Юстиниан - Лэйдлоу Росс - Страница 22

Другой вид римской артиллерии назывался баллиста и предназначался для убийства людей. Витой шнур соединял два зарядных устройства, в которые закладывались дротики, болты или короткие копья, — после освобождения шнура такое оружие могло пробить любые доспехи, словно гвоздь — глину.

Хотя союзники-иудеи — их можно было отличить по форме шлемов и более светлой коже — наверняка предупредили галла о разрушительной силе римских катапульт, те скорее выказывали любопытство, а не страх, осыпая насмешками римлян, неторопливо собиравших огромные механизмы на равнине.

— Когда будешь готов, дуценариус, — Валериан коротко кивнул сержанту, командовавшему первым онагром.

Шестеро артиллеристов оттянули тетиву, и гигантское «плечо» первого онагра опустилось к земле, принимая в своё ложе первый железный шар.

— Jacite![38] — скомандовал дуценариус. Спусковой рычаг был нажат, и огромная машина послала снаряд в цель. Шар ударил в бруствер над воротами крепости, подняв целый фонтан каменного крошева. Артиллеристы возбуждённо и радостно переговаривались.

— Хорошая стрельба, — одобрительно сказал Валериан. — Стрелять по готовности.

— Заряжай!

На этот раз ворот, натягивающий тетиву, провернули на один раз меньше — и шар ударил в деревянные ворота. Словно осознав всю опасность катапульт, галла на стенах крепости затихли.

Вскоре все четыре онагра были приведены в действие, и могучие «плечи» взмывали вверх по очереди, нанося серьёзные повреждения стенам и воротам Магдалы. Залпы из баллист не давали противнику возможности высунуться. Наблюдая за происходящим, Юстиниан задавался вопросом, как долго сможет вход в крепость выдерживать такую страшную атаку.

Внезапно на равнину обрушился проливной дождь — такой сильный, что уже за несколько шагов ничего не было видно. Однако инженеры, уже найдя правильный прицел, продолжали метать снаряды в крепость. Когда же небо так же неожиданно и резко очистилось и дождь прекратился, Юстиниан с ужасом увидел, как большая группа галла выбралась из крепости — вероятно, под прикрытием стены дождя, — и бежит прямо на катапульты. Он уже мог рассмотреть воинов — высоких, с угольно-чёрной кожей, безбородых, с головами, увенчанными копной вьющихся волос; тонкие, почти женственные черты их были искажены безумием и яростью боя, устрашающего вида копья занесены над головами.

Юстиниан хотел отдать приказ — но не смог вымолвить ни звука. Казалось, он замёрз в седле.

— Ras![39] — в отчаянии закричал его заместитель, и Юстиниан ожил. Обернувшись к своим людям, он скомандовал:

— Вперёд!

Римские конники и бойцы-эфиопы обрушились на галла, но слишком поздно — инженеры катапульт погибли все до единого, нанизанные на страшные копья. Юстиниан увидел, как валится наземь Валериан, и поперёк спины у него разбухает широкая, с ладонь, полоса крови.

Несмотря на свой свирепый нрав и мужество, галла не умели сражаться против конницы и потому погибали десятками, а потом применили единственную возможную тактику: очертя голову кинулись обратно в крепость.

Снедаемый гневом и скорбью, ругая сам себя, Юстиниан вместе с негусом и старшими офицерами бросился организовывать новую атаку на галла. Дикари не успели повредить катапульты, и вскоре новые расчёты артиллеристов возобновили обстрел крепости; к полудню ворота Магдалы были разрушены. Бой длился ещё долго — защитники крепости отчаянно защищали вход — но, в конце концов, римлянам удалось расчистить широкий проход для кавалерии... И крепость Магдала была взята.

Как обычно и бывает в таких случаях, никакой милости к побеждённым не проявили: их убивали, как крыс.

