Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 19

Этот вариант больше всего сочетался с выживанием, так что Шэрхан безразлично кивнул.

— Может и так. Только ни при чём тут советница, говорю же. Купец… Что с ним сделаешь?

Картины Анкатэша, доброго, честного, верного Анкатэша, замученного в этих катакомбах или вообще веткой проткнутого, захолодили сердце пуще мороза подземного.

— О себе беспокойся.

Шэрхан подался вперед. Понял, что даже не закован. Мог бы, наверное, попробовать напасть, да нефритовый стержень на императорских коленях выгнал глупые мысли из гудящей головы. Оставалось только молить.

— Не виновен он. Дочке гостинец попросил. Про нефрит и не знает ничего. Пожалей, прошу. Скажи, что с ним сделаешь?

Сидел император, вроде как раздумывая. Да ведь мучил просто. Что у него, расчётливого такого, плана еще нет, не верилось. Всё уже решил, только играется. Наконец, посмотрел сын дракона, как только он умел: вроде одного роста, а всё одно свысока чувствуется.

— Домой отпущу купца твоего. И даже фишку не отберу. Любопытно мне, что ведьма твоя с ней сделать попытается.

Да вот привязался к старушке.

— Ни при чём она, говорю же.

Вздохнул император глубоко, словно терпения набираясь.

— Про каждого купца, через портал торгующего, мне даётся бумага рекомендательная. С деталями семейными до третьего колена. Я к себе кого попало не пускаю. — Посмотрел пристально. — Нет у твоего купца дочерей. Два сына имеются. А дочерей нет.

Шэрхан отпрянул. Вранье. Ошибка. Что за бред? Зачем Анкатэшу обманывать? Да если бы и вправду Сколопендра ему фишку заказала, почему так сразу и не сказать? Шэрхан бы и для неё украл.

Украл бы?

— Задумался? — спросил насмешливо император, поднимаясь. — Вот и подумай. Время будет. Полгода тебе тут сидеть.

Вышел, дверью лязгнул.

Шэрхан лицо рукой здоровой прикрыл. Полгода… Полгода сырости и холода. Полгода капанья, уже мозг проевшего. Полгода тюрьмы.

Полгода… Полгода беспрепятственных тренировок и медитаций в просторной камере. Полгода без храпа Линялого и завывающего тренькания Кляксы. Полгода усов.

Подвигал Шэрхан изувеченным плечом — чувствительность возвращалась. Значит, выживем. Бывали условия и похуже. А тут вон и чашка туалетная есть.

Обвел Шэрхан глазами свое новое жилище и вдруг заржал. Уж больно не к месту смотрелась среди мокрого сена, каменных стен и вонючей параши шёлковая золотая подушечка.

Две недели просидел Шэрхан на подушке, всеми вроде бы забытый. Периодически приходил стражник с плетью и по-дружески его побивал. Кормили сносно, без мяса. Может, экономили, а может, знали, что не ест. В любом случае, сильно не голодал.

Под конец второй недели принесли свёрток. Сказали, за примерное поведение. Развернул Шэрхан — книга. Внутри к каждой странице приложена тонкая жёлтая бумажка, Йиньйиневым почерком исписанная. Слова цзыси, буквами хапхи записанные, и перевод.

Ух, задела книга.

Картинок не было, но текст рисовал не хуже кисточки. В застенках Шэрхан сидел не в первый раз, а вот тюремный стояк испытал впервые. И так-то инструкции откровенные, а неизменно озвученные в голове спокойным ровным императорском голосом горячили до того, что нефритовый стержень почти и не опадал.

Учился Шэрхан прилежно. Где чего-то не понимал, с соседом стонущим советовался. Неплохой мужик оказался. Чинуша, на взятке пойманный. Как с допросов возвращался, всегда помогал. С непонятными словами там, или когда оборот особо цветастый попадался. Так что, пока ему голову не отрубили, сильно выручал. Перед самой казнью вполне душевно на цзыси поговорили. После него, правда, камера досталась уж очень несговорчивому парню. Из высокопоставленных. В измене обвиняли. Сначала все нос крутил, обзывался, да Шэрхан его ругательства так усердно повторял и про грамматику да окончания спрашивал, что смилостивился парень: произношение подправил, ошибки подчистил, уважительным обращениям научил. Казнили его через пять дней. В течение следующей недели Шэрхановыми соседями побывали неугодный поэт, евнух, уличенный в том, что евнухом не был, двое офицеров, заснувших на посту, согрешивший с замужней нянькой повар и даже одна младшая жена. Казнили всех. Вроде, поэта пожалели.

