Обман (СИ) - Субботина Айя - Страница 51

Да, прямо сейчас я «вижу», как настучу обезьяне членом по башке, вбивая соперника в песок по самую шею, а потом взвалю свою честно добытую женщину на плечо и сделаю так, чтобы у нее больше не возникало желания мстить мне таким глупым способом.

— Червинский, — усмехается Вера, и в ответ на мой смех, начинает… дергать губами, с трудом сдерживая желание поддаться этой заразе. — Или мне звать тебя Трепетный Зорро?

— Я согласен откликаться на мужа, — с трудом справляясь со смехом, бросаю я.

— Только я не согласна. — Она нарочно обходит меня и снова лезет к Орангутангу, теперь даже не скрывая, что делает это нарочно. — Думаешь, я не заметила, как ты там охмурял мисс Ботоксные губы Вселенной?

— Что? — не очень соображаю я, потому что сосредоточен на попытке оттащить Веру обратно к себе за спину. — Предлагаю обсудить мирное урегулирование конфликта за парой бокалов чернил каракатицы.

На секунду мне даже кажется, что она раздумывает над этим предложением…

Но тяжелая ладонь до хруста сжимает мое плечо.

Ну что, Семен, повоюем?

Несмотря на мое «веселое» детство, дрался я не очень много. То есть, у умников, которым хватало смелости назвать меня уродом, она обычно заканчивалась на этапе «его фамилия — Червинский». Назвать человека говном может каждый, но далеко не все способны подтвердить авторитетность своего мнения кулаками. Так что до драк доходил в лучшем случае одна из двадцати словесных перепалок, которые, впрочем, случались каждый день.

И видимо я нравился той женщине, которую зовут Удача, потому что несмотря на свой — тогда еще- маленький вес и отсутствие физической подготовки, каким-то образом умудрялся скрутить врагам не только мозги, но еще и копыта. Поэтому в старших классах школы меня прозвали «психом» и если отваживались шипеть в спину, то обычно шепотом.

А потом жизнь как-то наладилась: я пошел в качалку, привел в порядок рожу, стал классным чуваком и иметь меня среди своих друзей стало круто и престижно. Потому что там, где Червинский, всегда рядом красивые телочки. Те, которые не получат доступ к «царскому телу», погорюют минуту и перекинутся на другие свободные варианты.

В общем, у меня пропала необходимость решать вопросы кулаками, хоть одно время я работал с тренером по рукопашной борьбе, как говорится, на всякий пожарный случай.

Так что прямо сейчас, пока у меня есть пара секунд, чтобы повернуться к Орангутангу, я пытаюсь вспомнить науку и прикинуть, куда лучше ударить в первую очередь. Я — не маленький парень, но этот еще выше, так что лучше не рисковать дать ему в рожу. Может, под ребра? Это больно, на себе проверил, когда Петрович показывал, что будет, если ударит туда или туда.

Но в этом нелегком выборе я совсем не один.

Я с Семеном, и мой башковитый (буквально!) парень говорит, что все гениальное просто.

Проще некуда.

И в тот момент, когда мы с обезьяном оказываемся лицом к лицу, в моей голове звучит знакомая мелодия из любимого «Индианы Джонса».

Я бью. Коротко, без эмоций и даже не пытаюсь отойти в сторону, чтобы избежать кулака в ответ. Бью коленом. Вот прямо по яйцам.

И кривлюсь от отвращения, потому что это противно: мягко, словно сунул ногу в тесто.

Фу ты, бля, всем девушкам, которые били мужиков по причиндалам, нужно давать бесплатный сеанс к психологу, чтобы излечиться от психотравмы.

Орангутанг выкатывает глаза, поджимает губы и, сцеживая воздух тонкой свистящей струйкой, медленно опускается на колени и смотрит так, что вот-вот прошибет на слезу.

В старом фильме про Индиану Джонса есть моя любимая на все времена сцена: на Инди наступает здоровый янычар с саблей, поединка не избежать. Минутная напряженная пауза — а потом Инди просто выхватывает револьвер и укладывает вояку одним выстрелом. Не знаю, удается ли мне повторить тот обыденный триумф, но очень надеюсь, что именно это поверженный противник читает в моем взгляде.

— Червинский, ты совсем с ума сошел? — мне в спину щебечет Молька. — На людей бросаешься, ведешь себя как неандерталец. Ты давно тестостерон проверял?

