Дом учителя - Нестерова Наталья - Страница 2

– Вы позвоните ей! – напирала Ольга.

– Хорошо, оставьте телефон.

– Прямо сейчас! С женщиной ведь договорились, она ждет, нервуется!

Последнее слово, очевидно, означало «нервничает и волнуется».

Анна Аркадьевна сдалась и набрала номер. Поздоровалась, представилась, спросила, могут ли сдать ей пристроечку и на каких условиях.

– Ой, это вы! – ответила Татьяна Петровна, так звали хозяйку. – Ой, не знаю, понравится ли вам. У нас все скромно, но все новое, вот сегодня постельное белье купила и полотенца.

«Точно, нервуется, – подумала Анна Аркадьевна. – Приятный голос. “Ой!” выдает человека тревожного, но совестливого. Что не исключает болтливости, не замучила бы меня разговорами. Лучше сразу предупредить, что я человек занятой».

– Есть ли в жилище, которое вы сдаете, письменный стол? – спросила Анна Аркадьевна. – Я планирую не только лечиться, но и работать над научной статьей.

– Имеется. На четырех ножках, но без тумб, извините. Еще шкаф двустворчатый, тахта, зеркало, коврик на полу, вешалка для верхней одежды и… и все.

Татьяна Петровна говорила, затихая, и последние слова произнесла едва ли не шепотом, явно ожидая отказа.

– Замечательно! – похвалила Анна Аркадьевна. – Какова же цена?

– Ой, не знаю! Восемьсот рублей в сутки… не дорого?

– Совсем не дорого.

– А если с питанием, – осмелела Татьяна Петровна, – то тысячу. Ой!

– Договорились! Когда куплю билет, я вам позвоню. Всего доброго, Татьяна Петровна!

Ольга сияла от удовольствия.

– Как вам хозяйка? – Ольге не хотелось уходить.

– По-моему, очень милая и приятная женщина. Я вам благодарна и признательна, Оля.

– Говорят, ей что министр, что кочегар одинаково.

– В каком смысле?

– Перед министром стелятся, заискивают, а с кочегаром не церемонятся. Другие люди, не Татьяна Петровна. Мне пора?

– Еще раз большое спасибо!

Муж настоял, чтобы Анна Аркадьевна купила билет в вагон люкс:

– Ведь сутки ехать, а ты не любишь разговорчивых попутчиков.

– Вас послушать, так я к старости превратилась в мизантропическую грымзу.

– Кого нас?

– Интересненько! Ты не стал оспаривать, что я грымза, а уточняешь, кто еще разделяет твое мнение.

Анна Аркадьевна скорчила обиженную мину, Илья Ильич закатил глаза в притворной досаде, мол, как мне надоели твои капризы. Они прожили вместе тридцать четыре года и понимали друг друга, едва переглянувшись, вскинув бровь или дернув уголком рта, отпустив словечко или фразу, точный смысл которых не имел отношения к ситуации, но был цитатой, воспоминанием того сходного, что произошло когда-то давно. Дети знали этот язык и догадывались, что мама часто шутит не когда ей весело, а когда папе грустно, что их обмен упреками может быть дурашливой игрой, а вежливый корректный разговор – настоящей ссорой.

Муж не любил с ней расставаться. Его миропорядок прочен и надежен, только если Аня рядом. Чуть поколеблен, когда жена в Москве, а он на даче. Это привычное и потому допустимое отклонение от нормы. Как сбой графика движения поездов в метро – надо чуть подождать, и поезда снова и обязательно побегут в четком ритме. Они никогда не отдыхали раздельно, поэтому со стороны мужа подвиг и жертва отправить ее на курорт.

Илья Ильич вернул глаза в нормальное положение:

– В Кисловодске веди себя хорошо! Не пей, не кури, не связывайся с дурной компанией…

– Переходи улицу на зеленый свет. В кои веки мне выпала возможность пуститься во все тяжкие, а я буду вести себя как послушница, готовящаяся к постригу? Дудки!

Подтекст этого диалога был полностью противоположен смыслу произнесенных слов.

– Мне будет плохо без тебя, я буду скучать. – Потерпи, родной, это всего пара недель.

Анна Аркадьевна продолжила нормальным, неигровым тоном:

– Купе люкс – это роскошно, спасибо! И не забудь, пожалуйста, посетить застенки гестапо.

