Князь Угличский (СИ) - Уточкин Владимир Николаевич - Страница 1

До столицы добирались всего неделю, благо свита была о конях и дождей за время пути не случилось. Встали на подворье, что недавно пожаловал государь. Терем выходил окнами на восход, с видом на новую Орбацкую краснокирпичную проездную башню и прилегающие стены Белого города, дальше виделся последний рубеж обороны: вековой кремль и его ближайшие башни: Конюшенная, Боровицкая и Свиблова.

Прошло несколько дней. Не смотря на опасения ближников, никаких последствий поездка в Суздаль не имела. Очевидно, за мной за малостью лет и прежней благонадежностью измены не усмотрели.

По размышлению, от страшных наставлений старицы Евпроксии я решил воздержаться и Годунова не провоцировать, а вот подготовку к большому голоду затягивать было нельзя, потому сам напросился на прием к царедворцу.

Тот принял меня через день в своем кремлевском тереме, стоящем неподалеку от дворца государя.

Второй человек державы сидел за столом, на котором стоял дареный мной самовар, чашка с сахаром и блюда со сладостями.

— Здрав будь на долгие лета прагвитель царства Московского, боярин и конюший Борис Федорович. — Поклонился я.

— И тебе здравствовать князюшко. Сделай милость, садись за стол, не чинись, испей со мною новину, взвар из ханского листа, сия трава привезена торговыми гостями из Сибирской земли. Бают, от всех недугов помогает. Пошто явился ты к Москве?

— Хотел говорить с тобой о великом гладе на Руси.

— На все воля Божья. Вскую впусте толковище вести? Богослужения проведем, вклад богатый пожертвуем, можа Господь смилуется над верными рабами своими.

— Весть мне бысть, что через шесть лет придет глад трехлетний на Русь. К той поре нынешнего государя на свете уж не будет. И умрет он без наследника мужеского полу. Что скажет чорный люд про нового царя, при коем лихая беда падет на наши пределы?

Боярин встал, вышел за дверь, затем вернулся, крестясь.

— Я уж сказывал тебе прежде, не упоминай всуе о кончине государя. Коль кому твои словеса до ушей дойдут, бысть беде. В измене тебя повинят, в волховании безбожном. Уразумел ли? Что до порухи и бедствий, многолетних. Что ж поделать? Жита на три лета на всю Русь впрок не запасти.

— Может объявить в церквях о грядущих испытаниях? Пущай людишки сами начинают о близкой напасти печаловаться. — Предложил я.

— Се плохая придумка — Годунов отрицательно покачал головой. — Цену на жито уж днесь вздуют, не станут, в ожиданиях томится.

— Так и ладно, ныне хлада трехлетнего нет, и хлебов будет в избытке. Купцы накопят жита впрок, сколь смогут, бо опосля вынуждены будут начать его продавать. Оповестив о напасти черных людей смуты избежим. Некому напраслину будет возводить, де во гладе повинен новый царь. Бояре да люд побогаче выкрутятся, а от бедноты ни чего не делая, дождемся хулы да бунта, купно и порубежные державы с войсками подойдут урвать кусок землицы от царства Московского. — Выложил я новый аргумент.

— Аминь. — Отхлебнув взвара, задумался Годунов. — Мню воспретить вывоз хлеба за рубеж, сала також. Бо убыток для торговых людей, да казны и как излишки хранить?

— Надобно строить хранилища, да погреба какие для долгого хранения едова, шесть лет ещё до годины лихой, но делать дело надо ныне. Да вот, прежде, баял ты, бо хлеба не хватает за Каменным поясом, да в украйнах полуденных? Может ускорить переселение лишних людей на эти земли? Голодных ртов убавится в скудных землях, тем, кто останется, достанет больше пахотной земли, трудовых рук прибудет в новых пределах.

— Да где ж они есть лишние люди-то? Вон испоместные дворяне жалятса на малолюдье да оскудение! — возразил Годунов.

— Как глад придет тем дворянам кормить своих дворовых нечем будет. На полуденной украйне землица получше нашей-то всяко! Надобно в приказном порядке дворян с крестьянами переселять на новые земли с увеличением наделов. Се государево дело! — разошелся я.

— Ты молод есчо за государя то думати, на то бояре есть! — такая отповедь меня немного охладила.

