Олеко Дундич - Дунаевский Александр Михайлович - Страница 22

— Ясно, господин полковник, — последовал ответ.

Разговор не закончился. Из-под ловких пальцев телеграфиста продолжала ползти лента.

— К вам, ваше сиятельство, вопрос, — сказал телеграфист. — Воронеж интересуется самочувствием Виктора Захаровича.

— Виктор Захарович? — удивленно пожал плечами «князь». — В Грузии так не принято. У нас всех — и больших и маленьких начальников — или по имени, или по фамилии называют. Пусть господин полковник назовет фамилию, тогда я отвечу.

Телеграфист не успел передать ответ «князя» — Воронеж снова повторил свой вопрос. Дундич быстро сообразил, о ком идет речь.

— Самочувствие его превосходительства прекрасное, — диктовал «князь». — Генерал Савельев надеется вместе с их превосходительством отпраздновать Новый год в белокаменной Москве.

В третий раз вопрос о самочувствии Виктора Захаровича не был задан. Так Дундич случайно узнал имя и отчество «своего» генерала.

— До скорой встречи, — бросил Дундич, покидая дивизионный узел связи. Он торопился к Буденному. В кабинете комкора он застал начальника полевого штаба Степана Андреевича Зотова.

— Ясно, — сказал Семен Михайлович, когда Дундич доложил ему о своих переговорах по прямому проводу. — Кадеты стягивают силы к городу. Теперь надо разведать систему обороны, узнать, как охраняются подступы к переправам.

— Дозвольте, я сбегаю, — загорелся Дундич. — Воронеж мне знаком. С неделю в гостинице «Бристоль» жил, когда мы из Одессы отступали.

— Ты, Ваня, устал. Тебе отдохнуть надо.

— Для меня, товарищ комкор, поездка в Воронеж — лучший отдых. Дозвольте — сбегаю.

— Ну, ладно, сбегай. Разузнай систему обороны, расположение огневых точек, наличие конных и пеших сил. А напоследок… — Буденный сделал паузу, — занеси небольшое послание Шкуро. Хотел по почте послать или через пленных передать — ненадежно. Гарантии нет, что к адресату попадет. Письмо мы вчера с Зотовым на досуге сочинили…

— Тут столько смеху было, — подхватил Зотов, — когда Семен Михайлович диктовал послание к Шкуре. Оно на манер письма запорожцев к турецкому султану написано. Прочтет Шкура, разъярится, вылезет из своего логова, а это нам на руку.

— А для Мамонтова ничего нет? — спросил Дундич.

— В Воронеже его не найдешь, — ответил Зотов. — Есть сведения, что два медведя не ужились в одной берлоге. Мамонтов в ставку уехал.

Буденный протянул Дундичу синий пакет. На конверте каллиграфическим почерком было написано: «Генерал-майору А. Г. Шкуро, лично, совершенно секретно».

Пятеро всадников продолжали свой путь. Вдали маячили огни большого города. Неожиданно из темноты, неподалеку от моста, переброшенного через реку, их окликнул сиплый, простуженный голос:

— Стой! Пропуск!

Несколько шкуровцев, в лихо заломленных мохнатых папахах с кокардами, преградили путь всадникам, ехавшим в город.

— Та що вы, здурилы чи ослиплы? Нэ бачитэ, хто идэ? — и Шпитальный применил свой излюбленный прием: чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонь вмиг осветил шитые золотом погоны штабс-капитана.

— Кто вы такие? — процедил сквозь зубы «штабс-капитан». — Мне некогда с вами разговаривать. Еду по вызову к генералу Шкуро.

— Езжай хоть к самому командующему армией Сидорину, а пароль назови.

— «Пушка», — выпалил Дундич (пароль он узнал от казака, перешедшего утром линию фронта, хотя и не был уверен в правильности пароля — перебежчик мог и обмануть).

— Отзыв — «Пашковская», — ответил казак.

— А ну-ка, верный служака, назови, кто в этой станице родился.

Урядник замялся.

— Не знаешь? В Пашковской родился генерал Шкуро. Вот скажу генералу, что ты его биографией не интересуешься, он с тебя…

— Простите, ваше высокородие, — стал оправдываться урядник. — Теперь буду знать.

— Ну вот, то-то. — «Штабс-капитан» слегка пришпорил коня. Сопровождаемый ординарцами, он направился к мосту, ведущему в город.

