Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 12

Почти сразу вслед за этим произошло еще одно событие, о котором потом старались не вспоминать.

После праздника Лесин распорядился, чтобы на самоподготовке оставались все, а не только троечники.

— Отпускать сильных с самоподготовки — это была моя ошибка, — признал он. — Когда сильные занимаются вместе со слабыми, ясно, что они помогают слабым. Главное, товарищи, — вовремя исправлять свои ошибки.

И вот в 17.00 Манюшка впервые пошла в класс готовить уроки на завтра.

Примерно через полчаса дверь класса распахнулась и на пороге появился Мотко, которого после обеда увел с собой куда-то командир роты. Теперь стало ясно — куда: Грицко лишился своей волнистой льняной шевелюры и был переодет в старую заношенную летнюю форму. Его появление тут же прокомментировали:

Все это означало вот что: сегодня Мотко не смог ответить урок по физике и подвергся пострижению в двоечники. Мудрое начальство считало, что в таком затрапезном виде провинившийся на гулянки не пойдет и, стало быть, займется науками. Щеголять в форме хебе бэу (хлопчатобумажной, бывшей в употреблении) и с нулевой стрижкой предстояло Мотко до исправления двойки.

Грицко прошел к своей парте, долго копался там и вдруг объявил:

— Хлопцы, у меня пропали часы.

Наступила черная тишина. Все разом оторвались от учебников и тетрадей.

— Ну, такого у нас еще не было, — пробормотал Славичевский. — Во взводе инфекция.

— Часы-то, считай, як орден, — горестно выдохнул Мотко. — За первое место по гимнастике получил. На республиканских соревнованиях. Не знаю, но… як там ни крути, а — не було ратников, не було и… ничего такого…

— Во-во, — поддержал его Трош. — Толкуем разные высокие слова в защиту ратников, а… вот, пожалуйста…

Встал Володя Гермис из новичков — кряжистый, тяжелый, неповоротливый. Он обвел ребят потемневшими синими глазами:

— Нас во взводе четверо. Выделите комиссию, пусть обыщут.

Гермис нервно пригладил свои пепельные, ежиком, волосы, призывно взмахнул рукой, и четверо ратников: он сам, толстощекий Коля Опоркин, русый, с манерами пай-мальчика Аркаша Броденко и Манюшка — выстроились у доски. Вслед за ними вышел Захаров.

— Дожили, — сказал комсорг. Крупный нос его как будто еще больше раздулся, лицо покраснело. — Среди нас завелась сволочь. Из-за нее, одной, мы все под подозрением и все чувствуем себя сейчас сволочами. Найдем — пощады не будет. Обыскивать будем всех. Для начала Ронька обыщет меня, я — его, чтоб уж никаких разговоров… Предлагаю Мария от этой процедуры освободить, — вдруг добавил он скороговоркой.

Эта скороговорка, приглушенный голос и опущенные глаза могли вызвать разного рода подозрения, поэтому Толик поспешил объясниться:

— Мне стыдно даже подумать, что мы будем обыскивать девчонку.

— Конечно, не надо ее! Княгиня вне подозрений. Пусть вообще выйдет, нечего ей смотреть, как мы тут…

Только Сурдин, остроносый малый с сонными заплывшими глазами, спросил даже как бы с обидой:

— А что, девчонка не может украсть?

Манюшка подошла к Захарову, вывернула карманы, стала снимать китель.

— Нет, — сказал он и взял ее руки в свои. — Ребята…

К ней подскочил Мотко, застегнул китель и отвел к окну.

— Оскорблять дивчат — до этого мы пока не докатились.

Обыск проходил торопливо и нервно. Кое у кого дрожали руки. У других слезы накипали на глаза. Третьи жалко улыбались. Все чувствовали себя оскорбленными и виноватыми.

Манюшка, некоторое время наблюдавшая за ребятами, не выдержала — отвернулась. И хотя было ясно, что вор один, остальные безгрешны, было такое чувство, что все замараны, все причастны к краже.

Обыск подходил к концу. Захаров и Славичевский проверили последних спецов и пошли обшаривать парты и полевые сумки, у кого они имелись.