Два года назад Илья Ильич выбил передний зуб. При загадочных обстоятельствах. Анна Аркадьевна пришла домой и обнаружила супруга краше не бывает: губы вспухшие, разбитые, пол-лица – синяк.

– Илья, что случилось? – испугалась она.

– Защищал девушку от хулиганов, – невнятно прошамкал муж.

– Ты был в форме?

Первый вопрос, который вырывается у жен военных, полицейских и прочих людей в погонах. Просто нетрезвый, качающийся мужик на улице, заснувший в транспорте или (в старое время) попавший в вытрезвитель, и он же в форме – два разных человека. Немолодой мужчина, то есть Илья, в гражданке, дерущийся с хулиганами, – это совсем не то, что седой лысоватый полковник, которому разукрашивают физиономию.

– Я был в хорошей физической форме. Аня! – протянул он жалобно. – Очень болит! Сделай компрессик что ли? У меня один зуб выбился, а второй шатается.

Любаня, пришедшая через некоторое время, обнаружила папу с пакетом льда на лице, а под пакетом…

– Мама! Что с папой? – примчалась она на кухню.

– Ты его спрашивала? Как ответил?

– Сказал, не волнуйся, просто бандитская пуля.

– Версия номер два. Ты у нас доктор, вот и лечи отца. Может, лед запоздал и нужен согревающий водочный компресс?

– Папа потребует его вовнутрь.

– Если ты будешь исполнять прихоти вздорных пациентов, из тебя не выйдет хороший врач.

Последним явился домой Лёня. Ситуация повторилась.

– Мама, что с папой?

– А что он тебе сказал?

– Желает записаться в общество возрождения русского хоккея. Вступительный взнос – передний зуб. Косят под Овечкина.

– Когда твой папа путается в шутливых версиях, ему очень больно и плохо. Его как-то свалил жестокий грипп, температура под сорок. Он мне рассказывал, что искупался в проруби и уговаривал позвать друзей, чтобы его снова погрузили в ледяную воду. Ближайший водоем и возможная прорубь были в ста километрах от военного городка.

Анна Аркадьевна потом, конечно, выяснила при каких обстоятельствах муж травмировался. Ничего героического: закончил лекцию, сходил с кафедры, оступился, падая, лицом врезался в обшитую металлической планкой ступеньку подиума. Слушатели помогли ему добраться до медпункта, где была оказана первая помощь – ватный тампон на ранку, крепко зажать. Вылетевший и выплюнутый зуб, который слушатели так же заботливо принесли, фельдшер вставлять отказался, не его специализация. Предложил немедленно ехать в стоматологическую клинику. Илья Ильич немедленно рванул домой на такси.

Через некоторое время оказалось, что дырка в верхней челюсти, заметная при разговоре и особенно когда он улыбался, Илье Ильичу нисколько не мешает.

Он был упрям, но не линейно, а пунктирно: по отдельным точкам, которые были причудами, так их называла Анна Аркадьевна в добром расположении духа, или глупыми бзиками – устав внушать мужу очевидное. Это касалось и политики, и быта. Анне Аркадьевне, понятно, больше досаждало его бытовое упрямство. Ранней весной и поздней осенью на даче, когда холодало, Илья Ильич надевал любимые старый затрапезный ватник и шапку-ушанку, которая напоминала предмет, вытащенный из прошлогоднего сорочьего гнезда. Не желал слушать, что походит на бомжа, говорил, пусть Аня только посмеет это выбросить, тогда он за себя не отвечает. Ничего бы он не сделал, попыхлел-попыхтел, да и оделся бы нормально. Стоило ли сжигать шкурку царевны-лягушки, читай – ватник и ушанку? На одной чаше весов – его любовь к старым тряпкам и кручина из-за их потери, на другой чаше – ее самодовольство прилично одетым мужем.

Возвеличивать свои пристрастия и презирать чужие – эгоистично. Но это не значит, что с ошибочными бзиками не следует бороться.

Анна Аркадьевна испробовала все: ласковые уговоры, убеждения, заявления о том, что дрянные зубы или их отсутствие – свидетельство бескультурья, равняется мятым брюкам, грязным ботинкам и ногтям, пораженным грибком. Она грозила, что не пойдет с ним в гости и к себе никого приглашать не будет. Потому что не может видеть, как он силится не улыбаться, таращит глаза, и лицо его становится идиотским. Когда все-таки не выдерживает и смеется, то демонстрирует окружающим узкую щель в недра своего организма.