Чёрные крылья зиккурата (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein" - Страница 19

— Ну, а пока, — продолжил Маркус так же тихо, — будь любезна, если ты не собираешься демонстрировать своё непослушание всем и этим подставлять меня — займи место, которое подобает рабыне. У меня в ногах или на полу.

Губы Рианы дёрнулись, но тут же по ним проскользнула улыбка.

— Если моя задача охранять тебя… патриций… то моё место — у тебя за спиной. Там, откуда хороший обзор. В той позе, которая позволит мне нанести мгновенный удар по твоим врагам.

Маркус медленно кивнул, признавая её правоту.

— Хорошо, — Маркус небрежно повёл в воздухе кубком, одновременно указывая на группу гостей, разместившихся за одним из столов, — Дариуса Санта ты, возможно, уже видела. С ним его двоюродная сестра, Эмилия Сант. И племянник — Амелиус Сант. Из троих опаснее всех Эмилия, но и других двоих я бы не сбрасывал со счетов.

— Все трое — твои враги?

— Да. Все трое мои враги. Эмилия считает, что я сгубил её отца. А Дариус собирался получить звание главы императорской гвардии — но императрица предпочла пожаловать его мне. Теперь вон там, левее Сантов, в окружении юных дев. Его зовут Бонио Флавий, — он указал на полного человека, тонущего в золоте и шёлке подушек, — это помощник префекта.

— Тоже твой враг?

— Верно. Тоже мой враг. Мы не сошлись по вопросу о роли метрополии в военное время. Правее его — худой как жердь, в старомодной алой тунике, Артемис Фолс.

— Враг?

— Нет, но он хочет меня убить. Тогда подразделение Ворона займёт особое место при императоре, а мои Горностаи, скорее всего, отправятся на восточную границу. Смотри ещё. В белом камзоле с дамой с серебристыми волосами, Лукас Семпроний. Хочет меня убить. Левее, смотрит на его даму, Гайус Атилий. Старый враг моего отца. Энлиль Нарций, у северного выхода, с бокалом в руке — я соблазнил его дочь. Мой личный враг.

— Достаточно… полагаю, в этом зале нет того, кто не желал бы тебе смерти… патриций.

— Отчего же… я популярен у патрициан.

— Хочешь сказать, что тебя ненавидят все, кто женат?

— У большинства есть более веские причины.

— И что же ты думаешь делать?

Маркус пожал плечами.

— Я собираюсь веселиться.

Обиженные дети, оскорблённые мужья… в чём же настоящая причина покушения? Что нужно Хозяину?

Риана смотрела, как колыхаются при ходьбе полы длинного камзола. Как Маркус встряхивает головой, будто отгоняя дурные мысли.

— Командор Цебитар, вас хочет видеть императрица.

Снова этот жест… унизанная перстнями рука, слишком тонкая для такого веса, легко касается век.

Они прошли мимо хихикающих девушек и искоса смотревших на Маркуса мужчин. Вышли в анфиладу полупустых комнат и, миновав несколько, остановились у закрытых дверей.

— Командор, — седой мужчина в голубом камзоле поклонился. Маркус ответил лишь коротким кивком, — кто с вами?

Маркус рассеянно оглянулся на Риану, будто только что вспомнив о ней.

— Останься здесь, — бросил он и, не дожидаясь приглашения, открыл резную дверь. Из будуара пахнуло розами и вином. Маркус нырнул в это облако, будто в воду с обрыва — быстро и резко, задержав дыхание.

Маркус покинул здание молча. Он не стал седлать коня — так и вёл его под уздцы. Риана следовала за ним в шаге позади. Она видела, как ссутулились плечи патриция к тому времени, как вечер подошёл к концу.

«Это меня не касается», — старательно убеждала валькирия себя. Она слишком хорошо знала, что жалость к даэву ещё никого и никогда не доводила до добра. И, тем не менее, когда они миновали пару кварталов, окликнула Цебитара и спросила:

— Это было важно для тебя?

Маркус вскинулся и некоторое время с недоумением смотрел на неё, как будто и не узнавал.

— Ты о Лукасе? — наконец произнёс он и пожал плечами. — Просто одним врагом меньше. Вряд ли это существенно изменит ситуацию.

— Я не спрошу тебя, зачем ты заводишь столько врагов…

Маркус хмыкнул — фраза валькирии немного развеселила его.