Часов не нашли. Вор, видимо, посмеивался про себя над наивностью ребят, полагавших, что он оставит украденную вещь у себя в кармане или в парте.

Все вернулись на свои места, уткнулись в учебники и тетрадки: событие событием, пусть хоть и архидраматическое, а занятия-то ведь никто не отменит.

Манюшка пошла к доске, где решали задачи по физике Захаров и Козин. Некоторое время она внимательно следила за ходом рассуждений Толика, а потом вдруг сказала:

— Сурдин выходил из класса, когда Грицка не было.

Ребята повернулись к ней, бросив задачу.

— Ну и что? — дернул плечом Захаров. — А я видел — Мигаль выходил.

— Он старшина роты — по делам.

— А я видел — выходил Синилов. Это ничего не доказывает. Может, выходили и другие, на кого мы не обратили внимания.

— Ну и что теперь? Так и будете носить это клеймо?

— Вот так номер! — удивленно передернул плечами Толик. — «Будете…» А вы не будете, позвольте вас спросить? Вы не из нашего грешного коллектива? Из соседнего — праведного?

— Ладно, я тоже… Но почему же мы все должны чувствовать себя виноватыми?

Захаров пожал плечами и после недолгого молчания задумчиво произнес:

— Наверно, в чем-то мы все же и в самом деле виноваты…

На зимние каникулы спецшкольники разъехались по домам. Остались те, кому некуда было податься, в основном обитатели школьного общежития — круглые сироты, проживающие в двух больших комнатах на четвертом этаже. Все они несли караульную службу и при необходимости выполняли разные хозяйственные работы.

Осталась и Манюшка. Николай Степанович женился, и поэтому она решила: «Чего я там буду путаться у них под ногами?» Она вообще не хотела никому быть в тягость ни на полногтя и, поступив в спецшколу, написала Николаю Степановичу, что живет теперь на всем готовом и ей ничего не надо. Все ж он регулярно присылал ей по пятьдесят-семьдесят рублей в месяц «на кино и конфеты», и она была благодарна ему за это: нужно было приплачивать хозяйке за койку, и в кино, конечно, хорошо было хоть пару раз в месяц сбегать, да и вообще — когда в кармане бренчат копейки, чувствуешь себя свободней и уверенней в жизни. Можно, например, позволить себе выпить стакан лимонада. К конфетам и прочим сладостям теперь, надев военную форму, Манюшка относилась свысока — каждый день дают чай и компот, значит, сладкого организм сколько положено получает, чего еще? Военному человеку больше к лицу папироска в зубах, чем конфетка за щекой. Правда, курить она не научилась, хотя и пробовала: ну, во-первых, спецы смолили там, куда вход ей был заказан, во-вторых, ее новые друзья — Захаров и Игорь Козин не курили и, в-третьих, жила на квартире она вместе с хозяйской внучкой, которой даже в голову не приходило баловаться табаком, а в-четвертых, ей и самой не понравилось: зашла как-то на квартиру, где жили Барон, помкомвзвода и Мотко. В комнате сизым-сизо от дыма, ну, и она выкурила для форсу и поддержания воинского достоинства сигарету. Как ее потом выворачивало!.. Да, а вот лимонад… для лимонада она сделала исключение. К нему у нее было отношение особое. Четыре года назад, в первые послевоенные дни, ей, голодной десятилетней девочке, ничего в своей жизни не пившей, кроме молока и простой колодезной воды, и никаких сладостей не пробовавшей, перепал неполный стакан лимонада. Он показался ей райским напитком, и Манюшка сохранила к нему пристрастие…

Она заступила на пост в 20.00. Два часа предстояло ей простоять у тумбочки с противогазной сумкой на боку и с учебной винтовкой в руке.

Школа была пуста, и случайный хлопок двери где-то на четвертом этаже гулко разнесся по всему зданию. Делать в общем-то было нечего, заботиться не о чем, и в голову полезли всякие неслужебные мысли.

Все-таки ревновала она немного Николая Степановича к его новой жене. Где-то на донышке души копошилась обида на него. Ведь он действительно был ей родной, и привязались они друг к другу по-настоящему, по-родственному…