Бой бабочек - Чиж Антон - Страница 14

Хозяин «Аквариума» побаивался совсем не того, что вскроется какая-нибудь мелочь, которую пристав покрывает. Нельзя, чтобы чужой нос сунулся в тонкие отношения, какие в частном театре бывают между… как бы это сказать… между актрисами и важными зрителями. Никто не посмел бы назвать «Аквариум» домом разврата, этого, конечно, не было. Но доверительные отношения между некими влиятельными господами и звездочками сцены, конечно, были. Отношения, тщательно оберегаемые Александровым от огласки. Доверие, оказанное ему важными лицами, он ценил и всячески охранял. За что пользовался их негласным покровительством. Ну что, разве плохо, если отец семейства, известный и уважаемый господин, обремененный чинами, возрастом и богатством, получит часок беззаботного счастья с милой актрисой? Кому от этого плохо? Главное, внешние приличия соблюсти. А какие могут быть приличия, когда сыскная по театру рыщет? Того гляди…

Александров теперь уже злился на свой порыв, когда стал умолять сыщика спасти его. Кто только за язык тянул? И ведь задержись пристав минуть на десять, да хоть на пять за столом, выпили бы еще по рюмке коньяка, и все, ничего бы не было. Пусть бы «ведьма» висела себе тихонько, никому не мешала. Может быть, не скоро бы нашлась. Или в прах рассыпалась бы. Левицкого еще за язык дернуло болтать пьяный вздор. А этот, видать, малый не промах: вцепился в пристава, как борзая. Какое ему дело до трупа? Шел бы себе мимо. И тут Александрову пришла в голову простая мысль, которую он сперва-то упустил: а что сыщик делал в театре? Что вынюхивал? Уж не ведется ли тайное расследование? Вот это будет подарочек!

– А что, Евгений Илларионович, знакомый твой – чиновник проворный? – шепотом спросил Александров. Ему показалось, что пристав невольно вздрогнул.

– Такой ушлый, что ты! Говорят, особые полномочия имеет, на самом верху такое покровительство заслужил, что и подумать страшно. Тут не до шуток.

От этих слов страшно стало Александрову. Какие шутки: наверняка что-то вынюхивает по секретному поручению.

Как часто бывает в театре, в тот самый миг, когда помянули Ванзарова, он вознесся из-под сцены, скрестив на груди руки и старательно изображая раздумья. Все для того, чтобы поразить дорогого Аполлона Григорьевича. Жаль, что спина Лебедева, склонившегося над телом, не могла оценить скульптуру Орфея, вернувшегося из Аида. Зато оценил пристав, тихонько присвистнув:

– Мать честная, прямо Наполеон, вылитый Бонапарт…

Александров предпочел бы, чтобы этот великий гений провалился куда поглубже, да там и остался.

Не исполнив «доброе пожелание», Ванзаров направился прямиком к хозяину театра, вынул почтовый конверт, высыпал на ладонь бумажных бабочек и предъявил:

– Не скажете, что это такое?

Пришлось помедлить, чтобы не выдать себя быстрым ответом.

– Какая жалость, даже не могу предположить, что это такое может быть, – отвечал Александров. – Вам лучше спросить у Варламова.

– Уже спросил.

– О, неужели? Что же он вам сказал?

– Вопросы задает сыскная полиция, – последовал ответ, который хлестнул Александрова по самолюбию.

Видя, что друг в беде, Левицкий счел нужным вмешаться. Он значительно крякнул, насупился, взял с ладони Ванзарова бабочку и поднял на свет.

– Экая чушь! – многозначительно произнес он, не зная, что делать с бабочкой. – Где нашли, Ванзаров?

– Вся стопка, – Ванзаров забрал у него невинное создание и вернул к подружкам, в конверт, – оказалась как раз под тросом, на котором была повешенная барышня. Прошу улики занести в протокол осмотра места преступления. Штаб-капитан Турчанович будет вести протокол?

Пристав глянул на Александрова: приятель совсем помрачнел.

– Так точно, – ответил Левицкий и поискал глазами старшего помощника. Штабс-капитан старался быть незаметной тенью, сидя в зрительном зале на крайнем стуле второго ряда. Его заметили и призвали. Турчанович отправился на сцену, как в турецкий плен.

– Пристав, не возражаете, подержу пока у себя? – сказал Ванзаров, пряча конверт. Конечно, пристав не возражал.

Аполлон Григорьевич восстал над телом и стянул резиновые перчатки. Опасная сигарилла все еще торчала у него в зубах.

