Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 5

— Так, может, мальчишки смелее? Проверим: вот подожгите школу и поглядим, кто полезет в огонь, а кто побежит звонить пожарникам. «Глупость брякнула, дурой выгляжу. Из-за одной дурости не примут». — Ну, не обязательно школу, сарай какой-нибудь… Или хотите, из окна выпрыгну? У вас тут второй этаж… — Она направилась к окну, на ходу зачем-то снимая жакетку.

— Кру-гом! — рявкнул Дубков. — Ты что это тут мне дивертисменты устраиваешь? Иди в цирк, если ты такая… понимаешь… виртуозная…

Манюшка повернула к нему лицо, сказала спокойно:

— А теперь мне нельзя не прыгнуть. Получается, что я хитренькое трепло: предлагаю все такое, чего мне не дадут сделать.

— Минутку, минутку! — Вдруг он, как молоденький, прыгнул к окну и захлопнул его перед самым Манюшкиным носом. — Назад! Стань вон там, у двери! И чтоб никуда ни шагу!.. Впрочем, можешь идти. Медкомиссия завтра с двенадцати, но это тебя не касается… — Он начал перебирать бумаги.

У Манюшки замерло сердце: вернет документы или не вернет? Пока ее бумаги здесь, хоть какая-то — тоненькая, слабенькая ниточка связывает ее со спецшколой. Ну, по крайней мере будет предлог еще раз зайти сюда и атаковать начальника учебной части.

Дубков поднял голову.

— Что ты себе позволяешь? — вдруг гаркнул он. — Как стоишь? Руки за спину, ноги враскорячку… Волос дыбом встает! — Он вознес над своей лысиной ладони, пошевелил растопыренными пальцами. — Кругом марш!

Про документы он, слава богу, наверно, забыл.

Про документы-то он, может, и забыл, а вот про саму Манюшку — нет. Когда в коридоре выстроилась группа, следующая на медкомиссию, из учебной части вышел Дубков, прошелся перед шеренгой и, дойдя до Манюшки, скомандовал:

— Доманова, выйти из строя!

Манюшка знала о строевой подготовке больше понаслышке, поэтому и не стала смешить народ своей выправкой — вышла по-граждански и без положенного доклада. Однако перед начальником учебной части приняла стойку «смирно» — на это ее познаний хватило. Он окинул ее снисходительным взглядом и, понизив голос, почти душевно сказал:

— Ну вот зачем упрямишься? Зачем тратишь силы, треплешь нервы — и себе и нам? В спецшколу тебя не примут.

— Типун вам на язык.

В строю захихикали. Дубков выпучил глаза и некоторое время оставался нем и недвижим: по-видимому, на этот раз у него и впрямь кровь в жилах остановилась.

— Трош! — наконец крикнул он.

К нему подскочил тот самый высокий парень, «барон», что стоял позавчера на посту в вестибюле, вытянулся.

— Веди группу, Трош. Эта дивчина не с вами, понял? Короче говоря, нам до нее нет дела.

— Слушаюсь! — козырнул Трош и, повернувшись к строю, скомандовал: — Р-равняйсь! Смирно! Напра-во! На выход — шагом марш!

Манюшка хмуро поплелась сзади. Впрочем, на трамвайной остановке она легко и непринужденно влилась в группу и после этого от нее — ни на шаг. Трош делал вид, что ее не замечает. В поликлинике, когда ребята столпились перед кабинетом глазника, он объяснил ей свою позицию:

— Княгиня, не воображайте, что я спасовал перед вами. Если бы мне приказали: «Гони ее в три шеи», — поверьте, и духу тут вашего не было бы. Но поскольку сказано, что нам до вас нет дела, я просто не вижу вас в упор.

— Благодарю вас, барон. — Манюшка сделала пародию на книксен. Все засмеялись, Трош в том числе.

— А вы, княгиня, оказывается, забавная малышка. Я бы с вами не прочь скоротать ночку под соловьиное пение. — Смуглое лицо его и особенно золотая фикса излучали довольство — еще бы, такая изысканная светская беседа вытанцовывается!

— Научитесь сперва штаны носить, барон! — отрезала Манюшка, и Трошу под дружный хохот пришлось отправиться в темный уголок застегивать предательскую пуговицу.

Неизвестно, как бы обернулись Манюшкины дела, если бы не завязались такие вот контакты со старшим команды. Трош не мешал ей проходить комиссию в составе группы, а когда врачи обращались к нему за разъяснением, он говорил:

— Да, она пытается поступить в спецшколу. — И туманно добавлял: — Но нам до нее нет дела.

