимое (полотенце повесил на крючок, а мочалку с мылом прихватил с собой) и выбрал самую крайнюю слева кабинку.

Вообще, заводские душевые весьма интересны в плане сплочения коллектива. Полное отсутствие уединения сродни обстановке на нудистском пляже. Никакие пошлости в голову не лезут, даже если ты будешь самым-рассамым геем среди разновозрастных мужиков. Толпа моющихся – это именно толпа, обезличенная, шумная, разгорячённая душем. Но, когда в том же месте не толпа, а один, два или три человека, я всегда замечал странность. Две крайности: или эти одиночки расползаются в самые дальние кабинки без дверей, или с точностью до наоборот – чуть ли не в одну кабинку забираются. Чем это обусловлено, никогда не понимал, и вряд ли пойму.

Сейчас вошедший следом за мной Лёнька не стал впадать в эти крайности – пристроился отмывать машинное масло через две кабинки от меня. Горячая вода с шумом ударила в кафель, смывая раздражение… Ненадолго. Потому, что сам факт присутствия здесь, рядом, этого парня дерущим шкуру наждаком срывал остатки спокойствия. Я стоял под упругими струями воды, пытаясь унять дрожь в конечностях, жмурился и рвался на части.

Хотелось странного и страшного. В какой-то момент я понял, что могу сорваться, заскочить в его кабинку и начать бить. Калечить того, кто так возмутил мой привычный мирок, показал другую сторону моей же личности. Никогда не считал нормальным однополые отношения. Понимал, но не принимал. А тут оказалось, что я хочу парня, да ещё как! По-скотски, не столько поиметь, сколько отдаться на его милость, испытать полноту слияния. А потом и поиметь самому, подавить, впитать в себя это горячее тело, распаренное и чистое, которое сейчас где-то тут, неподалёку, смывает с себя грязь трудового дня. Такие желания не могли быть правильными, но они – были. И никуда от них деться я не мог. Оттого и тряслись руки и колени, а в ногах плавала слабость, достигая места слияния ног, где она вдруг наливалась тянущей плотной силой, отдаваясь в болезненно напряжённом члене. От нахлынувшей слабости в глазах полетели чёрные мушки, заставляя жмуриться и трясти мокрой головой, разбрызгивая воду на кафельные стены. Струи, бьющие из гнутого распылителя над головой, даже не пытались унять моё разорванное состояние. Наоборот, от их ласки по палёной коже волна желания только поднималась, захлёстывая с головой.

Когда я уже практически решился сбросить напряжение привычным способом, сзади ко мне прижалось горячее тело, изменив шум воды на глухой шелест. Лёнькин голос с глухим напряжением прошептал:

- Ну что же ты! Не надо! Позволь, я помогу…

По моему оцепеневшему телу скользнули чужие ладони, добрались до члена и сжались на стволе капканом, словно отрезая путь к… спасению? Бегству? От этого прикосновения я не смог сдержать протяжный стон. Стремительно развернувшись, упёрся взглядом в потемневшие глаза наглого парнишки. Его трясло не хуже, чем меня. И это странным образом разгорячило ещё сильнее. Деликатное, но настойчивое движение его пальцев по моему стволу едва не подрубило колени. Чтобы не упасть, я ухватился за его плечи и замер, впитывая тёмное желание, клубившееся в лёнькиных зрачках. Сейчас, среди воды, пара и кафеля, он не казался мне маленьким и щуплым. Наоборот, мы оказались равны во всём – в росте, комплекции, мокроте и желании того, о чём в приличном обществе предпочитают молчать. Горячая вода смыла большую часть стеснения, направляя желание в свободное плавание.

Мои руки обхватили крепкое тело парня совершенно без участия головы. Наши губы встретились несколько резко, нервно, безоглядно. Остальное растворилось в тумане лихорадки ощущений и рваных мыслей. Скользкий кафель за спиной пытался охладить кожу, мягкие губы скользили по стволу, танцуя на нервах горячими шпильками фламенко… Его вкус как-то вдруг осознался лёгкой терпкостью, бархатом и душистым мылом. И ни грамма стеснения больше среди сумрака и льющей сверху воды… Только желание ощутить, распробовать глубинное естество этого мальчишки, детдомовца, прикипевшего к моей жизни за считанные дни… Кафель под руками, согнутая спина и слегка разведённые ноги. Его пальцы там, где раньше и помыслить не мог чего-то инородного. И странные ощущения, вовсе не боль, скорее – тянущее раздражение с большой долей непривычного удовольствия. Боль пришла позже, когда в моё нутро вошло нечто большее, чем жадные пальцы одного Лёньки-бесстыдника. Вошёл он сам, заставив со всхлипом простонать нечто бессмысленное, со слезами, растворившимися в струях горячей воды, текущих по лицу. Но эта боль была не та, что возникает, когда организму причиняют ущерб железом или кулаками. Вовсе нет, эта боль оказалась сродни безумию, заставив сцепить зубы, зажмуриться и отдаться ей, когда он вошёл в меня до конца, став единым целым с миром моих ощущений… Прибой странного жгучего наслаждения, шелестя за моей спиной хриплыми бессвязными словами ни о чём, разнёс вдребезги последние очаги разумного восприятия…

Когда шум в голове слегка утих, я увидел, как Лёнька дрожащими пальцами стянул со своего опавшего члена презерватив, наполненный спермой, и, всё ещё пребывая в нирване, спросил:

- Готовился, что ли?

- Ага, - выдохнул он чуть виновато и глянул исподлобья. Всё ещё неудовлетворённый зверь во мне зарычал, изнемогая от давления в паху. Я со смешком сказал:

- Теперь моя очередь!

Лёнька взглядом округлившихся глаз на мгновение зацепился за мой торчащий вверх член, а затем плотно прижался ко мне и прошептал:

- Всё, что хочешь, Марик.

- Всё, что хочу… - выдохнул я. – Ещё резинка есть?

Нагловатый по жизни осветлённый тип стремительно покраснел и неуверенно кивнул, указав взглядом под ноги. Среди мыльной пены и ручьёв воды валялась размокшая картонная коробочка, из которой торчала початая лента презервативов, закатанных в фольгу. Медлить больше не хотелось.

Стремительное движение, шелест отрываемой упаковки, ловкие пальцы Лёньки, раскатывающие резинку по каменному члену…