Берега Ахерона (СИ) - Усенский Борис - Страница 2

Трудно найти более монотонную, лишенную каких-либо неожиданностей жизнь, чем жизнь, предусмотренную уставом. Занудство конечно, но без него солдатам лезли в голову дурные мысли, а отсюда и полное разложение нижних и верхних чинов. Нет лучше солдата, чем тот у которого в голове настолько темно, что даже Конфуцию нипочем не отыскать пресловутую черную кошку. Причем тут китайский философ? Философствовать в армии тоже не положено, ибо наука наук уставом совершенно не предусмотрена, однако от вольтерианства и прочей гадости не убереглись.

— Пошли стреляться! Развод окончился! — толкнул философствующего капитана Дроздов, — Вот сиди, командир и думай: то ли Родину с такими защищать, то ли с сумой идти по миру, распевая «Лазаря»!

— Видишь ли, Саша! Эта шваль Курбыко требует сатисфакции с десяти шагов, — зевнул Морозов.

— Да он кроме бутылки никуда попасть не может! — насмешливо заметил Дроздов, — А что господин Каширский?

Морозов покачал головой, удивляясь оптимизму друга, прикурил и с наслаждением затянулся дымом.

— Каширский решил не искушать судьбу. Он предложил подергать сию даму за хвост шагов с пятидесяти.

— Умный человек, Андрюша, умный даже в отхожем месте, куда нас занесла нелегкая, — вздохнул Дроздов, — Уладим наши разногласия без урона для чести, а то Фельдфебеля огорчать нельзя, обидится, запретит стреляться.

— А что в этом плохого? — удивился Морозов, — Так, от армии одни могилы останутся!

— Чего взять с приват-доцента? — улыбнулся подполковник, — В карты играть надоело. За девкой идти верст десять. Водка за душу не берет. На дуэли хотя бы нервишки пощекочешь и, если очень повезет, насладишься райским пением.

Дуэлянты уже были на стрельбище. Каширский прогуливался возле обрыва, нервно курил, а заметив соперника, выбросил окурок и направился к секунданту. Курбыко неторопливо беседовал с пузатой бутылкой виски, и был доволен оставшимися минутами жизни, по крайней мере, на первый взгляд.

— Мое почтение, господа! — угрюмо поздоровался штабс-капитан.

— Вам так же, господин Каширский! — ответил Дроздов и взглянул на Курбыко, который пытался выколоть глаз бородатому мужику в килте, изображенному на этикетке.

— Возможны ли взаимные извинения? — поинтересовался Морозов, уже зная ответ.

— Исключено, — буркнул Каширский, увидев отрицательный жест Дроздова.

Прав подполковник и еще как прав! Примирение без дуэли означало насмешки всех дроздовцев, косые взгляды друзей, откровенное издевательство Курбыко и ему подобных сволочей.

— В таком случае к барьеру, господа! — заявил Морозов и нервно закурил, разломав перед этим две папиросины.

Если костлявая упорно не приходила на свидание, то это не значило, что Фортуна до бесконечности будет охранять идиотов. Надоест переменчивой богине заниматься столь неблагодарным делом и глупец умрет от счастья во время столь долгожданного свидания. Два выстрела слились в один. Пули ушли куда-то вверх, не причинив вреда ни подполковнику, ни штабс-капитану и Морозов облегченно вздохнул.

— Андрей! Завтра господин Каширский приглашает скоротать вечерок и дегустировать настоящего зеленого змия, — объявил Дроздов, подходя к секундантам, — Я лично, не против этого!

— У тебя еще одна дуэль! С десяти шагов, между прочим! — огрызнулся Морозов.

— Стр-реляться гс-пда! — крикнул Курбыко, становясь на четвереньки, — Др-здов трус!

Опираясь на винтовку, штабс-капитан попытался принять вертикальное положение, но снова и снова падал на колени. Невероятная борьба с земным притяжением продолжалась минут десять. Дуэлянт пытался стоять прямо, хотя шторм в голове заставлял выписывать такие «па», которые даже не снились примадоннам императорских театров. Дроздов, с трудом сдерживая смех, наблюдал, как штабус, хищно раздувая ноздри, принял боевую стойку. Не дожидаясь сигнала секундантов, Курбыко выстрелил и, почти не промахнулся. Пуля сбила подполковничью фуражку, отбросив ее на несколько шагов в сторону. Дроздов хитро усмехнулся, извлек патрон из винтовки и презрительно сплюнул под ноги. Каждый испытывает наслаждение по-своему. Дроздов просто отказался от своего выстрела и, право, в этой ситуации девять грамм свинца выглядели куда предпочтительнее.