Проехали мост, пересекли несколько улиц и оказались на площади Круглых рядов. В центре ее на высоких перекладинах висели вниз головой трупы воронежских революционеров, замученных белогвардейской охранкой.

Дундич сжал кулаки. Ему захотелось броситься к повешенным, вынуть их из петли…

— Кращи люды гыбнуть, — шепотом произнес Шпитальный.

— А кому, как не лучшим людям, драться и погибать за революцию, — сказал Сороковой. — Мертвых не воскресишь, надо живых от волков спасать. Едем, ребята, дальше.

В переулке, расположенном напротив Круглых рядов, разведчики «засекли» батарею — три шестидюймовые пушки со снятыми передками. Чуть подальше обнаружили скопление пехоты.

На перекрестке двух улиц всадникам попался мальчишка в отцовском картузе, державший под мышкой пачку газет. Он бойко выкрикивал:

— Покупайте «Воронежский телеграф»!

— Купи! — сказал Дундич ехавшему рядом с ним Сороковому. — Да спроси поосторожней, не съехал ли штаб Шкуро со старого места.

Сороковой вернулся с газетой.

— Удивительный паренек, — сказал он. — Спрашиваю, как проехать к штабу. Он отвечает: «Поезжайте по проспекту Революции к гостинице „Бристоль“. Я на него накричал: „Какой тебе, сопляк, проспект Революции? В Воронеже не красные, а белые“». Мальчонка на попятную: так, мол, Большую Дворянскую коммунисты окрестили.

На Большой Дворянской было людно. По обеим сторонам разгуливала публика: дамы в шляпках с длинными пестрыми перьями, мужчины в черных котелках. Изредка попадались монахи в рясах.

На большой площадке против гостиницы «Бристоль» по очереди играли два оркестра. Казаки в черкесках, с нарукавными знаками, изображающими две скрещенные кости и человеческий череп, лихо отплясывали лезгинку.

— Играй, музыка, играй! — кричал подвыпивший рослый казак. — Весели, тешь нашу душу!

— Волки танцуют, — шепнул Сороковой Шпитальному. — Ничего, мы им скоро устроим «пляску смерти».

— Разговоры прекратить! — Дундич косо посмотрел на Сорокового.

— Сказал бы еще словечко, да волк недалечко, — ответил поговоркой Сороковой.

В самом деле, волк был недалечко. Пятеро всадников находились рядом с его логовом.

Отдав повод Шпитальному, Дундич твердой походкой направился к парадному подъезду гостиницы.

Дежурный есаул, с лицом непроспавшегося пьяницы, выслушав Дундича, позевывая, произнес:

— Господин штабс-капитан, его превосходительство будет через час. Пакет сдайте мне.

Дундич передал пакет и присел к столику, на котором лежала пачка газет и свежий номер «Воронежского телеграфа». На первой странице сообщалось о начавшемся сборе пожертвований и о ходе вербовки добровольцев в ряды белой армии.

«Скоро уже две недели, — прочел он, — как Воронеж освободился от большевистского ига. Казалось бы, этого времени достаточно для того, чтобы все способные носить оружие влились в Добровольческую армию, чтобы собраны были крупные средства на ее нужды. К сожалению, в записи добровольцев и в сборе пожертвований Воронеж далеко отстал от других городов… Пора наконец проснуться!»

Короткая заметка говорила о многом. Воронежские толстосумы скупятся, не хотят раскрывать своих кошельков, а их холеные сынки не желают класть свои головы за Деникина и Шкуро.

Отложив в сторону «Воронежский телеграф», Дундич посмотрел на есаула. Свет большой лампы осветил его смуглое скуластое лицо, заплывшие от жира глаза, черное полотнище, висевшее на стене. На нем серебряными нитками была вышита огромная волчья голова с оскаленными клыками и высунутым красным языком. Есаул дремал. Тишина царила во всем здании. Только с улицы доносился затихающий людской говор.

Восемь глаз с надеждой смотрели на парадную дверь гостиницы «Бристоль» — не появится ли в ней знакомая фигура. Прошло уже несколько минут, а Дундич не появлялся. Не раз они попадали с Дундичем в сложные переплеты. Но никогда он не терял спокойствия духа, всегда находил выход из самого, казалось бы, трудного положения. Не только друзей, но и врагов Дундич удивлял своей находчивостью, безграничной смелостью и выдержкой. Удивлял и побеждал.