Письмо с вулканического острова (Рассказы) - Яковлев Юрий Яковлевич - Страница 48

Жизнь в представлении Алеши была разделена на две части: на детскую и взрослую. Детской жизнью была школа, утренние сеансы в кино, детские книжки, детские коньки, детские врачи. У взрослых все было свое — и книжки, и врачи, и кинофильмы. Детей не пускают во взрослую жизнь. На афишах пишут обидные слова: «Детям до шестнадцати лет вход воспрещен». В библиотеках говорят: «Эта книга для взрослых». Почему же Алешино горе было не из детской жизни? Почему жизнь не защитила его от взрослого горя, ведь оно Алеше не под силу?

Неподалеку от снежного поля боя, мимо платформы станции Мальчики, с простуженным свистом пробежал паровоз. Он выдохнул огромную порцию черного дыма. Дым расплылся по голубому небу, вымазал сажей облака, закрыл солнце, и оно сразу стало тусклым и темным шариком, как в закоптелом стеклышке. Нет, это было не маленькое стеклышко, которое можно оторвать от глаз. Облако черного дыма расползалось по небу, закрывая собой полсвета. И Алеша смотрел на небо в надежде, что ветер развеет дым и солнышко снова прозреет. Но было безветренно. И дым застыл без движения.

Вы знаете, какое самое вкусное кушанье на свете? Печеная утка или котлеты с макаронами? Жареная картошка и сколько хочешь компоту? Нет. Самое вкусное — хлеб. Кусок черного хлеба, даже немного черствого. Это хорошо знает голодный человек. Алеша неожиданно почувствовал сильный голод. Он не ел с самого утра: ушел из дому, так и не позавтракав. Самое вкусное, самое лакомое, самое прекрасное — хлеб. Но хлеба не было. Как, впрочем, не было ничего: ни дома, ни тепла, ни скамейки, чтобы присесть.

Молча ходил Алеша по снежной крепости, по опустевшей площади, бывшей веселым бранным полем. И за ним по пятам шагал тоже голодный, но все же не такой несчастный пес Пятница. Оба они чувствовали себя, как на необитаемом острове.

Что будет дальше? Через час? Через день? Через год?

Надо куда-то идти, что-то делать. А может быть, просто заплакать? Нет, нет! Покуда есть силы, надо крепиться.

В сказках в такие минуты обычно появляются добрые феи. Фея не пришла к Алеше, потому что станция Мальчики была не сказочной страной, а самой обычной: с продмагом, со школой, с киоском, обросшим сосульками, и милиционером, по фамилии Синяк.

Но если на свете нет добрых фей, то доброго человека встретить не так уж трудно.

— Алеша!

Мальчик вздрогнул от неожиданности и оглянулся. К нему в пальто нараспашку бежал Марат.

— Алеша! Пойдем к нам, мама зовет.

Алеша забормотал было, что ему и здесь хорошо, но Марат уже тащил его за рукав. А глаза его так весело светились из-под стекол очков, что Алеша сдался и послушно пошел за Маратом.

На крыльце на досках, очищенных от снега, сидел пес Пятница. Вид у него был унылый. Уши опущены. Короткий хвостик не вертелся, будто у невидимой пружинки кончился завод. Из-под двери в щелку веяло теплом. Пятница приблизился к этому теплому течению и лег. Он вытянул лапы, положил на них голову и закрыл глаза.

Но он не спал. Он думал.

«Неужели я ошибся в друге? Я его водил по всем знакомым мне тропкам, я не бросил его в трудную минуту, когда жестокие мальчишки (я-то хорошо знаю их нрав!) устроили ему испытание. А он оставил меня одного. Ему хорошо — он в тепле, а я дрожу в своей легкой шкурке. Он, наверное, грызет кости и ест теплую похлебку, в которую накрошены крупные куски хлеба. А я голоден. Может быть, он сейчас выйдет и вынесет мне лакомую мозговую косточку с хрящиками и остатками мяса или целую миску вкусной еды?»

На этом месте Пятница прервал свои мысли и открыл один глаз, чтобы посмотреть, не идет ли Алеша с костью или с миской. Но никто не шел. Тогда Пятница жалобно тявкнул: то ли хотел пристыдить друга, то ли позвать его. И снова он закрыл глаза. Он не уходил. Он верил в человека. И твердо решил окоченеть, но дождаться его. Таким был этот славный бездомный пес, получивший сегодня имя — Пятница.

У взрослых есть нехорошая привычка расспрашивать. Стоит маленькому человеку переступить порог незнакомого дома, как ему тут же будет задано по меньшей мере пять вопросов: «Как тебя зовут? Сколько тебе лет? На кого ты похож, на папу или на маму? Как ты учишься? Кем ты собираешься стать — летчиком или поэтом?»