Таким образом он и данного ему указания не нарушил, и Манюшку не заложил. Вернувшись в спецшколу, Трош с чистой совестью доложил Дубкову:

— Двое комиссию не прошли. Что касается княгини… э-э, виноват… этой дивчины, то она прошла. Но нам до нее не было никакого дела.

Начальник Днепровской спецшколы ВВС Михаил Павлович Пятериков монументально восседал в своем похожем на трон кресле с высокой спинкой. Только вчера он вернулся из отпуска, и в ушах его еще стоял шум Черного моря, перед глазами цвели розы и олеандры. Слушая доклад начальника учебной части, он хмурился и обреченно вздыхал: возвращаться к будничным заботам после солнечных праздников не очень-то весело, поэтому когда Дубков под конец рассказал о настырной девчонке, что пытается прорваться в спецшколу, Пятериков вдруг улыбнулся во всю ширь крепкозубого рта.

— Смотри какая, — сказал он крепким молодым басом и покрутил головой не то осуждающе, не то с одобрением. — Думает, что стенку можно прошибить лбом.

— Черта лысого такие думают, — пророкотал Дубков. — Сразу разгоняются и… расшибают лоб. Кровь в жилах останавливается…

— Это трудно сказать: думают — не думают, — с неожиданной горячностью возразил Пятериков. — По-моему, думают и понимают, что невозможно, но… Риск — вот как это называется. Я, Павел Александрович, знаю, что это такое. — По его лицу словно тени забегали: так быстро сменяли друг друга самые противоречивые выражения. — Был у меня… ну, как сказать?.. случай такой в жизни.

Пришел как-то хлопчик — маленький, щупленький — щелкунцом сбить можно. Это до войны было, я тогда в аэроклубе работал. «Поступаю к вам, — говорит, — а медкомиссия не пропускает. Из-за роста.» Сколько-то там сантиметров у него не хватало. Ну, я, конечно: друг мой дорогой, против медиков не попрешь. Он такой… тихоня, улыбчивый, смотрит вроде наивно так и в то же время смело и даже дерзко. «Хочу, — говорит, — летать». И все тут. Я ему: «Что значит хочу? Я, может, хочу летчиком-испытателем быть, да вот…» И, представьте, он мне: «Если очень хотите, добивайтесь. И будете». Учить меня, видите ли, вздумал. В общем, отказал я ему… И что же? Стал он меня измором брать. Приходит каждый день и начинает: мол, без авиации ему жизни нет. Ну, и давай мне свои знания выкладывать. И по истории авиации, и по самолетам, и по моторам. В конце концов — донял. Мальчишка из детдома, с десяти лет книжки об авиации читал, в кружках наших разных занимался. В общем, взял я его под свою личную ответственность… — Пятериков вдруг замолчал и задумался.

— Ну и что же, получилось из него что-нибудь? — поинтересовался Дубков.

— Хм… Жизнь, Павел Александрович, в такие иногда виражи затягивает… В начале сорок четвертого служил я в штурмовой авиации, командовал звеном. И вот получаем приказ — в составе эскадрильи бомбить армейские склады… Дело было в Прикубанье… Вылетели мы в сопровождении истребителей. Сделали один заход на цель — а тут — «мессеры». Наши «яки» сразу на них, а мы пошли на второй заход. Склады охранялись хорошо, зенитный огонь был плотный. Из второго пике я вышел с повреждением. А тут еще «мессер» пристроился в хвост и добавил — стрелок-то мой, Петя Никоненко, убит был к этому времени… Потянул я в сторону фронта. Конечно, не дотянул. Кое-как сел, вылез и — подальше от самолета: вот-вот взорвется. Огляделся — на горизонте уже грузовики с немцами показались, глянул вверх — наши возвращаются, два «ила» и «як». Я закричал, помню, замахал руками: понимаю, что надежды нет, но хоть, думаю, доложат там, дома, что со мной… И вдруг смотрю — «як» снижается и с поворотом вправо идет на посадку… А грузовики — вот они… Солдаты с собаками уже к самолету бегут. — Он опять замолчал, скулы его напряглись, побелели. — В общем, собаки, можно сказать, за штаны хватали, когда я прыгнул в кабину, и взлетели мы у фашистов под самым носом… Вспоминаю сейчас и удивляюсь: как он отважился на такое?.. Вот какие были рисковые ребята… какие молодцы. Способность рисковать — это, я вам скажу… это одно из самых высоких качеств человека. Тут и храбрость, и вера в свои силы и в свою судьбу, и много разного другого…