Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 36

…не случилось бы беды…

…беды бы…

— Трор, — хевдир опережает меня, — составь девочке компанию. И проследи, чтобы не обидели…

Тот самый оружейник вздыхает.

Кивает.

И, окинув Юкико строгим взглядом — ее круглый живот уже нельзя спрятать в складках кимоно, — укоризненно качает головой. Да, женщине в положении стоит избегать людных мест.

Вовсе хорошо бы не покидать дом, где и стены защищают, а она… и глядит с ужасом. Впрочем, ужас держится недолго. И Юкико тянет шею, силясь различить упомянутый пруд.

А я…

Сандалии стучат по камню и шлепают по пяткам. Тело привычно, а вот я до сих пор дергаюсь, как бы не свалиться… вот смеху-то будет.

Рука тьеринга крепка.

И упасть мне не позволят. Хорошо… наверное…

Молчим.

Стол с фигурками из белого фарфора. Здесь и воины, и красавицы, и даже великолепная Амэ-но-Удзуне, пляшущая на чане…

Колокольчики с тонкими голосами.

Повесь такие на веранде, дай ветру игрушку, и ни одна не чисть не переступит порог твоего дома.

А вот змеелов гладит тонкую плеть змеи, что обвила шею его нежно. В ногах его стоят огромные глиняные горшки… кто-то хочет приобрести ужа-мышелова? Или, быть может, пятнистую югару, которая умеет различать людей? Посели такую в ларце с драгоценностями, и горе вору, что решит сунуть в него руку. Или вот ленивый полоз…

Змеи меня пугают.

А вот шелка влекут. Меня ли? Мы постепенно сродняемся, и не скажу, чтобы меня это радовало, но и отторжения мысль больше не вызывает.

Ах… Иоко любила шелка.

Вот этот, ярко-зеленый, и к нему в пару изумрудный, и тот, третий, что темен, как лист плюща… какое бы платье вышло… а вот из этого, оттенка утренней зари… или золотого… каюсь, здесь мы задерживаемся надолго, и мне стоит немалых сил удержаться от покупки.

Посуда.

И стеклянные бусины, выставленные в полупрозрачных чашах.

Оружие. И тут уж мой молчаливый сопровождающий оказывается очарован голосами клинков. Здесь есть мечи короткие и длинные, слегка изогнутые и формой напоминающие ивовый лист. Ножи и кинжалы… и даже тонкие острые спицы для волос, которыми при желании можно убить себя.

Они красивы.

До того красивы, что сама мысль об истинном их назначении кажется отвратительной.

А вот крохотные клинки-рыбки, которые хорошо прятать в рукавах, и нечто, напоминающее рыбацкую сеть с крючками. Крючки были костяными и даже на вид казались острыми.

— Что это?

— Сторожевая сеть. — Тьеринг тряхнул облако, и оно развернулось.

Тончайшая.

И длинная.

И пожалуй, такую легко спрятать в траве, крючки и те лягут, скрываясь средь пожухлых былинок. Но стоит чужой ноге коснуться земли, как, потревоженные, они вопьются в наглеца…

Я моргнула.

И поинтересовалась:

— Сколько?

Однако круглолицый торговец, слишком важный, чтобы пошевелиться при нашем появлении, меня будто бы и не услышал. И лишь когда вопрос повторил тьеринг, ответил:

— Сорок лепестков…

Я не Шину, я и близко не представляю, сколько может стоить подобная вещь, но… вот по тону его чувствую, что цена завышена раза в два, если не в три.

И мысль приобрести здесь какую-нибудь мелочь вроде зеленого точильного камня отпала сама собой. В лучшем случае сдерут семь шкур, в худшем вообще откажутся продавать.

— Что ж… пожалуй, мне показалось, что здесь есть что-то интересное…

Продавец лишь глаза прикрыл.

В скором времени я убедилась, что мои надежды на яр марку как способ познакомить моих красавиц с людьми приличными, да и вообще показать себя обществу, были напрасны.

Нас не замечали.

Нет, не так… не замечали меня, а тьеринг удостаивался внимательных, а порой и исполненных незамутненного любопытства взглядов. Последние принадлежали женщинам в годах, чьи приятная взору округлость, обилие украшений и солнечные круги Аматэра су Омиками на платьях выдавали в них свах.

