Трущобы Империй (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 20

Друг хохотнул нервно…

— То есть ты заранее знал?

— Догадывался.

— Мда… вот почему я роль втайне репетирую, в подвале у Мопси завываю.

— Театр, — выплюнул Алекс слово как ругательство, — труппа на кокаинистке Келли настояла, ещё пара мелочей… Вудфорт всё понимает, не дурак. Но тут дело такое, что он в любом случае в выигрыше.

— Как… а, ясно. Если ты справляешься сам, то у него появляется человек, на которого можно положиться. Заодно именно на тебе труппа будет пар выпускать, он в белом останется. Не выйдет, тогда на землю опустишься, начнёшь к мистеру Вудфорту не просто прислушиваться, а уроки брать, за учителя считать.

— Как-то так… Эй, на тросах! Небоскрёб плавней опускай!

Чистовой прогон спектакля дело нервное, Алекс впервые занимался им как режиссёр. В самодеятельности максимум как помощник выступал, исключительно потому, что должность эта одна из самых неблагодарных, желающих всегда мало. И Вудфорт, несмотря на формальное соавторство, ни хрена не помогает, интриган хренов.

Главный герой — немолодой священник, пытающийся нести в трущобы даже не столько Слово Божие, сколько утешение и помощь. Встречались среди протестантских проповедников и такие, причём немало. В оригинале это комиссар, но в САСШ несколько иные реалии…

Священник пытался наставлять свою грешную паству, но понимал, что в большинстве своём они не виноваты в совершаемых преступлениях.

— … пастор, — а ты пробовал прокормить детей, зарабатывая два цента в час? — Выплёвывает слова бывшая портниха, ставшая проституткой, — попробуй посмотреть в глаза голодным детям, а потом скажи мне о постыдной профессии.

Публика на галёрке улюлюкает одобрительно, формат пьесы позволяет этакое интерактивное участие, так что действие не страдает. Нищая галерка сама как будто становится соседями этой проститутки, невольно подслушавшими разговор и вмешавшимися в него.

— … жить честным трудом? — Оборванный мужчина смеётся, стоящие рядом оборванцы отпускают язвительные, но корректные замечания, — а ты пробовал?

— Да где ему!? — Визгливо комментирует пронзительный испитой голос с галёрки, — когда деньжата есть, можно и поумствовать о всяком. А когда ты работаешь так, что света белого не видишь, а всё едино кишки от голода сводит, и думаешь — самому поесть, потому как иначе работать не сможешь, аль детишек покормить, потому как они уже прозрачные от голода. А на всю семью не хватит. Вот тогда-то и призадумаешься о том, чтоб в переулке кого по лобешнику кастетом!

А это уже подготовленный актёр… пусть в театрах такое не принято, но идея из будущего оказалась как нельзя кстати. Всего-то двое актёришек ранга кушать подано на галёрке, а пьеса заиграла. Вон как встречают… да не только трущобники, но и публика побогаче сочувственно сморкается, особенно женщины — у половины глаза на мокром месте.

— … гражданин САСШ?! — Спустившийся с парохода эмигрант с немецким акцентом неверяще смотрит на таможенника, — вот так сразу? Марта, мы теперь граждане САСШ, самой великой страны мира! Как в солдаты?! Дети мои…

— Как гражданина, по призыву, — ехидно отвечает вербовщик, — пошли уже, трёхсотдолларовый человек!

Проповеднику попадались на глаза проститутки, воры, бродяги, опустившиеся алкоголики. Он говорил с ними, пытаясь вернуть На путь истинный, но… За каждым стояла грустная история, типичная для трущоб Нью-Йорка — крушение всех надежд, невозможность прокормить семью и детей, безнадёжность.

Апофеозом стала встреча с беспризорниками, обитавшими на пустыре. Проповедник уже не пытался наставить их на пусть истинный, просто приносил еду и подержанные вещи. И вот он, ссутулившись, уходит в закат…

Фред, играющий главаря беспризорников, набранных среди детей работников театра, поднимается и начинает петь чуть ломким, но красивым тенором англоязычную версию песни.

Стоящий рядом с Алексом за кулисами антрепренёр сказал раздражённо, жуя кончик сигары:

— Это что-то новенькое, в пьесе такого не было.

Попаданец пожал плечами…

— Часть труппы изначально саботировала пьесу, а Келли так скверно играла, что с самого начала ясно было — её нужно будет менять. Вот и заменил на Фреда.

— Это ясно, — отмахнулся мистер Вудфорт, — меня-то можно было в известность поставить?!

Бывший студент сделал виноватый вид, всячески показывая, что налажал исключительно от неопытности, и антрепренёр смягчился слегка. Ну не отвечать же ему, что Вудфорт с упоением поддерживал нездоровую атмосферу из-за каких-то своих целей? Это честно, но глупо…

Вытянувшаяся в струнку фигура Фреда со сжатыми кулаками, подсвеченная снизу, прямо-таки эпична. Он сейчас не играл, а жил.

Галерка и часть приличных зрителей встретили окончание пьесы овациями, но были и такие, кто пробирался к выходу с поджатыми губами.

— Омерзительная пьеса о трущобной жизни, подстрекающая к бунту, — Фред с нервным весельем процитировал либеральную Нью-Йорк таймс.

— Обо мне?

— Ни слова, — ответил англичанин пару минут спустя, дочитав статью, — грязью поливают, но больше театр и мистера Вудфорта.

Друг снова зашуршал газетами…

— Ага! Вот демократическая New York Herald, что тут… Пьеса, обнажившая чувства… бла-бла… глупые красивости.

Алекс подавил усмешку, Фред стеснялся красивостей, особенно словесных. Даже прочитать вслух трогательный стишок ему неловко. Хотя если учесть, что пару раз попаданец наблюдал, как брутальный выходец из трущоб шмыгает носом и вытирает выступившие слёзы в такие вот моменты…

— Хорошо пишут, — подытожил он наконец, — тебя не слишком хвалят, больше мистера Вудфорта. Дескать, смелое решение, обнажившее проблемы нашего общества.

— Пусть, — отмахнулся немного задетый Кузнецов, — чего-то в этом роде я ожидал. Да в общем-то, они правы — это смелое решение мистера Вудфорта. Не решись он поставить такую пьесу, ничего бы не было.

— И поострее бывало, — возразил Фред горячо, — у нас половина пьес про Благородных бандитов.

— Примитив. Беспризорники, швеи по два цента в час и трёхсотдолларовые люди куда страшней — это о социальной несправедливости. Не о некоем бандите, а о Системе, с которой нужно что-то делать.

Алекс замер…

— Вот же дерьмо, — выругался он поражённо, — это получается, я теперь чуть ли не революционер?!

Не то чтобы он боялся политики… хотя боялся, чего себе-то врать!? Бунты и стачки в Нью-Йорке считались обычным делом. После начала Гражданской, промышленность Севера начала бурный рост, одновременно стартовала инфляция. И без того невысокая оплата рабочих превратилась в нечто смехотворное, оскорбительное на фоне сверхприбылей промышленников.