— Протрезвеет — сам застрелится! — криво усмехнулся подполковник, — Мне пора! Честь имею!

— Сволочь! — очнулся Курбыко, — Стр-реляй!

Штабс-капитан, собрав остатки сил, бросился к обидчику, получил ногой в живот, хрюкнул и отключился. А весть о пикантной дуэли на стрельбище понеслась не только в лагерь дроздовцев, а достигла ушей генерала Кутепова, изучавшего карту севастопольских укреплений. Выслушав адьютанта, «Фельдфебель» устало махнул рукой и задумался. Радоваться прикажете, господа любезные, когда герой «Ледового» похода утратил остатки здравого смысла и не разжалован в рядовые благодаря старым заслугам. Все тут ненормальные: Курбыко спивается, Дроздов ищет приключений на свою голову, Морозов хандрит, а господа штабисты тешат себя мыслями о реванше под стенами Первопрестольной.

Разгневался Посейдон и сотни водяных молотов столетие за столетием, и не без успеха, крушили серо-желтые скалы таврийских берегов. Огромные монолиты содрогались, словно живые и падали на дно Карантинной бухты, поверженные божественной силой. Древние боги никуда не исчезли, а живут, превратившись в Луну и звезды, в море и ветер, в огонь и камень. И Дева по-прежнему царствует, но лишь над скелетом города и душами былых героев, печальных, словно осколки камней сиявших в лунном свете. Мир теней всегда жил особой жизнью, холодной, словно воды адских рек. Здесь остается лишь память, которая словно крепкое вино пьянит до тех пор, пока сам не станешь тенью, бродящей в призрачных садах призрачного города. Хлебни из кратера, наполненного, хмельной памятью и окунись с головой в хвастливые строки Сириска, сражайся в одном строю с Диофантом, устраивай боспоритам погребальный костер имени Гикии! Пьянящий дурман наполнил тело необычайной легкостью, толкнул в лунный водоворот и потащил во дворец из чистого серебра на берегу светового моря, сотканного из осколков радуг. Царица теней никогда не была тенью, но даже боги со временем дряхлеют, становятся для живых пустым звуком и растворяются в начальном Хаосе.

Холодные серебристые зайчики лениво танцевали по мраморной фигуре, возлегавшей на резном ложе под сенью дорийского портика, так словно боялись разбудить каменное совершенство призрачного Херсонеса. Розовый, с прожилками, мрамор излучал собственный свет, который растекался по всей фигуре тонкими струйками, делая каменную плоть почти живой. Малейшее прикосновение и упругое тело оживет, насытит окружающее терпким ароматом благовоний Стигийского болота. В портик неуверенно прокралась тень, и лунное сияние померкло, испугавшись непроглядной черноты кракена, выползшего из глубин радужного моря. Черное пятно, приблизившись к мраморной фигуре уже было не морским исчадием, а скорее получеловеческим гротеском из фантазий Иеронима Босха. Темное нечто превратилось в симпатичную молодую женщину в хитоне под цвет роскошных черных волос. Вздохнула и розовая фигура, уже не каменная, а вполне живая богиня, возвращенная к жизни магией, древней уже во времена юности Херсонеса.

— Мудрейшая! — обратилась женщина в черном хитоне к ожившей статуе, — Царица желала меня видеть?

— Гикия! Готова ли купель с асфоделом? — капризно произнесла богиня, рассматривая свое изображение в серебряной колонне.

— Все исполнено, Могущественная! — ответила рабыня и низко поклонилась.

Строгая дорийская колоннада расплылась подобно туману в низине и превратилась в термы из полупрозрачного камня, недоступного взглядам смертных. Дева медленно вошла в бассейн, тело сверкнуло золотом в темной воде, и растворилось в непроглядной черноте. Лучше быть бесплотной тенью, чем ощущать видимость тела, страдать от давней боли, истошных воплей боспоритов, сгоревших заживо в доме уважаемого архонта. Предав Херсонес, Гикия могла стать царицей, одеваться в пурпур и носить венец, но…