— … Я спрошу о другом. Правильно ли я понимаю то, что происходит между тобой и этой женщиной?

Маркус снова помрачнел. Он хотел ответить грубо, но передумал. Внезапно для себя он понял, что подобие доверия, промелькнувшее между ним и этой рабыней, для него куда важнее, чем уважение многих из тех, кто остался в императорском дворце. «Надо же быть настолько одиноким, чтобы разговаривать с собственной рабыней», — со злостью подумал он.

Однако вслух произнес:

— Полагаю, думая о наших отношениях с императрицей плохо, сложно зайти слишком далеко.

Риана не отреагировала на шутку никак. Впрочем, всё, что видел Маркус в последние дни, приводило к мысли, что та вообще смеяться не умела.

— Тогда зачем? — просто спросила Риана.

Маркус долго молчал, подбирая слова. Холодный ветерок щекотал его щеки. В тёмном небе горели звёзды, и ночь вполне могла бы быть хороша, если бы они находились где-нибудь в тысяче лиг отсюда.

— Есть законы общества, в котором мы живём. Невозможность отказать императрице в её капризе — один из них.

— Не замечала, чтобы даэвы высоко ставили закон.

— Закон, который записан на свитках и хранится в скриптории — может и нет. Но есть другие законы, которые не произносят вслух, но которые знает каждый, кто хоть раз вступал во дворец.

Риана помолчала, обдумывая его слова. Она медленно вышагивала у Маркуса за спиной.

— В моём мире тоже нет законов, как таковых, — наконец сказала она. — Есть очевидные вещи, которые каждый делает на благо всех. Можно сказать, что это — те законы, о которых не принято говорить.

— Тогда ты должна меня понять.

— Нет. Среди моих внутренних правил нет ни одного такого, какое приказывало бы мне унижаться перед одним единственным власть имущим лицом.

Щёки Маркуса вспыхнули, хотя он не смог бы вспомнить, когда такое случалось с ним в последний раз.

— Не смей меня судить! — процедил он.

— Разумеется, — лицо Рианы оставалось спокойно, но пальцы крепче стиснули поводья, — как рабыне посметь судить патриция. Ты, господин, должен понимать, что рабыня не способна на подобное хотя бы в силу скудости своего ума.

Рука Маркуса сама собой потянулась к кнуту. Пальцы замерли на рукояти, судорожно сжимая её. Он больше не шёл вперёд, а стоял, повернувшись к Риане лицом, но чувствовал, что не сможет нанести удар. Одно только это лицо, равнодушное и спокойное, гипнотизировало его. Он стоял и смотрел, и хотел бы смотреть на валькирию ещё и ещё, забывая о том, в чьей постели только что побывал и куда идёт. Осознав степень собственного безумия, Маркус резко развернулся на каблуках и, дёрнув поводья, двинулся по улице вперёд.

Риана помедлила, а затем последовала за ним.

— Я не пытаюсь судить, — сказала она через некоторое время, — я пытаюсь понять. Вы, даэвы, почитаете собственную свободу так, будто это единственное божество.

— Собственную свободу вы цените ничуть не меньше нас, — заметил Маркус зло.

— Это так. Именно поэтому каждая валькирия знает — за сделанное ей отвечает только она сама. Как можно испытывать такое отчаяние, какое я вижу в твоих глазах, когда свой выбор ты сделал сам?

Маркус обернулся и, снова замедлив ход, ещё несколько долгих мгновений смотрел на неё.

— Ты точно не из мрамора? — спросил он. Ему очень хотелось ткнуть пальцем в белую щёку и проверить это на ощупь.

Риана, словно почувствовав его пристальный взгляд, провела пальцами по щеке.

— Думаю, что нет, — сказала она. — Камень слишком тяжёл, чтобы драться и летать.

Маркус закатил глаза, отвернулся и двинулся вперед. Теперь Риана шла вровень с ним.

— У тебя была мать? — спрашивая это, Маркус думал, что задаёт риторический вопрос, но, к своему удивлению, услышал:

— Нет. Я жила при… храме… с тех пор, как была рождена.

Маркус обернулся к ней и вскинул бровь.

— Ты — духовное лицо?

— Я? Нет, — к собственному удивлению Маркус увидел на лице невольницы почти беззлобный смешок. — Нет, так воспитываются все. — Она подумала и добавила: думаю, это не очень большой секрет с учётом того, что ни одного зиккурата больше нет.