Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 66

— Я… не вернусь обратно? Домой?

— Нет.

— А когда умру?

Как-то в разрезе последних событий и знакомств весьма меня заинтересовал этот вопрос. Вот не хотелось бы превратиться в кровожадного призрака или остаться неприкаянным духом.

Кивок.

И палец у губ.

Похоже, есть темы, которые и богам не хочется затрагивать. Что ж, если так… значит, она просто посмотреть… а я… и я посмотрю. Почему бы и нет?

А заодно уж…

Если она богиня смерти, то должна знать, чего от меня ее сестрица солнцеподобная желает. Но Дзигокудаё вновь уходит от ответа. А печать на моей руке вспыхивает так ярко, что мне приходится закрыть глаза, дабы не ослепнуть.

Я знаю этот иероглиф.

Путь.

Предназначение.

И еще выбор. Но путь куда и выбор чего? Боги не скажут прямо, но…

— Хорошо. — Я опустила рукав. Кроха информации уже лучше, чем ничего. — Тогда… ты же можешь забирать души? Те, которые заблудились и не знают, куда идти?

Кивок.

И протянутая рука, в которую я вкладываю кругляш на ленте. Камень выглядит обыкновенным, но стоит присмотреться, и на нем вспыхивают узоры силы. Богиня прикасается к камню губами, а затем вдавливает в посох.

Хорошо.

Она заслужила покой. И надеюсь, что раз уж оказалась в нежных руках Дзигокудаё, то встретит на той стороне своего Юрако.

Улыбка.

Светлая такая…

Значит, встретит. И быть может, в новой жизни, которую эти двое заслужили, они окажутся вместе.

Пожатие плечами.

Вздох.

— А еще у меня есть кошка… то есть не совсем кошка, но… это была старая соседка. Ее сын убил… и закопал в доме. Не знаю почему… она осталась без должного погребения, и это плохо… что мне делать?

Богиня вновь качает головой.

Отступает.

Она возвращается в туман и царство мертвых, а мне остается жизнь. И этот протяжный душераздирающий скрип, который развеивает остатки сна. Сна ли?

Огонек.

Дрожит, что бабочка, запертая в стекле. Стекло темное, закопченное, но огонек танцует. Я смотрю на него, и только на него. Пахнет травами. А скрип не исчезает.

Где я?

Тепло.

Темно. И рядом кто-то дышит.

Я поворачиваю голову, но огонек слишком крохотный, чтобы разглядеть. Впрочем, гадать нечего.

— Женщина, — этот недовольный голос я узнала бы из многих других. — Тебе не говорили, что гулять ночами опасно?

Говорили, но…

Пальцы мои шевелятся. Значит, не отморозила. А вот… я вдруг осознаю, что лежу голая.

Совершенно.

И…

— Тихо, — велел тьеринг. — Твоя одежда была слишком грязной.

Он поморщился и добавил:

— Ее сожгут… а тех двоих… вряд ли кто-то поверит, что их убила хрупкая женщина. Мне говорили, что ваши женщины опасны, но я, признаюсь, не верил.

Меня затрясло.

Я вдруг отчетливо поняла, что едва не погибла.

Переулок.

И… они ждали меня? Или просто кого-нибудь ждали? И это случайность или еще одна попытка избавиться от надоедливой и слишком везучей Иоко? Если так…

— Дыши, — велели и сунули под нос чашу. — Пей. Забудь. Заслужили. В следующий раз, когда соберешься гулять ночью, просто позови.

А я расплакалась.

Проклятие. Я не умела плакать, ни в прошлой жизни, ни в нынешней, теперь же вдруг… взяла и…

— Тише. — Меня прижали к груди. — Глупая-глупая женщина… я тебя запру когда-нибудь… украду на корабль и запру.

— На корабле? — выдавила я сквозь слезы.

— Так надежней.

Кто бы спорил.

Поджатые губы Мацухито.

— Это все ты виновата! — Араши не находит себе места. Она вскакивает. Садится. И вновь вскакивает. Мотает головой, и тогда длинная коса ее, в которой поблескивают металлические нити, шлепает по плечу. Порой коса падает и на стол, и тогда Шину хмурится.

Она режет овощи.

Тихо.

Методично.

Нож постукивает о доску. Ложатся полупрозрачные колечки лука, которые после отправятся в глубокую сковороду, где уже закипает масло.

