Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa" - Страница 49

Джош вернулся на балкон с удивленно вскинутыми бровями и бутылкой «Крюг Клос д`Амбони» в руке.

— Это что, подарок Марко Манкузо? — осведомилась Венди, округлив глаза на сохранившуюся вокруг горлышка ленту, когда-то крепившую записку.

— Да пошёл Марко в задницу, — процедила Норин, выхватывая шампанское у агента и отдирая обертку с пробки. — И Том пусть отправляется туда же!

========== Глава 10. ==========

Суббота, 25 июня 2016 года

Олдборо, графство Саффолк, Англия

Если под определенным углом наклонить голову, казалось, что миниатюрный кораблик с белоснежным ветрилом, стоявший на подоконнике, колыхался на морских волнах, к которым были обернуты окна его отельного номера. Том сполз в кресле, откинув голову на спинку и, щурясь, игрался с перспективой своего зрения, то сосредотачивая фокус на кораблике, то на пляже, то на темной неспокойной воде.

В этом крохотном городке с выстроившимися вдоль берега разноцветными домишками и мелкой галькой пляжа Хиддлстон проводил каждое лето своего детства, тут родилась и выросла его мама, сюда она привозила своих трех детей купаться в море и вместе с кузенами играть в театр на заднем дворе старого просевшего дома, тут она купила себе коттедж, и сюда Том приехал вместе с Тейлор Свифт, ведомый указаниями её суетливой команды. Все принимаемые ими решения казались лихорадочными, паническими, нелепыми. Этому их неряшливо сшитому красной нитью роману не исполнилось ещё и восемнадцати минут, как было утверждено: Том и Тейлор должны познакомиться с родителями друг друга. Пусть это, объясняли менеджеры американки, подстегнет к сплетням о возможном предложении руки и сердца и последующей свадьбе. Хиддлстон расхохотался, когда впервые это услышал, но не исполнить не мог — согласно контракту Тейлор Свифт и её поверенные оставляли за собой право на подобные маневры. И вот они все прилетели в Англию.

Ещё Тейлор Свифт оставляла за собой никакой бумагой не заверенное право быть удивительно лицемерной. Когда на неё и Тома были направлены объективы ими же вызванных папарацци, Тейлор ласково улыбалась и терлась о него, изображая из себя нежно влюбленную, и в то же время шипела ему на ухо резкие приказания или колкие замечания. А когда за ними закрывались двери автомобилей, самолета или отелей, Свифт игнорировала существование Тома. Вся её требовательность перенаправлялась на вымуштрованную свиту. Хиддлстон не раз слышал, как певица недовольно фыркала, рявкала, швырялась телефонами, подушками, стаканами воды и журналами, и даже орала. Она отчитывала, ставила ультиматумы, приказывала, не утруждая себя пустыми вежливостями вроде «спасибо» и «пожалуйста».

Том уже много раз отчаянно пожалел, что подписался на это цирковое представление. Во-первых, его тяготило закулисье — настоящий бездонный котлован, доверху залитый желчью. Во-вторых, эффект, производимый этим фиктивным романом в прессе, оказывался слишком негативным, вовсе не таким, как рассчитывалось изначально. В-третьих, Норин Джойс почти две недели не выходила на связь.

Она не отвечала на сообщения, звонки либо оставались без ответа, либо прерывались механическим «абонент находится вне зоны действия сети»; к Норин невозможно было достучаться через других — её сестру, агента, публициста. Глухо. Вначале Хиддлстон предпочел поверить Венди насчет того, что Норин уехала к родителям. Ему очень хотелось надеяться, что Джойс и в самом деле отрезала себя от внешнего мира только ради отдыха, как делала это не раз за время их дружбы — улетала в Мексику или куда-то в Африку и на несколько дней растворялась там бесследно, — и что её пока не достигли голливудские новости. Но шли сутки, другие, третьи, и становилось очевидным — Норин отрезала себя только от Тома. А этим утром она позвонила сама. Он знал её слишком долго и слишком хорошо, чтобы не услышать, насколько поддельной была её бодрость, чтобы не заметить, что она не шутила, не назвала его Асгардийским герцогом, исчерпывающе ответила на все его вопросы, но не задала ни одного встречного — не спросила даже, как дела — и, конечно, не упомянула Тейлор Свифт. Норин закончила разговор очень странно:

— Береги себя.

