Нам всем не хватает сказки (СИ) - Бриз Фреш - Страница 1

Глава 1

Никто из предков не знал, почему холодные и долгие зимние ветры иногда приносят им оттепель. Дед Ясавэ́я говорил, что это Великая Мать Я-Небя просила милости у духов для любимых своих детей, словно искупала перед ними вину за скупую, неплодородную почву, мёрзлой коркой покрытую большую часть года.

Старик поднял глаза к сияющему тёмному небу — не видел он большей красоты, разве что лицо давно ушедшей в мир духов любимой жены. Вот она могла бы соперничать с великолепием зелёной пурги, царствующей там, наверху, раскидывающей рукава свои в ночной тишине и просыпающей нечаянно осколки и без того мелких льдинок на искрящийся снег у ног старика. Редкие гости пытались убедить Ясавэя в том, что это солнечный ветер, сгорающий в покрывале, обёрнутом вокруг Матушки Земли. Но он-то знал, что на самом деле это чистые души священных чаек парят в бескрайней высоте, и когда их крылья задевают злую пургу, разливается этот манящий взгляд свет в пространстве от первой и до последней птицы в этой огромной стае.

Ясавэй достал из-за пазухи варган, прижал к губам, и разлились по зимней тундре низкие звуки короткой мелодии, прерываемые громкими командами старика для двух его верных оленегонных собак. Спеша порадовать хозяина, Ая́н и Ляля́, виляя хвостами, устремились в начало оленьего стада — развернуть его своим громким лаем в сторону дома. Если бы не это внезапное тепло, принесённое откуда-то родными ветрами, уж и не знал старик, решился бы он на такой долгий выпас своих кормильцев-оленей так далеко от дома. Больные ноги всё реже и реже позволяли ему уходить на большие расстояния, но невестку не пустишь, как и Я́бне, — не женское это дело.

Взгляд старика в который раз охватил покрытые тонким слоем снега одинокие земли, расстилающиеся на бесконечные километры от Хайпудырской губы. В последнее время всё тяжелее и горше становилось на сердце у Ясавэ́я, — он ощущал неизбежность смерти, подступающей к нему тихими своими шагами. Он не боялся уйти, — боялся оставить двух женщин наедине с этой пустошью, бывшей им домом.

За многочисленным стадом скользили нарты в полярной ночи, а восседавший на них старик продолжал шептать молитвы Ну́му, чтоб тот не оставил его семью, когда придётся Ясавэю расстаться с жизнью и уйти в мир духов.

Пройдёт ещё много, очень много часов неспешной езды по тундре, и покажется вдалеке чёрная точка на белом снегу, от которой ввысь поднимается дым из печи. Всю свою жизнь Ясавэй прожил совсем не так, как заведено у его народа — не менял стойбищ, не кочевал. И чум имел всего один, небольшой, не более, чем на шестнадцать шестов. Да и тот уже давно не устанавливался под небом, и вообще никогда — женщинами. Дом его был построен из камня и древесины, имел одну дверь и несколько окон. А чтобы не лопались от сильных морозов и льда стёкла да не портились стены, на зиму укутывали этот дом в большие, сшитые между собою оленьи шкуры, словно в шубу. Издали глянешь, — вроде чум стоит, а ближе подойдёшь — несуразное нечто в зимней одежде, топорщащейся из-за углов каменных. Весной раздевали дом, вычищали шкуры, просушивали и готовили к следующим холодам.

Во всех песнях, дошедших до Ясавэя от его предков, жил его род в этом доме, в двух днях тихого пешего пути от холодного моря. Под треск огня в очаге слышал он ещё мальчиком голоса отца и деда, поющие легенду о проклятии сихиртя, постигшем одну из его праматерей, а с нею и всех её потомков.

Это случилось ещё тогда, когда люди сихиртя только-только ушли под землю, и в тоске по среднему миру часто ещё выходили на поверхность. Несколько кочевых семей из его, Ясавэя, народа пришли на это место и устроили летние стойбища, — откуда им было знать, что это сопки сихиртя. В одном из чумов была девушка на выданье, — краше летних цветов была, глаз никто оторвать от неё не мог. В каких бы местах не проходили эти кочевники, кого бы ни встречали на своём пути — всегда и везде находились мужчины, желавшие взять её в жёны. Да только сердце её оставалось холодным, словно зима, к их уговорам. Видать оттого, что родилась Хадне в такую лютую и холодную пургу, каких много лет уже не видали кочевники. А может, и само имя отпечаток наложило. Несколько лет подряд умудрялась она всем отказывать, пока отец девушки сам не выбрал ей будущего мужа — лучшего охотника в их кочевом племени. Подчинилась Хадне воле отца, вот и стали во время летней стоянки к свадьбе готовиться.

