Циферщик (СИ) - Пихтиенко Андрей Николаевич - Страница 21

А потом пришла новость, что он бросился с крыши. В Ольге это известие лишь пробудило множество вопросов. Она стыдилась и ругала себя, что только смерть родного брата заставила пробудиться в ней желанию узнать его по-настоящему. Понять, что скрывалось внутри отрешённой, долговязой фигуры, которая носила в её мире название «брат». Но вопросов задавать было некому, поэтому Оля вскоре перестала мучить себя ими. Лишь сквозящая пустотой и непониманием, оправданная поведением родителей гипотеза не выходила у неё из головы. Гипотеза, что это самоубийство почему-то было давно предопределено…

Почему родители всем своим видом пытались показать, что это должно было рано или поздно случиться? Почему вместо поглощающего горя, в глазах родных она видела лишь отстранённое принятие этой утраты? В моменты осознания всей жестокости, что демонстрировал окружающий её мир, перед глазами Ольги расстилалась тьма, из которой рождалась ненависть ко всему вокруг. Ненависть, которую она тщательно хоронила в себе, не давая прорваться; ненависть, что растворялась в уютном быту её общего с Виктором мира. Как же она была счастлива избавиться от своей семейки и жить с Витей! Тот момент, когда она перешагнула порог своего нового дома, огненным клеймом счастья отпечатался навечно в её сердце.

И вот, тяжкое бремя настоящего, что никак не развеется, подобно сну, всё сильнее наступало, обволакивало всё вокруг, сжималось так, что становилось трудно дышать…

И снова Ольга в этом затхлом смраде, веющем смертью. Крепко связана по рукам и ногам, заточённая в осознании своей беспомощности и томительном ожидании неизвестности. «Но почему со мной? Что я сделала не так? Почему именно я лежу здесь, сейчас, связанная! Господи, за что мне это?!» Срывался на крик голос её «я» в голове.

Ольга хотела начать молиться, но все многочисленные молитвы, силой вбитые ей в голову, сразу показались неестественными и вымученными, отторгаемые многими годами внутренней борьбы и отрицания. Вся её вера сейчас ограничилась лишь отрешённым, полным призрачной мольбы воззванием: «пожалуйста, Господи!»

Сейчас это не казалось ей слабостью. Воззвание к Господу стало естественным и самым уместным в этой темноте вокруг, когда разум скован холодной тенью безумного отчаяния. Когда смерть дышит в затылок, тяжело сохранять свой атеизм, своё отрицание Бога, рождённое жалостью к себе в процессе многих лишений детских лет. Именно смерть — была уверена Ольга — ждала её в этом помещении, которое она даже не могла увидеть.

Что это: подвал, погреб, склад или, всё-таки, гараж? Ничего не слышно. Звенящая тишина в темноте, источающая только истеричный шёпот страха, переходящий в её голове в вопль. Только всё нарастающая уверенность, что она станет новой «циферкой».

Воспоминания репортажей и слухах о маньяке неспешно, будто высвобождаясь от полузабытой дрёмы, просачивались в мысли. Ольга подбадривала себя, что он никого не пытает и не насилует. Но в то же время это значило, что не будет шансов на побег. Ей не удастся воспользоваться низменной потребностью чудовища в человеческом обличье, чтобы попытаться найти свой шанс на обретение свободы. Неужели, теперь всё кончено? Осталось лишь смиренно ждать своего часа, момента, который отдан на милость сумасшедшего, мирясь с собственной беспомощностью? Считать секунды до наступления смерти? Обречённость, от которой сердце забилось медленно и неохотно, начинала завладевать разумом девушки. Стоило ли бороться? И хоть Оля и кричала, храбрясь, подбадривая саму себя — да, тысячу раз да, — но что-то в глубине её души желало просто забыться сном, и, если повезёт, ничего не почувствовав, поскорее оказаться где угодно, но только не в этом жутком, наполненном тьмой месте, в котором ожидание страшного сковывало параличом не только тело, но и разум.

«Нет! Надо собраться, успокоиться! Так, нужно вспомнить, как я здесь оказалась? Что было до пробуждения?»

Обычный рабочий день, как и тысячи дней до него, подверженные одному непреклонному алгоритму. С безразличной улыбкой на лице пытаться продать то, что совсем не нужно покупателю, ради выполнения фантастического в своей невозможности плана продаж.