Всыпать бы ей по мягкому месту, чтобы прямо от души, чтобы хоть сейчас перестала со мной пререкаться. Что еще нужно сделать, чтобы она простила? На колени упасть?

Меня передергивает только от одной этой мысли, потому что… Да хрен знает, почему.

Есть внутри какая-то черта, над которой висит здоровенный предупреждающий плакат:

«Не ходи туда — козленочком станешь». Я люблю ее. Честное слово, люблю до боли в сердце и до тоски, от которой мир становится черно-белым, как старое немое кино. Но если она не готова хотя бы иногда принимать меня вот таким придурком — есть ли будущее у наших отношений? Или мы будем вместе до первой ссоры? До первого моего косяка?

Я приехал сюда чтобы доказать, как она мне дорога, что та моя слабость — не нежелание быть с ней. А страх. Да, мы, брутальные мужики, тоже иногда спускаемся с олимпа и становимся смертными, которые бояться стать самым большим разочарованием в жизни своих любимых женщин. Я привез новое кольцо и красивое платье, на свадебной арке — белые орхидеи и самые дорогие шелковые ленты, какие удалось найти. Я жопу порвал, занимаясь делами, работой — и переписывая в режиме «онлайн» нашу неудавшуюся свадьбу. А такое чувство, что все это нужно мне одному.

— Пойдем, разговор есть, — говорю не поворачивая головы, и одновременно пытаюсь поймать Молькину руку. — Просто поговорить! — чуть громче, когда она начинает вырываться.

— Я никуда с тобой не пойду, Червинский, — без намека на кокетство или присущего многим женщинам «я уже согласилась, но поуговаривай меня еще немножко». — У меня здесь отдых, свобода, солнце, пляж и реабилитация от отношений с одним нерешительным мужчиной. Оказалось, что свою драгоценную свободу он любит больше чем меня.

— Молька, давай не здесь? — предлагаю в ответ.

Поглядываю на нее через плечо, потому что если повернусь — точно сгребу в охапку и убегу, как тот тощий разбойник из «Бременских музыкантов».

— А я не хочу где-то, — упрямо твердит она. — Я вообще больше ничего с тобой не хочу.

Пойми уже наконец, Червинский, что ты все-таки не пуп земли и на этой планете остались женщины, которым слишком мало белозубой улыбки, красивого загара и умопомрачительного секса.

— Я бы забрала, — слышу где-то перед собой и замечаю в толпе танцующих, которые уже давно перестали делать вид, что заняты танцами и с увеличением смотрят пилотную серию мыльной мелодрамы. Сказавшая — женщина лет сорока, и она салютует мне бокалом, подмигивая густо накрашенным глазом. — Может, выпьем, мужчина с умопомрачительным сексом?

— Не сегодня, — разводу руками в ответ на ее предложение. — У меня сегодня нелетная погода, и секс был вынужден совершить посадку в океане, и близок к ужасной смерти от обезвоживания.

— Да на хрен таких баб, — бубнит мужик, которого я заприметил почти с самого начала.

Мы с ним были белыми воронами в этом тропическом раю: оба одинокие и угрюмые.

Только у него, судя по выдающему животу и так себе виду, с женщинами еще хуже, чем у меня теперь. — Любила бы — простила бы. Шанс вон даже смертникам дают.

Я грустно усмехаюсь и поворачиваюсь к Вере.

Она никогда еще не была такой красивой: в голубом легком платье, с прической, украшенной венками из цветов. Просто моя личная Пятница, с которой я бы остался на этом пляже до конца наших дней. У меня реально покалывает в сердце, стоит представить, что сегодня может быть наш с ней последний разговор. Но тот мужик прав. Я не ищу себе оправданий, не отказываюсь от того факта, что впервые в жизни поддался слабости именно в тот момент, когда должен был бросить на амбразуру всю свою… фалосноть и мускулинность.

Откуда я слова-то такие знаю.

Но не суть.

Прямо сейчас, пока мы смотрим друг на друга и до меня с опозданием доходит, что Вера не играет и не корчит недотрогу, становится просто хреново.

— Вера, я люблю тебя, — стаскивая дурацкую маску, в последний раз пытаюсь донести свои чувства. Хоть уже не особо надеюсь на благоприятный исход. — Я сделал глупость, огромную жирную глупость. И хочу ее исправить. Если ты дашь мне шанс.