Обман (СИ) - Субботина Айя - Страница 26

Так, кажется, пришла пора открыть страшную тайну.

Раз уж кольцо все равно у меня на пальце.

— Видишь ли, Червинский, — я разглядываю кексы в надежде найти тот, подгорел меньше остальных, — готовка, мягко говоря, не моя стихия.

Третий в четвертом ряду выглядит скорее метисом, чем полным афро-американцем, поэтому я сцапываю его на блюдце и, напевая под нос какой-то боевой марш, начинаю счищать с него черную корку. Даже подгоревший пахнет так, что хоть слюнями давись.

— Насколько сильно это не твоя стихия? — уточняет Марик, в одно движение отбирая у меня добычу. А чтобы я не возмущалась, пододвигает тарелку с завтраком.

На белом фарфоре лежит настоящее произведение искусства: обжаренные до румяного цвета маленькие кукурузные початки, ломтики корня сельдерея, медальон из семги и пара ржаных тостов с крем-сыром.

Ах молодец ты, Верочка! Такого парня отхватила!

Даже жаль его расстраивать и признаваться, что максимум, который я могу на кухне — декламация стихов Пушкина в трех разных тональностях. Ну и яйца в крутую.

Строго говоря, у меня никогда не было идеала женщины, которую я бы хотел взять в жены. Потому что я и жениться особо не рвался, и думал, что до сорока лет у меня еще вся жизнь впереди, чтобы серьезно задуматься над этим вопросом. Но если навскидку, то в голове была некая эфемерная фигура, которая была бы стройной, жопастенькой, с красивым личиком, но без перегиба в губищи и бровищи. Умная, образованная, с приятым голосом и интересным хобби, о которым бы было не стыдно сказать друзьям.

Но это так — нюансы, которые на разных порах моей холостяцкой жизни то появлялись, то теряли свою актуальность.

Но всегда неизменным было главное.

Моя будущая жена должна уметь готовить.

Не хуже, чем я.

Потому что вкусно поесть я люблю так же сильно, как и хорошо потрахаться. А лучше хорошо потрахаться, а потом хорошо поесть — и зайти на второй круг. Когда ты спортсмен и выбор продуктов, которые можешь себе позволить, весьма скудный и не интересный, очень важно, чтобы женщина умела готовить всем опостылевшую куриную грудку миллионом разных способов.

— Утка по-пекински? — наугад спрашиваю я, разглядывая Веру, которая с приятным аппетитом и без всяких фокусов, типа, тут я не ем и вот здесь не пью, начинает шустро разделывать рыбу.

— Люблю! — радостно сообщает она.

— Готовить? — так же радостно уточняю я.

— Неа, есть!

Я мысленно спрашиваю себя, как же меня так угораздило, и начинаю перебирать список блюд, которые в наше время интернета и всяких кулинарных шоу должна уметь готовить любая женщина.

— Плов? Рассольник? Мясо по-министерски?

Вера счастливо, как будто это большое достояние, разводит руками и аппетитно вгрызается в кукурузный початок.

— Омлет? — Боже, дай мне терпения.

— Яйца могу сварить, — снова скалится моя адская козочка. — Ты же спортсмен: вы, говорят, на яйцах только и выживаете.

Я вовремя закрываю рот, чтобы не брякнуть в ответ всем известную поговорку, и печально заталкиваю в рот сочный лист салата.

— Что-то не так, дорогой женишок? — интересуется Молька, явно не скрывая, что ее забавляет мое огорчение. — В следующий раз, когда будешь звать девушку под венец, советую для начала огласить весь список требований к кандидатке, а то вот я готовить не умею, а кто-то вообще дура может быть. Поверь, без утки по-пекински ты проживешь, а когда поговорить не с кем — это грусть-тоска.

Я бы и рад корчить из себя недовольного ошибившегося придурка, но на самом деле вообще ни о чем не жалею. Потому что, как оказалось, любовь зла, можно полюбить и мелкое парнокопытное с гонором царской канарейки, и радоваться, что успел прибрать его к рукам. А готовка… Я подпираю щеку кулаком и со счастливым видом наблюдаю, как моя ничего не подозревающая невестушка уплетает завтрак за обе щеки.

Есть масса способов сделать женщину послушной и покладистой.

Кстати, насчет последнего.