И это прозвучало последним прощанием. Будто ещё полторы недели назад она поставила на Томе окончательную точку, но всё это время боролась с собственной вежливостью и, проиграв, заставила себя позвонить. Между ними что-то поломалось, в самой Норин что-то поломалось. Он слышал это в её голосе, это сквозило в её словах, и от этого между ребрами возникала жгучая боль. Том вглядывался в миниатюрный кораблик на подоконнике на фоне ясного летнего неба и уговаривал себя, что напрасно сгущает краски. Они с Джойс друзья и друзьями останутся, что им может помешать? Но сердце почему-то жалостно сворачивалось в тугой клубок спазма. Его подмывало схватить мобильный и перезвонить Норин, сказать ей, чтобы не верила этим глупостям из новостей — разве она сама не понимает, какая это очевидная чушь? Разве она не знает, что он влюблен только в неё одну?

Влюблен?

Том осторожно распробовал это всплывшее в его сознании слово на вкус. Он очень давно не применял его по отношению к себе самому — только к своим персонажам и к их историям; в его собственной жизни любовь, казалось, была давно оторвавшимся от реальности воспоминанием или мерещилась вдалеке недостижимым концептом. Он оперировал понятием любви, жонглировал ярко описанными в литературе или показанными в кинематографе её проявлениями, изображал её, но не осознавал, что и сам любил. Чтобы обнаружить это, ему потребовалось связать себя по рукам и ногам строгим соглашением. Том полулежал в кресле у окна своего отельного номера, придавленный осознанием: он был влюблен в Норин Джойс, и в этом была особая горечь.

Он годами убегал от любви, потому что обжигался на ней прежде и считал, что пока не мог себе её позволить. Он встретил Джойс, которая понимала и его профессию, и его душу, и его дьяволов, которая не обвиняла его в постоянной занятости, а наоборот — в своей не меньшей занятости выкраивала им двоим время; которая была с ним рядом и в его боли, и в его радости, которая так жарко целовала и принимала его в своё тело в ту ночь у Индийского океана; которая, в конце концов, совершенно очевидно отвечала ему той же влюбленностью. И он смел называть это дружбой, не находя в себе смелости увидеть и признать, что в этой дружбе было всё, чего он когда-либо хотел от любви, что в этой дружбе почти не было самой дружбы.

А теперь, похоже, от этой дружбы уже ничего не осталось.

В дверь настойчиво постучались и сообщили:

— Том, выезжаем!

Он поднялся с кресла, подхватил с его спинки куртку и, надев солнцезащитные очки, вышел. Машины уже ждали у запасного выхода. В той, дверь которой для Тома открыл один из телохранителей, уже сидела уткнувшаяся в собственный телефон Тейлор Свифт.

— Доброе утро, — сказал Том, и она лишь невнятно кивнула ему в ответ. Дверца захлопнулась, и автомобильный караван покатился по узкому переулку.

Хиддлстон рассматривал Олдборо сквозь затемненное стекло и почти не находил отличий между тем, каким городок был сейчас и каким он помнил его тридцать лет назад. Зато отличий между тем, кем он, пятилетний, хотел стать, когда вырастет, и тем, кем сейчас являлся, было хоть отбавляй. Словно это были два разных Тома Хиддлстона. В детстве его счастье измерялось вещами часто неосязаемыми, но куда более важными, чем деньги: улыбками, солнечными днями на пляже, мамиными руками, взъерошивающими его волосы, летом выгорающими до золотых кудрей, запахами свежеиспеченных пирогов. А сейчас значение стало иметь только материальное, пусть и обернутое в разноцветную вуаль искусства. Прежде настоящей ценностью были люди: его родители, его сестры, двоюродные братья, детишки с пляжа, которые превращались в лучших друзей в считанные минуты игры. Сейчас он расталкивал людей, только если они не могли оказаться ему полезными; сейчас он загнал себя в лабиринт из непреодолимых стен и уже не помнил, в какой стороне был вход, и не мог отыскать выхода.