Фантастическое приключение городского лучника (СИ) - "Сергей serdobol" - Страница 13

Прохаживаясь по берегу, второй, как оказалось не буртас а русский, головорез, уговаривал наших парней отдать ему расшиву, в обмен на жизни Володьки и Данилы. Наши отвечали, не веря увещеваниям, Дуся призывно лаяла.

Голова прояснилась, злость закипела с новой силой. Надо показать Ефиму и Никифору, что я жив, мелькнула догадка. Как там Данила учил? … Не умелый беличий стрёкот, слетел с моего языка.

Расшива медленно пошла к берегу и когда ей осталось метров десять до кромки воды, я, с бешеными глазами и рёвом «За Родину», вылетел из-под разлапистых елей, с мечом в руке. Этот безрассудный поступок, отвлёк внимание злодеев. Кирилловы сыновья бросили вёсла, схватились в луки и дали залп. Володькин сторож бросился на меня, сразу выбил меч, опрокинул ударом ноги, я заслонился пробитой рукой и… …Я увидел как из его горла выскочил наконечник стрелы, потом он задёргался, будто его били сзади…

Откатившись от падающего противника, набитого стрелами как поролоновая игольница, я метнулся к Пятаку, разрезал его путы…

Второй злодей лежал на песке с одной стрелой в щеке, другой в груди и тяжело дышал.

— Что же та гад, своих то резал? — Как бы ища оправдания себе, спросил я.

— Каких своих, ежели свои, жену и детей порешили? — Прохрипел, изрыгая кровь умирающий.

Мне стало не по себе.

Данила был жив, но очень окоченел. Побелевшие губы шевелились, что-то шепча, пытались улыбнуться.

Расшива причалила. Братья бросились собирать дрова и разводить огонь. В умелых руках пламя быстро занялось. С бледного, холодного Данилы стянули мокрые одежды, напоили горячим отваром и закутали в рысьи меха. Ефим и Никифор разделись до нижних порток и залезли к замерзающему под шкуры, чтобы скорее согреть его своими телами.

Володька занялся моей рукой.

— Пошевели пальцами.

Я морщась выполнил требование.

— Везучий ты Пепел.

— Что так? — Отрешённо спросил я.

— Дырку тебе в руке сделали, а кости и жилы целы.

— Что с Данилой.

— Переохлаждение. …Он, скованный холодом, одного всё ж умудрился засапожником порешить.

— А второго?

— Второго я. — Ответил Пятак, — А что с тем в лесу?

— Убил. — Коротко отрезал я и пошёл собирать трофеи.

Даниле постоянно давали горячее питьё. Через некоторое время, он начал говорить, озноб отходил проч.

Скрип вёсел и знакомые голоса взбодрили нас. Большая расшива причалила, и Кирилл выпрыгнул на берег.

— Что тут у вас? — Спросил, с трудом пряча отеческие чувства, старшина, глянув на лежащих под шкурами.

Мы вкратце описали ему произошедшие события…

Шли достаточно ходко. Перегруженные расшивы стали тяжелей и неповоротливей, но загребные особо не налегали на вёсла, а лишь подруливали и помогали попутному течению, отдавая суда под власть реки. Мужи тихо беседовали, река подталкивала челны, мимо проплывали дремучие леса, шёл первый снег. Зима Морёна вступала в свои права. До Могутовой веси дошли без происшествий, передали расшивку, одарили мясом за помощь и двинули до своих дымов.

Я находился в подавленном состоянии, а поначалу вообще начался мандраж. Нет, тряслись не руки, тряслось всё и с наружи, и внутри, потом нахлобучило и я впал в задумчивость. Недавний бой на берегу, осел на душе тяжёлым бременем. Я хладнокровно зарезал человека! Умом я понимал, что всё было правильно, что мы защищались, а душой не мог понять и принять произошедшее, не мог отнестись спокойно, как мои товарищи. Война то и им нужна как зайцу курево, но всё же они переносили её легче, а может мне так казалось… Я думал о Светле, думал о том, что именно её (!) мне сейчас не хватает, её нежности, женственности… Кем я перед ней явлюсь, израненным неудачником или героическим воином? Не хотелось быть ни тем, ни тем. Я представлял её образ и хандра немного отпускала, просыпались природные инстинкты, приливы нежности, хотелось плакать и смеяться, но что-то внутри тормозило эти проявления природы, тлела какая то злость на мир…

Кирилловы парни тихо, меж собой, обсуждали схватку, кичились, друг перед другом, своими меткими выстрелами и восхищались моим нападением на врагов с криком «За Родину».

