Огненная кровь. Том 1 (СИ) - Зелинская Ляна - Страница 13

Но недолго я радовался, учитель, на ночь глядя он опять взялся за старое, притащил в дом девок и начал показывать им разные чудеса! Зажигал пальцами свечи, лепил в небе звезды из светляков и драл подушки, чтобы перья летали по комнате, как снег. А после выпил кувшин полынного вина и дышал огнём точно паршивый дракон — закоптил весь шёлковый балдахин над кроватью, за который хозяин дома с нас не меньше тридцати ланей возьмёт!

Я пишу вам каждую неделю, учитель, как вы и просили, но в каждом письме буду снова это повторять — дайте мне совет, как вразумить Альберта? А то недалеко нам всем до беды. Или нас с ним сожгут на костре за ведьмовство, или за эти оставшиеся полгода, что мне следует быть с ним по вашему велению, я совсем разум потеряю. И на что я вам неразумный?

Ну вот, вроде это все последние новости.

С глубочайшим поклоном, пожеланиями здоровья, долгих лет и надеждой на скорейшее моё возвращение, ваш верный Цинта».

Мальчишка терпеливо топтался у двери, ожидая пока Цинта посыплет текст песочком, подует трижды, растопит воск и намажет большую бурую кляксу, а после пришлёпнет видавшим виды перстнем с голубями.

— Держи. Да смотри, неси аккуратно, пока не засохло, — напутствовал Цинта сына почтаря, сопровождая слова монетой в три леи.

Из всей почты Альберту сегодня было только одно письмо. Обычно в день их приходило по три-четыре, в-основном от женщин, иногда от кредиторов, просителей отсрочить карточные долги или с предложениями сатисфакций. И Цинта уже научился мгновенно их различать. Послания от врагов — краткие записки, запечатанные чёрным сургучом. От дам — пухлые конверты, в пяти местах заклеенные алым воском и благоухающие цветочной водой. Кредиторы же и вовсе писали кратко — на карточках, не удосуживаясь скрывать свои требования под вензельными печатями.

А вот сегодняшнее письмо было особенным. Цинта повертел его в руках, разглядывая аккуратный бисерный почерк, и старательно понюхал. Конверт отчётливо разил кожей, видимо, от сумки, в которой его нёс мальчишка. Немного пижмой и полынью, это от конторки почтаря, в которой тот вечно прятал разные травы: от сглаза, крыс и для мужской силы. Но главным был лёгкий, почти исчезающий аромат духов: белая камелия и миндаль. Цинта бы поставил золотой, будь у него, конечно, золотой, на то, что письмо прислала роковая женщина.

И хоть в остальном оно было обычным, если не считать того, что писала его обладательница изящного почерка и редких дорогих духов, но, судя по тому, как выветрился аромат, пришло оно издалека. Цинта посмотрел на печать — ничего не значащие завитки, похожие на листок клевера, и пробормотал, разглядывая его на просвет:

— Ну, здравствуй, незнакомка. Чую я дурные вести…

А чутьё не подводило его почти никогда.

Чаще всего Альберт заставлял его вскрывать всю почту и читать вслух, вставляя по ходу едкие комментарии или прерывая на полуслове просьбой посмотреть, о чём написано в конце. А иной раз после первых же трёх строк, не раздумывая, отправлял послание в огонь. Но это письмо он захочет прочесть сам — Цинта был в этом уверен, и поэтому аккуратно положил его в карман.

Со второго этажа их небольшого дома послышались звуки: кто-то завозился, загремели бутылки, послышался женский смех и отчётливый стук каблучков.

— Куда ты запропастился, отравитель? — прозвучал глухой голос Альберта из-за закрытых дверей, а затем снова стукнуло что-то, и, зная привычки хозяина, Цинта мог поклясться, что это его сапог только что врезался в дверь.

Кошка шарахнулась в открытое окно, спугнув ленивых голубей с козырька крыши, а Цинта, вздохнув, прихватил кувшин воды и неторопливо пошёл наверх.