— Я тебе говорила, что она там, а ты…

Я взмахом руки прерываю Араши.

— Ничьей вины нет.

Им отвели глаза, поскольку призрак искал покоя. А еще я видела богиню смерти в одном из ее обличий и так и не дописала письмо, что надо бы, поскольку кошка беспокоится. Теперь я немного больше понимаю в этом мире и знаю, что если в доме случится еще одно убийство, он изменится необратимо.

Плохо.

Но… я сижу. Ведь там, в лавке, слова возникали сами. Или это лишь казалось? Ах… до чего дурно. Ни одного вымучить не способна.

Приветствие.

Длинное и витиеватое, обильно сдобренное пожеланиями всего наилучшего… лицемерное по сути своей, но закрепленное этикетом.

А дальше что?

Ваш муж безумец и маньяк? Нет, здесь и слова-то подобного не существует. Одержим жаждой убийства? Берегитесь, вы следующая…

Как-то так.

Криво, но…

Или еще можно. Я знаю, что он сделал.

Нет, это уже на шантаж похоже…

Письмо рождалось в муках. И кошка, взобравшись на стол, следила за каждым моим движением. Непонятно, одобряла она или нет.

— Отнесешь? — спросила я, позволив туши высохнуть.

Кошка мяукнула.

Будем считать это согласием. Не самой же мне через забор лезть, в самом-то деле. В лучшем случае не поймут…

Свернуть бумагу.

Перехватить нитью.

Капнуть воском. Печать? Нет, это по меньшей мере неразумно. И воска хватит. Кошка потянулась, увеличиваясь в размерах, и перехватила послание.

Вот так…

Хватит ли этого?

Она не поверит. Я видела эту женщину. Она пребывает в уверенности, что является хозяйкой в доме, а муж — это так… никчемность. И пожалуй, до недавнего времени так и было… и не она ли в том числе отравила его ядом своего недоверия?

Не мне судить.

Но если письмо будет лишено смысла, то… что остается? Донос? Его обязаны проверить, хотя бы в той части, которая касается мертвеца под полом… и потому садимся писать.

Боязно.

Откуда-то я не сомневаюсь, что среди верных слуг Наместника есть колдуны, способные определить личность доносчика. Но… я ведь правду говорю.

Пишу.

А колокольчики звенят.

Где?

Рядом совсем… такие тоненькие голоса, призрачные… не хочу. Хватит с меня призраков. И Дзигокудаё смеется. Когда же письмо закончено, она наклоняется надо мной.

Над ним.

И дует.

Я вижу это дыхание сонмом серебристых искр.

Вот так. Теперь ни один самый талантливий исиго не сумеет доказать, что именно я приложила к письму руку. Боги не могут вмешиваться? Она не вмешивается, а помогает видящей.

Они всегда были посвящены ей.

Нет, мне не стоит опасаться. Никто не требует, чтобы я отказалась от жизни мирской и заперла себя в храме. Или, бросив все, отдала себя служению заблудшим душам.

У меня есть такая возможность.

И только от меня зависит…

Спасибо и на том. В храм я не хочу, а духи… что-то подсказывает, что эти двое — не последние. И надо бы привыкать, а заодно поинтересоваться у моего колдуна, что за видящие-то…

Только написать еще одно письмо.

Даже не письмо, а… один знак, не допускающий двоякого толкования.

Благодарность.

И… крохотная алая капля в верхней части его.

Глубокая личная благодарность… признание… симпатия… вряд ли он сумеет прочесть это, но Иоко не удержалась. А я усмехнулась: кажется, мы все-таки влюбились.

Или в процессе?

Давным-давно, когда боги еще бродили по земле, слушая беседы смертных, в маленькой деревушке, названия которой не сохранилось, жил-был рыбак. Простой человек. Он выходил в море и ловил рыб, которых продавал на местном рынке, как и прочие рыбаки. Порой ему везло, и тогда он покупал себе рисовой водки, угощая ею друзей и море, порой приходилось голодать… он мерз зимой и страдал от жары летом.

Гонял гнус.

Пел дурные песни и вел не менее дурные речи.

В храм заглядывал изредка, когда невезение становилось очень уж тягостным. И тогда он покупал свечи богам, вполне искренне молился, правда, не особо надеясь, что молитва дойдет до небес. В общем, ничем он не отличался от других рыбаков, пока однажды не отыскал в море девушку.