Я смотрел на парней и думал об их отце Кирилле. Надо же, возраст за сорок, а имеет пятерых сыновей и двух дочек, а я под сорок ни кола, ни двора, ни детей. Тоска опять навалилась, серой пеленой, плевать на всё. Я задремал.

Снег сыпал и сыпал, укрывая тёмно-зелёные леса белым покрывалом, лишь река выделялась чёрной лентой, сопротивляясь наступающей зиме.

Я очнулся от лая собак. Расшива в темноте подошла к родному берегу и хрустя ломаной наледью ткнулась носом в песок. Запах дыма, от печных труб, навевал ощущение скорого, домашнего тепла. Гребцы выпрыгивали из лодок, снимали вёсла, подхватывали мелкий скарб и выносили на хрустящую от заморозка траву. К лодкам, с факелами, сходились весяне, встречая своих родных и близких. Две собаки, прыгнувшие с расшив, встретились со своими собратьями и начали весело носиться, то пропадая в темноте, то появляясь возле людей. Кирилл и сыновья были возле Бурея и что — то ему объясняли. Тот слушал с очень серьёзным видом, иногда задавая короткие вопросы. Я не ловко перевалился через борт и хотел было прихватить что-нибудь на берег, но кто-то из мужиков тронул меня за плечо:

— Не дури Владша! Сначала руки поправь…

Я молча побрёл на берег ища глазами Светлу.

Сзади толкнул Данила:

— Вон она Влад…

Я повернул голову и увидел её. Она стояла в свете факелов, в зимней одежде из грубого, толстого сукна. Одной рукой она прикрывала губы, а другой как-бы искала кого-то среди мужчин. Я сжал ладанку в руке и ноги понесли меня к ней. Она повернулась, наши взгляды встретились. Радость в её глазах быстро сменилась испугом:

— Что ты Владушка? Что с тобой?

— Ничего, я пришёл к тебе, пошли домой…

Меж нами встал Бурей:

— Нет Владислав, пойдём ко мне, а потом домой.

— Бурей, давай завтра? Я устал как шахтёр.

Ведун подозвал Пятака:

— Володимир, как собаку устроишь, со своей сумой ко мне иди.

В очах Бурея метался огонь факелов. Взгляд был властным и жёстким.

Вовка заартачился, но глянув в глаза Бурею сразу согласился.

— Иди ко мне Владислав! Доброга тебя проводит.

Появившийся из толпы Доброшка, взял меня за руку и потянул:

— Пойдём Влад.

— Ну, хорошо, пошли.

Мы вышли за деревню, я оглянулся, Светла стояла метрах в пятидесяти и казалось плакала.

— Не плач, я скоро! — Обратился я к ней…

Доброшка бросил факел в снег, всё погрузилось во тьму.

— Пойдём Влад, дед Бурей ждёт.

Мы шли по ночному лесу около получаса, снег хрустел под ногами и это мне не нравилось. Было какое-то чувство наготы. Меня все слышали, а значит и видели. … и вот, впереди показался свет. Сквозь частокол молодых осин вела узкая тропинка. Доброшка смело шагал вперёд, ведя меня за руку. Деревья редели, где-то впереди горел костёр, мы двигались к нему.

От неожиданности я вздрогнул, на меня глядели огромные, чёрные глазницы черепов животных, посаженые на вкопанные в землю колья. Присмотревшись к одному, остановился и щёлкнул его по лбу, он отозвался пустотой, вызвав у меня улыбку и лёгкий смешок.

— Прав был Кирилл. — Прозвучал голос Бурея.

Как он тут оказался (?), — мелькнуло у меня удивление.

Я повернулся прошёл сквозь коридор деревьев и передо мной раскинулась, освещённая пламенем костра, поляна на которой по кругу стояли, деревянные, в рост человека, истуканы, присыпанные первым снегом. На противоположной стороне круга, стояло большое изваяние какого-то, как я понял, бога. Бурей сидел за этим кругом в глубине поляны, на деревянном «троне», сделанном из цельного ствола дерева и покрытого мехами, а за ним высилась сказочная изба, с высоким коньком. Отблески костра на его одеждах и лице делали его огромным и всемогущим. Взгляд был пронизывающим и сосредоточенным.

— В чём прав? — устало спросил я.

— В том, что в тебе начала стираться светлая сущность. Ты сегодня первый раз убил человека своими руками, очищения не сделал, ибо не знаешь. Это тебя изменило. Не твоя в том вина.