Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 30

Почему?

Из-за женщины… все беды из-за женщин… ее благородно оставили при доме. Она жила, ни в чем не испытывая нужды, пока однажды не сбежала, прихватив с собой без малого три тысячи золотых монет…

Беззвучно охнула Мацухито и тут же замолчала, зажав рот руками.

Они пытались встретиться и решить дело миром, не желая позорить доброе имя отца. Они пришли в дом, где скрылась воровка, и просили о встрече, но вместо этого их встретили оскорбления, а после, когда они робко попытались защитить себя, в ход пошли палки. Их гнали по улице, пользуясь тем, что воспитание и честь не позволяют им взяться за оружие, иначе злодеи умылись бы кровью, но… закон…

…и слово Императора…

И теперь они скромно ходатайствуют в суде о том, чтобы восторжествовала справедливость. Какая? Обыкновенная. Воровку надлежит выдать, украденные деньги вернуть, а хозяйку дома, допустившую подобные бесчинства, наказать.

Штрафом.

И взыскать с нее пять тысяч золотых лепестков в пользу истцов… каждому или на обоих, я не поняла.

Кажется, в руке треснул веер…

Кэед расстроится.

Спокойно.

Все это слишком… безумно? Свидетели… судья зачитывает показания свидетелей… то есть моих соседей, тех, что заняли дом старухи, которые описывают, как по моему приказу десяток слуг избивали двух безвинных юношей. А потом гнали по улице, глумясь и издеваясь.

Я закрыла глаза.

И заставила себя дышать ровно.

Ложь. И правда, но ее здесь толика… и вопрос, распространяется ли доброта судьи на то, чтобы толику эту отыскать? Или же… мне как-то не слишком верилось в высшую справедливость, а Иоко и вовсе исчезла, должно быть, от ужаса…

— Неправда, — сказала я, когда мне было разрешено сказать слово. — Это все… почти все… ложь.

Красные стекла блеснули.

И…

Возможно ли, чтобы мои подопечные выступили свидетелями?

Писец поднял кисть и ловко коснулся самым кончиком ее туши. Здесь тушь делали, смешивая уголь, пузыри каракатиц и кальмаров с рыбьим клеем, из смеси катали тонкие палочки, а их сушили. И достаточно раскрошить такую палочку в воду…

…снова не о том думаю.

Иоко мечется, панически цепляясь за знания, которых у нее слишком мало…

…не о туши.

…не о конопляной бумаге, которую используют если не повсеместно, то…

…не…

…а вот кодекс… она же читала этот растреклятый Кодекс и должна…

Вдох.

Выдох. И вновь вдох… меня не торопят, а я заставляю себя положить руки на колени. Ноги начали затекать, все-таки у меня нет привычки долго находиться в неподвижной позе, и тело странным образом это чувствует.

— Я прошу простить меня, господин судья…

Их имен никто не знает, ибо судья не должен иметь имени, равно как и лица…

Прежде судьи носили маски из белого фарфора, но милосердный Император Сэкура разрешил ныне ограничиваться лишь очками. Под масками кожа воспалялась, и прела, и пахла нехорошо, оскорбляя вонью тонкое обоняние Императора.

Слава ему.

Не то… и снова не то…

Смирение плохо получается изображать, когда изнутри меня распирает злость. Но ее просто-напросто не поймут.

Я ведь женщина.

Я слаба.

Не слишком умна.

И виновата уже лишь потому, что женщина…

— …что дело это малое отвлекает вас от иных… действительно важных, но… все было иначе… — Я протягиваю ладонь, однако слишком большое расстояние разделяет меня и шар, в котором по-прежнему мечутся зеленые рыбки. — Та, о которой идет речь, переступила порог моего дома в поисках защиты от людей…

Слова сплетаются узором, путь и дрожит та вторая моя половина, которая осталась от Иоко. И она предпочла бы молчание, ибо не пристало женщине говорить за себя…

…существуют защитники.

…они стоят дорого, но куда меньше пяти тысяч золотых…

— …я приняла ее, как приняла иных, согласно обычаю и праву, данному мне…

…бумаги остались в доме. И надо бы позаботиться, чтобы не попали они в чужие руки, поскольку, подозреваю, что копии делать здесь не принято.