Я откладываю в сторону вилку и замечаю, что моя адская козочка косится на испорченный десерт. Она что — всеядная?

— Кое-что ты точно умеешь готовить, Молька, — ухмыляюсь я, в одно движение сгребая кексы в мусорное ведро.

— Зря ты так, там было с чем поработать. — Вера с тоской облизывает чистую чайную ложку.

— Как насчет… чая? — Я развязываю передник и бросаю его на спинку стула. — Липового.

Она пытается корчить недотрогу, но этот блеск в глазах мне ни с чем не перепутать.

— Ой, ты знаешь, для липового чая я что-то не в голосе. — Молька схватывается на ноги и отбегает на середину кухни. — Простыла. В ледяном душе.

Я пожимаю плечами, секунду раздумываю…

А потом подхватываю резинку трусов большими пальцами и стаскиваю их вниз, чтобы потом отшвырнуть ногой хер знает куда.

Вера сначала глупо хихикает, потом сглатывает и густо краснеет.

А что? Я в полном порядке, природой не обижен, обрезан.

— Червинский, ты дурак, — бормочет адская козочка, и продолжает уверенно пятиться в коридор.

— Неа, я твой будущий муж и по твоему же совету собираюсь испытать будущую жену на прочность. И, кстати, — я веду бровями, когда Верочка оказывается на распутье между двумя дверьми, — сейчас направо.

В глазах моей адской козочки явное сомнение. Она тяжело дышит, и я не без удовольствия наблюдаю, как она пытается не позволять взгляду сползать ниже моей груди. Ладно тебе, Молька, ты же не девочка — теперь я это точно знаю. И мне, строго говоря, плевать, кто было до меня и в каком количестве. После нашего секса она забудет их имена и все, что было до меня. Мой коварный план прост и, к счастью, хорошо реализуем: я затрахаю ее до состояния «не могу жить без этого мужика». У меня есть масса примеров, когда женщины после первой же ночи прирастали ко мне намертво.

Когда в кровати полный порядок, все остальное — просто дело компромисса и привычки.

А Мольке, судя по тому, как она на меня действует, я буду прощать многое. Черт, я уже прощаю ей столько, сколько не терпел ни одну женщину. Страшная штука любовь.

— Сегодня, женишок, ты очень зря выгуливал Сеню, — фыркает Молька, и с победным кличем скрывается за левой дверью.

Я торжественно улыбаюсь, жду секунду — и под возмущенный аккомпанемент Мольки, переступаю порог.

— Ты лгун, — шипит она, отступая спиной к постели.

— Это была демонстрация моего ума, — подмигиваю я, тесня ее дальше к «полю боя». — Надоело слышать, какой я бестолковый, а одна ты — Эйнштейн.

— А трусы ты снял ради какой демонстрации?

— Это чтобы ты перестала избегать знакомства с Семеном, — посмеиваюсь я.

Молька закатывает глаза, а я бессовестно пользуюсь моментом, чтобы поймать ее за руку и подтащить к себе. С оглядкой на то, как недвусмысленно она звала меня на чай, огромные от страха глазища намекают, что моя адская козочка растеряла свою спесь, и лучше бы мне не стоять в чем мать родила так близко к ее коленям. Но уже поздно метаться — у меня встал. И Вера вздрагивает, когда я нарочно крепко вжимаюсь бедрами в ее живот.

— Червинский, ты в курсе, что это называется «насилие над личностью»? — бормочет Молька, но даже не пытается отодвинуться, когда я поднимаю — и ставлю ее себе на ступни, чтобы вот так, шаг в шаг, довести ее до кровати. — И что за такое тебе грозит криминальная ответственность…

— Женщина, — я рискую разжать руки, чтобы взяться за нижний край ее «моей» футболки, и потянуть вверх. — Ты можешь заткнуться хоть на пятнадцать минут?

— Почему на пятнадцать? — Молька послушно поднимает руки, давая ее раздеть.

И я с шумом втягиваю воздух через ноздри.

У нее роскошная грудь. Большая, полная, с коричневыми сосками, которые под моим взглядом становятся похожими на маленькие вишни. Моя фантазия точно хромает на обе ноги, потому что когда я валялся в постели в полном одиночестве, представляя Молькины прелести, все это было намного скромнее и бледнее.