После падения Магдалы серьёзных сражений больше не было. Римский корпус вышел на побережье, и римские суда переправили его в Аравию. Зу-Нувас и его армия были разгромлены, химьяритский лидер убит в бою. Власть Эфиопии и христианство были восстановлены по всей Аравии, к радости сабеев, после чего негус со своей армией возвратился в Африку, а Юстиниан — победоносно, но с болью в душе — отплыл вместе со своими людьми в Константинополь.

— Благословен будь во имя Отца, Сына и Святого Духа! — произнёс Епифаний, патриарх Константинопольский, завершая таинство бракосочетания в храме Святой Софии, украшенном великолепными мозаиками и бесчисленными статуями императоров и святых; с высокими окнами, обрамленными полупрозрачными пластинками полированного мрамора. Юстиниан и Феодора причастились Тайн Тела Христова, а затем и крови Его, поданной им в серебряной ложке. Вуаль, наброшенная на них, была откинута, теперь на головах их сверкали венцы. Рука об руку двинулись они к выходу из храма — мимо придворных, сенаторов, патрициев, экскубиторов, гвардейцев; все собравшиеся были одеты в лучшие свои наряды или парадную военную форму. С галереи за церемонией с восторгом наблюдали женщины, и среди знатных дам и девиц находились мать, сёстры Феодоры, Комито и Анастасия.

Выйдя на высокое крыльцо храма, Юстиниан и Феодора приветствовали восторженную толпу, собравшуюся в ожидании завершения церемонии. Ропот неодобрения был слышен лишь среди знати, сопровождавшей новобрачных:

— Выскочка... Он не один из нас... Пара выскочек... Говорят, его предки были варварами, а она — она была актрисой!.. Юстину пришлось отменить закон, запрещавший актрисам выходить замуж за знатных людей... Свадьба была отложена, слышали?.. Ждали смерти старой императрицы, Эуфемии... Она не собиралась мириться с тем, что на трон взойдёт плебейка... Видели вы её мать и сестёр на галерее? Разодеты в пух и прах в эти ужасные наряды и воображают, что похожи на жён и дочерей сенаторов!.. Я слыхал, старшая сестра, Комито, выходит замуж за генерала... К чему мы катимся? Скоро дочери патрициев начнут выходить за возничих...

Сердце Феодоры переполняла гордость; видя радость толпы, она злорадно подумала: «Сожри своё сердце, Гекебол! И вы, Зелёные, твари, издевавшиеся над моей семьёй, когда моя мать умоляла вас о помощи на глазах всего Ипподрома. И вы, снобы-аристократы, нувориши, смотревшие на меня свысока только потому, что я выступала на подмостках сцены. Теперь я выше вас, выше вас всех; я замужем за человеком, которому суждено стать властителем нового Рима; я жена самого могущественного человека в мире!»

Она доверчиво и нежно взглянула на высокого красивого мужчину, идущего рядом с ней; доброго, умного, чувствительного, амбициозного... и уязвимого человека, человека, которого она сама создала и которому никто не посмеет причинить вред, пока она рядом с ним. Феодора вспомнила их первую встречу год назад...

После своего возвращения из Антиохии в столицу Феодора вложила часть денег Тимофея в недвижимость, купив дом в восьмом районе, возле бухты Юлиана, — здесь жили мелкие ремесленники, а арендная плата была не очень высока. Помимо жилых комнат в доме был просторный и светлый чердак, который Феодора, следуя совету Македонии, превратила в небольшую мастерскую по прядению шерсти. Минуя посредников, она связалась с поставщиками, рекомендованными той же Македонией, от которых и стала получать тонкую шерсть высокого качества, — от овец, пасущихся на высоком плато в Центральной Анатолии. Затем, по зову сердца, она набрала в мастерскую безработных актрис. По собственному горькому опыту она знала, что у них мог возникнуть соблазн заняться проституцией, чтобы свести концы с концами. Для обучения она наняла опытных мастериц — и вскоре её производство уже процветало, поскольку на рынке её пряжа быстро завоевала репутацию самой лучшей.