Оле удалось наконец сбагрить сегодня то дорогущее платье, которое всегда, сколько она себя помнила в магазине, висело на витрине. Парочка, что его купила, в которой молодой человек, наверное, разменивал шестой десяток. Той крошке, которой оно было куплено, он явно годился в отцы, если не в дедушки. Ольга вспоминала его псевдо-щедрое, глупое и самодовольно ухмыляющиеся лицо, когда он протягивал на кассе свою банковскую карточку. По нему было видно, сколько удовольствия приносил ему этот ритуал демонстрации своей платёжеспособности, будто эта круглая сумма являлась лишь досадной мелочью в кармане. Девушку, которая его сопровождала, не покидала довольная улыбка, сквозь которую, если присмотреться, можно было разглядеть явное презрения и горсть отвращения к своему спутнику.

Конец рабочего дня. Ольга устало попрощалась с Анькой, предоставив ей закрывать магазин. Она спустилась на эскалаторе, сквозь безжизненные витрины направилась к выходу, около которого должен был ждать её Виктор.

И на первом этаже она встретила подругу, которую не видела уже сто лет. Они пообщались, наслаждаясь непринуждённостью беседы, несмотря на длительный срок отсутствия в жизни друг друга.

Пришло сообщение от Вити. Он попал в какое-то мелкое и нелепое ДТП. Подруга предложила подвезти домой. Оля легко, без задней мысли, согласилась. Непрекращающейся дождь, штурмующий стёкла торгового центра, не прибавлял желания мокнуть на автобусной остановке. Сейчас Ольга жалела, что вежливо не отказала и не вызвала себе такси. Если бы она поступила так, а не иначе, — всё сложилось бы по-другому…

Уповать на утерянные возможности поздно. Они сели в машину. Подруга весела, разговорчива и мила, но всё так же, как со времён отрочества — странновата. Эта особенная странность, не резонирующая с понятием об общепринятом, дарующая некий шарм подруге, была чуть ли не единственной её явной, отличительной чертой, из-за которой Оля, да и многие другие девочки и мальчики почему-то с ней дружили. Хотя, чего уж тут, помимо её странности у неё всегда водились деньги, и тратить их она умела и любила. А это заставляло закрывать глаза на что-то неуловимое, но такое стойкое и неестественное, что не могло не отталкивать. Её чудаковатость порой принимала совершенно чуждые нормам, отталкивающие формы. У Ольги всегда при ассоциации с этой подругой всплывало воспоминание, как она, на глазах у всей компании, чуть не задушила ошейником свою собаку. В тот вечер, вместо подруги, на всеобщее обозрение прорвалась сумасшедшая, пьяная сука. Тот эпизод всплывал в памяти Оли, отзываясь привкусом безумия, жестокости и отвращения. Этот эпизод был самым ярким олицетворением её сущности, который Ольга видела самолично, который врезался навечно в её памяти. Слухи, стоит сказать, создавали такой образ подруги, что история с полузадушенной собакой казалась лишь детской шалостью и чепухой. Но даже эти слухи меркли в сравнении с россказнями об её старшем брате…

Однако, прошедшие годы неумолимой волной сгладили те, казавшиеся непреложными, углы. Ольга садилась в машину к своей старой подруге, которую сейчас была, правда, рада видеть. Та выглядела успешной, ухоженной, дорого одетой, источавшей жизнелюбие и приветливость, но сохраняла свой странный шарм, который в мокром от дождя свете почему-то выглядел особенно привлекательным.

Они ехали странным, непривычным маршрутом, который являлся далеко не самым коротким путём к Олиному дому. Но, увлечённая беседой и предвкушением вечерней романтики, Оля не обращала ни на что внимание. Подруга бросила, мол, непопулярной дорогой поедем, чтобы объехать пробки. Оля безразлично пожала плечами. Хоть и сомнение в существование пробок в десять вечера невнятным уколом задело девушку в ту же секунду. Потом, подруга попросила разрешение ещё заскочить в автосервис, «буквально на пять минут». Оля согласилась. Торопиться ей уже было некуда. «Если и правда у Вити ДТП, то пока с гаишниками разберутся, никакой романтики на вечер уже не бывать».