– Как покатались, друг мой? – спросил он, не обернувшись к Ванзарову.

– Поймал дюжину бабочек.

Сейчас Лебедев совсем не был расположен шутить.

– Опять за психологику взялись? – сухо сказал он.

Ванзаров вновь выпустил бабочек на ладонь.

– Вот такая милая стайка. Что скажете?

Лебедев взял одну. В пальцах криминалиста бабочка казалась мушкой. Повертев, вернул ее обратно.

– Театральный мусор, – последовал вердикт.

Никому не нужные, обиженные бабочки спрятались в дружелюбном конверте Ванзарова.

– В этом меня хотят убедить, – сказал он. – Театр – ложь, да в нем намек…

– Неужели?

– Мне врут в глаза, врут плохо и неумело. Но врут.

– Врут про этот мусор? – Лебедев не скрывал сомнений. – Что мешает вашей логике согласиться с очевидным, друг мой?

– Бабочки лежали как раз и только под тросом, на котором вялилась жертва.

– И что это должно означать, по мнению вашей логики?

– Я не знаю, – ответил Ванзаров, чем вызвал у друга приятные эмоции. Не часто Лебедеву доводилось слышать такое признание.

– Значит, и вы живой человек! – сказал он, легонько похлопав по плечу Ванзарова. От чего другой, менее крепкий чиновник долго лечил бы сломанную ключицу.

– Аполлон Григорьевич, мне нужно хоть что-то…

Фраза, понятная обоим, означала: позарез нужны факты, которые успел обнаружить криминалист.

– Немного, – по-свойски ответил Лебедев. – Ей примерно двадцать два или двадцать три года… Никаких особых примет. Паспорта при ней нет, как понимаете. Барышня нормального сложения. Судя по пальцам, тяжелой работой не занималась. При беглом осмотре следов порезов не нашел. Остальное только после вскрытия. Сразу предупреждаю: на таком сроке получить результаты очень тяжело.

– Поправьте, если ошибаюсь: не припомню заявлений о пропаже схожей барышни.

Лебедев согласился: по заявлениям, которые были в каждом полицейском участке, за последние три месяца не проходило пропавшей барышни схожей комплекции и лет.

– Пропала три месяца назад, и никто ее не искал, никому она не нужна, – сказал Ванзаров.

– То, что вас интересует, тоже могу подтвердить после вскрытия…

Ванзаров был рад, что друг понял ход его мыслей. Не зря столько лет вместе.

– Благодарю, Аполлон Григорьевич… Ее лицо можно привести в состояние, пригодное для опознания?

– Есть у меня составчик, недавно соорудил, не было повода испробовать, – мечтательно произнес Лебедев. – Потребуется отмачивать вашу красотку не меньше недели.

– Нет времени… Более ничего?

Лебедев наклонился и откинул рогожку, прикрывавшую тело, а затем приподнял угол шали, которую развязал. На скромном платье с высоким воротом, дешевого материала, чуть выше груди была приколота брошь. Золотая, в форме бабочки. На крылышках, где у живых бабочек разноцветные пятнышки, сверкали белые камешки. Криминалисту был обращен немой вопрос.

– Брильянты, мелковаты, но чистой воды, – ответит он.

Ванзаров попросил отцепить брошку и спрятал в карман.

– У меня совсем нет времени, вечером поезд. – Развернувшись, он пошел прямиком к приставу.

Левицкий заметил, что к нему приближается неизбежное, хотел было попятиться, но отступать некуда, позади рампа. Если только прыгнуть в оркестровую яму, что подполковнику совсем уж неприлично. Он жалобно глянул на Александрова, словно ища поддержи. Но хозяину театра было совсем не до того.

Берлинский поезд прибыл на Николаевский вокзал столицы империи без опозданий. Из вагона второго класса, дешевле в международном вагоне не было, вышел щуплый юноша. Он оглядывался с таким опасением, будто ощущал угрозу от каждого носильщика. Одет он был в длинное, до пят, пальто, не подходящее ни путешествию, ни концу лета в Петербурге, потертое и даже залатанное. Вид его был болезненный, щеки впали, как от недоедания, под глазами светились синяки. Багаж его состоял из ручного чемодана такой старой и тертой кожи, что наверняка служил еще прадедушке. Юноша стоял на перроне и никак не мог решиться, куда двинуться. Вид приехавшего был довольно странен, поэтому некоторые пассажиры оглядывались, что вскоре заметил дежуривший жандарм.