— Они же, называя себя скромными юношами, явились, будучи нетрезвы, и криком оскорбляли меня и моих подопечных… — Спокойствие возвращается.

Судья смотрит.

Писец пишет… и, кажется, никто не выглядит удивленным. Впрочем… здесь они повидали многое. А шар по-прежнему зелен, и… и это что-то значит?

Или ничего?

Я касаюсь языком зубов, и кислота их заставляет поморщиться.

Я говорю…

И говорю…

И когда заканчиваются слова, замолкаю.

А тишина давит на уши, и вообще появляется вдруг желание бежать куда глаза глядят. Знать бы, куда они глядят… очки красные… а в волосах седина… и наше дело действительно слишком мало, чтобы отвлекать одного из семи главных судей… но кажется, в этом ныне мое спасение.

— Женщина, — судья поднял руку, указав на Мацухито, и та поспешно распласталась на циновках, — так ли все было?

— Д-да, господин…

Зеленые рыбки, за которыми я слежу краем глаза, опасаясь смотреть прямо — вдруг да вновь поведет? — мечутся в мраморе, не находя способа выбраться наружу.

А им хочется.

Сила не любит ограничений.

Почему-то позже я, сколь ни силилась, не могла вспомнить деталей беседы. А она длилась долго. Судья задавал вопросы то мне, то Мацухито… и не всегда вопросы эти касались дела.

…мы отвечали.

…и вновь отвечали… и говорили… вспоминали… проклятие, кажется, я рассказала ему даже о том, во что одеты были те мальчишки, которые… и еще о матери… и о подозрениях своих… и о мудрейшем старце, который и не старец… точнее хотела рассказать, но не смогла…

…завещание…

…деньги, которые могут достаться матери…

…и то, что я едва не умерла, а теперь…

Я бы, наверное, если бы смогла, рассказала бы и о себе, пришедшей из другого мира, но, подозреваю, благодаря дракону мой язык не всегда подчинялся моей воле. И тайны наши остались тайнами.

Во благо.

Я очнулась там же… помню вновь холодную воду… и мальчишку, который натирал виски Мацухито ароматным маслом…

И второго, поившего меня осторожно, бережно даже. Еще подумала, что это хороший знак…

Наверное.

Помню слабость.

И дрожащие руки… и остатки тепла, которое силилось согреть меня всю.

Помню голос судьи, который звучал вовне, но теперь не для меня. И двух юнцов, разряженных столь роскошно, что смотреть на эту роскошь было больно. Они сидели, положив руки на циновку, и смотрели на судью.

Застывшие лица.

Пустые какие-то… и голоса, звучавшие одинаково тонко, но… опять же, слов не различить. И наверное, это правильно: подозреваемых надо допрашивать отдельно, но мне и смотреть на эту парочку неприятно. Мацухито тоже их замечает.

И охает.

Цепляется за мой рукав.

Где-то далеко гудит колокол. И голос его разрушает тишину.

— Я принял решение. — Судья снимает очки и закрывает глаза. А очередной мальчишка раскрывает книгу и подает ритуальный клинок в черном футляре.

Я, затаив дыхание, смотрю, как пересекает он белую ладонь, оставляя кровяной след.

Решение окончательно и обжаловано быть не может…

Позже я поняла, как нам повезло.

Случайно?

Или боги этого мира, в которых я, кажется, начинаю верить, все же не оставили приблудную душу без своего благословения?

…отказать…

…дело закрыть…

Я загляну в храм. Я… принесу в дар огню монеты из серебряной фольги и еще ароматические палочки. И слова скажу.

Благодарности.

…лжесвидетельство и попытка подкупа…

…двадцать ударов палкой каждому…

Дела, сумма иска которых превышает три тысячи золотых, априори рассматриваются высшим судьей, а они слышат правду. Сама их суть противится лжи, пусть бы в народе и крепко держалось мнение, что исход суда во многом зависит от знакомств и толщины кошелька.

…подкуп свидетелей…

…и те, произнесшие свое слово — когда успели-то? — поклявшиеся, что оно правдиво, также будут наказаны…

Я покидала дом Наместника в полусне. Мне хотелось и плясать, и рыдать, и не помню, как вообще добралась до повозки. Спасибо Мацухито и моей оннасю…