— Может черносошных крестьян переселять? — Спросил я, уткнувшись в стакан с горячим напитком, оказавшимся обычным чаем.

— Еще чего не бывало. Сии землепашцы ратуют на царских землях и плотют деньгу непосредственно царю.

— Так объявить новые земли царским уделом? И разрешить переселяться черносошным?

— Сице юнота ты, княжич, оле беспокойство творишь! — Сначала вспылил, а потом задумался боярин. — Обно думка справная. Яз с боярами потолкую. Токмо, чем далее на полудень, тем более опаску держать надобно от татаровей и ногаев.

— Есть такой овощ из заморских земель, называется земляное яблоко или картофель. Урожай дает самдесять, зело вкусен, а за морем страны есть, в коих хлеба не знают, а вместо хлеба у них сей картофель едят. — Перешел я к новой теме.

— Егде имать то оный? — вопросил соправитель царя.

— Мне аглицкий купец Джакман привез бочку сих овощей по наказу моему.

— Мало бочки той. Мы чай не Христос, чтобы единой бочкой тротофелей всю Русь накормить. Прости Господи. — Крестясь, выдал контраргумент Годунов.

Вот же ретроград — подумал я.

— Можно иноземным купцам наказ дать, дабы везли в наши земли сии корни кораблями, сколь смогут, а государевы дьяки бы покупали. Борис Федорович, ведь люди на Руси будут тысячами помирать с бескормицы! Господь не простит, что ведая о бедах грядущих, не спасли душ христианских!

— Сия мысль не глупа и богоугодна. Брашна у нас своего вдосталь, або кортофли твои, коих у нас нету, можно и покуплять. Обаче хороша еда то, аки сказываешь?

— Вкусна и сытна.

— Ин ладно, яз с думными боярами да дьяками обговорю мысли твои. Да пришли мне тех яблок земляных, на пробу да для заказу у иноземных купцов. — За разговором чай остыл, и хозяин дома недовольно отодвинул от себя серебряный подстаканник. — Государь желал видеть тебя на празднованиях на новый год. Яз и сеунча отправлял к тебе.

— Не знал я об том. Меня Эль-мурза Юсупов в Романовку пригласил, родич к нему приехал, опосля во Владимир на богомолье ездил, да к Москве сразу.

— Ужо знаю теперя. Прогулял ты впусте празднования кремлевские о начатии нового лета. Патриарх с государем в золотых одеждах богослужение отстояли, колокольный звон плыл над всею Москвой. Свита царская в парчовых нарядах, послы иноземные, царица. Вельми благолепно. — Годунов покачал головой. — Пустое, чего уж. Вот чего, через седьмицу в полные лета войдешь, государь тебя видеть восхочет. Приказал бысть тебе на Москве. Вели холопям своим, дабы платье твое справили по чину, абно Федор Иоанович узрит тебя в обносках каких, да зачнет мне пенять, де в скудости живет брат его сводный. Бо яз тебя знаю ужо, сызнова зачнешь на бедность жалиться и волости требовать. Отпразднуешь у меня во дворце, в твоем подворье тесно и невместно. — На том аудиенция и закончилась.

Ждан тем временем подал в поместную избу грамоту об обмене принадлежащих угличскому уделу разбросанных по царству мелких сел и деревень на большее поместье в районе засечной черты. Теперь надо было ждать царский указ об том.

Услыхав о государевом приказе, ключник сначала обрадовался, а за тем за голову схватился. Княжеские парадные одежды остались в удельной столице. Немедленно дворяне из свиты были посланы в Углич за нарядами да подарками для царя и ближних бояр.

Началось празднование дня рождения по накатанному сценарию. С утра раннего обрядили меня в шелк да парчу и отправили на богомолье. Отстояв службу, поехали на двор к Годунову. Тот встретил радушно, вина налил. К обеду начали собираться гости, практически никого, из которых я не знал. Пригласил их, очевидно, хозяин дома, либо, узнав, что на приеме будет государь, сами напросились. За стол не садились, ждали царя.

Федор Иоанович приехал ближе к вечеру. Такой же, как и обычно бледный, в темных одеждах, больше похожий на монаха. Улыбаясь, протянул руку. После поцелуя поднял с колен и приобнял.