Почтеннейшая профессия.

Прибыльная.

Вот только подходящих женихов в городе, верно, не осталось, если они на моего тьеринга уставились…

Моего?

Иоко согласилась: нашего. И что, если с лица не слишком хорош, а одевается так, что впору почернеть от стыда, но… он мужчина.

И состоятельный.

Свободный.

Вхожий в дом Наместника. Да и вообще Император ныне благоволит к тьерингам, а это что-то да значит…

Да уж, у моей девочки было свое собственное представление о том, что в этом мире важно. Пожалуй, если бы мы действительно могли беседовать, я бы сказала ей, что благоволение Императора — штука в высшей степени ненадежная. Она что ветер в ивах, как знать, куда подует, очарованный шелестом листвы…

Я едва не рассмеялась.

Вот уж… прежняя я была далека от подобной образности.

Мы остановились, удостоенные благожелательного кивка от господина в темных одеяниях, нарочито простых, но белые руки и ногти, спрятанные за длинными нефритовыми пластинками, выдавали в нем серьезного человека.

Как и две девчушки в роскошных фурисодэ.

Майко?

Лица их не тронуты пудрой, но этого слишком мало, чтобы обмануть меня. Глаза блестят, и блеск этот неестественного происхождения. Губы чересчур пухлы, и этот розовый оттенок появляется не сам собой. Легкие тени, капля румян. Кто бы ни рисовал им лица, он делал это умело.

Мой муж, да сожрут демоны душу его гнилую, часто повторял, что лишь гейши умеют создавать красоту, но даже им вряд ли удалось бы облагородить мое лицо.

Тьеринг и господин, от которого исходил едва уловимый аромат опиума, разговаривали, и беседу вели на северном наречии. Девушки, устав изображать восторг от встречи, разглядывали меня.

Я ждала.

Я слышала, как где-то далеко ударили колокола, знаменуя начало выступлений. Вспомнилось, что в эти дни лучшие из лучших выходят на помост, чтобы показать свой талант…

— Матушка вновь была права. — Девица в платье цвета спелой сливы обратилась к своей подружке. — Чем старше женщина, тем легче развязывает она свой пояс…

Вторая красавица захихикала и, одарив меня туманным взглядом, добавила:

— Только удивительно, что находятся желающие…

— Они просто не знают, где найти достойную спутницу…

— Отчего же. — Я и не поняла, что тьеринг прислушивался к разговору. До того он казался всецело увлеченным собственною беседой. — Много дорог ведет в Веселый квартал… правда, до сего дня мне казалось, что воспитанницы матушки Рюнай стоят своих денег…

Надо же, бывал…

А с другой стороны, чего возмущаться? Взрослый мужчина со своими потребностями и немалыми, как понимаю, возможностями. И гнев моей второй половины совершенно необъясним. Как и ее глубочайшая обида.

Представление мы увидели.

Почти.

То есть помост, возведенный на белых столбах, возвышался над толпой. И что-то там на нем происходило, что-то такое, вызвавшее у Иоко вполне искренний прилив восторга, а я… я видела какие-то фигуры, но не понимала смысла происходящего.

Это же знаменитая постановка о старухе и зеркале, в котором она спрятала свою душу, чтобы вновь стать молодой. Вот эта белая фигура — ведьма-нё, и юноша, влюбившийся в красавицу. Его лицо скрыто фарфоровой маской, а движения ломаны и рваны, и актер напоминает мне огромную куклу, с которой взялся играть неумелый кукольник. Наверное, в этом всем есть своя особая эстетика, и Иоко готова объяснить мне смысл каждого движения, но…

Я слишком иная.

И тьеринг, кажется, тоже не в восторге. Он терпит — на диво выносливый мужчина, — только с ноги на ногу переминается, а так всем видом своим изображает величайшее внимание.

Смешно.

И музыка, эхо которой долетает сквозь толпу. То ли струна дергается в чьих-то руках, то ли пила скребется по стеклу. Драматизм создает, но и нервов забирает изрядно. Наверняка она прекрасна своей символичностью, но испорченное тем миром сознание требует вменяемой оранжировки.

Я покосилась на тьеринга.