Большинство взрослых, обращаясь к маленькому человеку с этими вопросами, порой даже не удосужатся выслушать ответы. Задав эти вопросы, они считают, что выполнили долг перед молодым поколением, проявили внимание, заботу и так далее и тому подобное.

Когда Алеша, подталкиваемый другом, красный от смущения, вошел в дом, мама Марата не задала ему ни одного вопроса. Она только внимательно посмотрела на него и просто, как будто Алеша каждый день бывает у них в доме, сказала:

— Раздевайся, Алеша. Мойте, ребята, руки, будем обедать.

Алеша покраснел еще больше и, запинаясь, сказал:

— Спасибо… я не хочу.

Он был человеком с характером и считал такой ответ достойным мужчины. Да у него и в самом деле в это мгновение от волнения пропал аппетит.

Но мама Марата с притворной строгостью сказала:

— Что?! Без разговоров.

И Алеша сдался.

Мама Марата была высокой, светловолосой. Она, как и Марат, носила очки. Держалась она так прямо, что казалось, ей никогда не приходилось нагибаться. Движения у нее были широкие, немного резкие. «Строгая», — решил Алеша. Но в это время она сняла очки, и лицо ее сразу стало добродушным и даже немного беспомощным. Казалось, вся ее строгость была в этих очках, как сила Черномора — в бороде.

В это время из соседней комнаты вышел папа Марата — тоже высокий и тоже в очках. Лицо у него было такое моложавое, и глаза такие озорные, будто он был не мужчиной, а очень большим мальчиком. В одной руке он держал раскрытую книгу, в другой — карандаш. Он только что завершил занятия и, как каждый человек, окончивший дело, был в хорошем расположении духа.

— Поторапливайтесь, а то есть хочется! — сказал он. И, посмотрев на Алешу, кивнул головой: — Здравствуйте, Алеша!

Алеша открыл рот, чтобы ответить на приветствие, но Марат уже утащил его за рукав в другую комнату. Стягивая с него шубу-дубленку, он говорил:

— Ты не удивляйся, что у нас в семье все в очках. Мы, Карнаковы, все близорукие.

Алеше показалось, что он произнес эти слова с гордостью. А Марат уже тащил его к умывальнику, совал ему в руки мыло, полотенце, торопил, будто не хотел ему дать опомниться.

Когда человек маленький, у него всего одно имя. Когда он немного подрастает, к имени добавляется фамилия. А когда становится взрослым, появляется еще отчество. Говорят, в Европе у людей нет отчеств, а на Востоке есть даже старики, носящие одно лишь имя, без отчества и фамилии.

Алеша думал об этом, не решаясь спросить у Марата, как звать его маму и папу. Но Марат, хотя и не был человеком, умеющим читать чужие мысли, вдруг сказал сам:

— Мою маму зовут Ольга Ивановна, а папу — Сергей Владимирович. — И добавил: — Ты не стесняйся. Они хорошие.

Алеша почему-то вспомнил о своих папе и маме, и ему захотелось сказать: «Мои тоже хорошие», — будто кто-то ставил это под сомнение.

Хотя семья Карнаковых встретила незнакомого Алешу без обычных вопросов, мальчик понимал, что рано или поздно его спросят, кто он и откуда. И каждый раз, когда кто-нибудь во время обеда обращался к нему, сердце его обрывалось: «Сейчас спросят». Но речь шла о другом.

— Знаете ли вы, что такое ПЭС? — спросил Сергей Владимирович, обращаясь к мальчикам.

Мальчики молчали. Они не знали, что такое ПЭС.

— ПЭС — это приливная электростанция, — говорил папа Марата, и в глазах его вспыхивали огоньки. — Турбины ПЭС приводятся в движение морским приливом, а стало быть, вращением Земли, так как приливы — результат вращения Земли вокруг своей оси. Здорово?

— Здорово! — сказал Марат.

Алеша закивал головой: у него был полон рот.

Сергей Владимирович работал зоотехником в соседнем совхозе, но он был человеком увлекающимся, мечтательным. Порой создавалось впечатление, что он даже немного стеснялся своей обыденной специальности — вечно он говорил о плотинах, турбинах, реакторах и мечтал принять участие в строительстве плотины через Берингов пролив. Его планы казались бы несбыточными, если бы он по вечерам не сидел за книгами и учебниками: он вдруг стал студентом-заочником энергетического института. А утром он снова спешил к своим телкам, выслушивал их, взвешивал и трепал по холке.