А в конце первого месяца заключения подоспели праздничные приготовления по случаю дня почитания предков, и император объявил амнистию.

Из камеры Шэрхана прямо в купальни повели.

Встретил его знакомый евнух, тот самый, с которым во время снежной битвы смахнулись. Смотрел незло, с ухмылкой. Себе в грудь ткнул и сказал чётко и членораздельно, как слабоумному:

— Пу Гань, — всмотрелся, проверяя, понял ли Шэрхан, и повторил и жест, и имя. Совсем за идиота принимает.

— Да понял я, — сказал Шэрхан на цзыси. — Только имена ваши с трудом запоминаются. Носорогом звать тебя буду, пойдёт?

Забрались брови носорожьи под самый пучок на макушке.

— С сюрпризами ты, Тигр. — Сказал, и в сторону купален подтолкнул: — Зови как хочешь.

Пока шли, Шэрхан все совестью маялся. Нечестно ведь как-то тогда получилось. Объясниться хотелось, но не выдавать же императора.

— Ты уж прости, что я тебя во время битвы приложил. У меня в кармане ледышка на этот случай была.

Носорог хмыкнул:

— Да ну, спасибо тебе, что битва весёлая получилась. Впервые синие нам отпор дали. — Посмотрел искоса и добавил: — Впервые императрице пришлось самой на поле боя выйти, чтобы победой заручиться. — Покопался за пазухой и свёрток небольшой вручил. — Вот. Тебе. От императора.

В купальнях Шэрхан долго не сидел. Грязь месячную смыл, бороду со вздохом сбрил. Чистого и благоухающего, Носорог отвел его в комнату конкубинов. У самой двери Шэрхан опомнился.

— А как же император? Разве не к нему?

Носорог глянул ехидно:

— Да ты, поди, по драконьему члену соскучился?

Шэрхан взгляд отзеркалил:

— А ты, поди, по своему?

Не обиделся Носорог, а заржал. Развернулся и ушёл.

Только тогда решился Шэрхан свёрток императорский развернуть. Внутри была заколка для волос. Длинная заостренная палка, а на конце — замерший в прыжке золотой тигр.

Открыл Шэрхан дверь в комнату конкубинов — будто домой вернулся. И постель его мягким одеялом императорским поджидала, и столик чайный Йиньйинев теплом и спокойствием манил, и верещалка Кляксы в углу по-родному палками бамбуковыми улыбалась. Даже по запахам Шэрхан соскучился, что уж про людей говорить.

Йиньйинь вскрикнул и бросился ему навстречу, но в паре шагов остановился и стал по-детски в ладоши бить. Шэрхан, уже радостно раскрывший руки для объятий, так и застыл. Лицо его, видно, совсем глупым от удивления сделалось, потому что Йиньйинь засмеялся.

— Если рад видеть меня, тоже хлопай.

Шэрхан сделал два неуверенных хлопка.

— Если бы мы были в Джагоррате, я бы тебя обнял.

Улыбка Йиньйиня чуть погрустнела.

— Если бы мы были в Джагоррате, я бы тебя тоже обнял. Соскучился.

Подошел Йиньйинь ближе и вдруг в плечо двинул. Ощутимо.

— Прости, — крякнул Шэрхан. Что уж, заслужил.

Не удовлетворился Йиньйинь. Посмотрел как мог грозно, да только слезы в глазах все портили.

— Совсем голову потерял, нефрит красть? Я уж думал, всё, потеряю тебя, как Лиу Лин только что потерял. Больше никого и не останется.

Знакомое было имя.

— Лиу Лин… эта конкубина, с которой ты у князя И был? Что с ней? Неужто кобра извела?

Йиньйинь покачал головой:

— Случайность. Во время битвы снежной замёрзла. Переусердствовал кто-то, снегом горло забил, она и задохнулась.

Шэрхан руку на плечо было положил, но Йиньйинь отодвинулся. Сказал, пальцами глаза вытирая:

— Смелая была, два раза из плена сбегала. Наказания не боялась.

— Жаль, что узнать ее не успел.

— Успел, — грустно улыбнулся Йиньйинь. — В команде нашей она была. На барабане тебе играла.

Нахмурился Шэрхан, соображая, что его в этом насторожило. А потом понял. Вспомнил, как комнату перепутал и в неправильное оконце по пути к купцу заглянул.