Но однажды в туманную ночь вышли несколько сихиртя на поверхность, между чумов ходили, оленей прикармливали, тайком вместо старых — новые инструменты людям оставляли. Не удержался один из сихиртя, из любопытства заглянул в человеческий чум. А там, промеж других, увидел он прекрасное лицо спящей Хадне. С тех пор каждую ночь приходил он на неё любоваться и, как плату за радость эту, от которой трепетало его сердце, оставлял ей у постели подарки. Удивлялась девушка каждое утро, спрашивала отца и жениха — не они ли балуют её? А раз не они — оказалось — решила Хадне не спать всю ночь, чтобы узнать о подарках красивых правду.

Долго лежала без сна, притаившись, пока не увидела того, кто ей чудеса эти оставлял — низкорослый, узкоплечий, да с такою белою кожей, что от света белой полярной ночи, попадающего внутрь через макодаси, он казался больше духом, чем имеющим тело. Вздрогнула Хадне, вскочила из-под одеял, хотела прогнать, но голос пропал, когда встретились её глаза-угли чёрные с его белыми-белыми, ещё белее бывшими странной кожи. Тогда дух заговорил к ней — тихо и ласково, прося не гнать, а принять от него ещё один подарок.

Рассмеялась Хадне ему в лицо, но тут сихиртя достал из складок одежды нож тонкий, женский, с удивительной красоты рифлёным рисунком по всей рукояти. Ни у кого такой красивой вещицы ещё не видела девушка, и руки её коснулись ушей, в которых висели из необычного жёлтого металла серьги, оставленные этим же существом прошлой ночью. Вспомнились и другие подношения — все до единого кропотливой мастерской работы. Чего стоила только пад, украшенная самых разных цветов лоскутками вперемешку с каменьями, оправленными в узоры из того же неизвестного металла.

Но не только новых подарков жаждало сердце Хадне. Загорелись блеском глаза чёрные, озорные — раз уж не миновать ей замужества по отцовской воле, так пусть уж докажет жених, что достоин её руки. Догадалась уже девушка, кто стоял перед нею сейчас, вспомнила, что великими воинами слывут сихиртя. Но, глядя на этого, не сомневалась в победе своего соплеменника.

И тогда прошептала духу Хадне о том, что есть жених у неё и что, если осмелится незнакомец победить того в честном поединке, то выйдет она за него замуж. А если проиграет — пусть отдаст за один раз всё то, что хотел постепенно ей отдавать, а потом пусть уйдёт навсегда и никогда больше не приходит любоваться ею.

«Я приду в тот день, когда будет туман», ответил сихиртя и вышел из чума.

Несколько дней прошло, наполненных от рассвета и до заката ярким белым летним солнцем. Успела уже всем рассказать Хадне, от кого у неё подношения и что придёт сихиртя за руку её соревноваться. Жених не боялся биться, но жестокая выходка невесты разбила ему сердце — не любит она будущего мужа своего, раз позвала другого соревноваться за неё.

А потом наступило утро, когда не было видно ни одного луча яркого солнца сквозь густой и плотный туман, пропускавший к глазам лишь рассеянный блеклый свет дневного светила. Все знали, что произойдёт в этот день — достанется одному из двух первая красавица всего самодийского народа.

Пришёл сихиртя за любимой, не побоялся выступить против вдвое большего человека. Закружились они в танце с ножами, обнимали друг друга, раня плоть и теряя кровь, а потом расходились в стороны, чтобы вновь сойтись и коснуться соперника острым лезвием. Ой, не зря называли сихиртя великими воинами! Пропиталась земля человеческой кровью — кровью лучшего охотника, и упало тело его на траву низкорослую. В страхе кинулась Хадне к бездыханному телу, на колени упала, не может понять, где цветов красных одежда её касается, а где кровью побеждённого пачкается.