На лестнице ему попались две полуголые растрёпанные красотки в алых блузках, чёрных корсажах и юбках, расшитых розами. Одна поцеловала его в щёку, а вторая толкнула локтем вбок и прошептала пару скабрезностей. И затем обе, расхохотавшись, набросили плащи и исчезли в передней.

Не иначе девицы из борделя на Цветочной улице. По десять ланей за ночь! Сплошное разорение!

— Мой князь, эти девки оставят нас без штанов, — произнёс он, распахивая настежь двери в спальню и ставя кувшин рядом с чашей для воды.

— Я вроде и так без штанов, — раздался хриплый смех из-под горы подушек, — нашёл, чем испугать!

В комнате было темно и жарко.

Полночи чадили свечи при закрытых окнах, камин хоть и угас, но угли всё ещё тлели. Витал тяжёлый винный дух вперемешку с дешёвыми духами и приторно-сладким запахом чего-то, едва заметно дымившегося в медной чашке.

Ещё и курьму жёг! Мирна-заступница, совсем разум потерял!

Цинта покачал головой, раздвинул лиловые портьеры и, распахнув ставни, впустил в комнату свежий воздух и неяркое осеннее солнце. Сквозняк ворвался, подхватил немного перьев, устилавших пол ковром, закружил их и метнул на лестницу.

Все подушки изодрал, паршивец! А портниха теперь возьмёт десять лей, не меньше! Опять траты!

Он укоризненно покосился на стол, на лаковой поверхности которого в засохших разводах вина громоздились обглоданные фазаньи кости, пустые бутылки и огрызки груш.

— Полдень уже… Опять грибы, мой князь! — воскликнул он, глядя на чёрные шляпки ненавистных поганок в маленьком блюде.

— Надо же было чем-то заедать твою ядрёную настойку, — пробормотал Альберт, вытаскивая из волос застрявшие перья.

— Вот зачем зазря духов тревожить? А это что чадит? Снова курьма?

— Да, перестань ты бурчать, голова и так, как медный таз.

Альберт встал с кровати, натянул халат и подпоясался криво.

Цинта искоса окинул его взглядом — чем-то неуловимым князь всё время внушал ему страх, понятно, что он был высок и статен, и что руки у него были, что стальные клещи — лучше не попадаться. И повадки, как у дикого зверя. Но больше этого его пугало выражение, которое иногда появлялось на лице Альберта — когда он бывал зол и рассержен, его чёрные брови сходились на переносице, а в серых глазах, казалось, плещется холодная сталь. Вот как вчера, когда он гнался за ним с вертелом.

Но сейчас князь выглядел так себе: серые глаза хоть и налиты кровью, но лицо усталое, небрит и мрачен, и щурится от яркого света, потирая виски и переносицу.

Похмелье!

Альберт подошёл, плеснул из кувшина воды, окунул лицо в чашу и долго фыркал, разбрызгивая капли, потом заругался тихо на айяарр и, пригладив мокрыми пальцами растрёпанные кудри, грубо стянул их лентой.

— Непотребства до добра не доведут, мой князь, — буркнул Цинта, составляя на поднос грязные чашки.

На что Альберт лишь усмехнулся, поправляя в ухе обсидиановую серьгу, подошёл к окну, разглядывая город, раскинувшийся на склоне холма, и жадно втянул ноздрями прохладный осенний воздух.

Внизу пестрело одеяло черепичных крыш, расшитое серыми нитками мощёных улиц. Хитросплетение переулков спускалось вниз к реке, и прямо под окном, над пристройкой к дому булочника вился сизый дымок. Сквозь запах мокрой листвы ветер донёс тёплый хлебный дух. Впервые за много дней небо очистилось от туч, и солнце, заиграв на разноцветье пёстрых клёнов, грело ласково. Торжественной белой лентой заблестела кайма гор, подёрнутых первым снегом, и как-то всё изменилось вокруг, в одну ночь, запылав жёлтыми красками — осень добралась уже и в Индагар.

Голуби, увидев Альберта, слетелись на подоконник в ожидании обеденных крошек и, воркуя, стали подбираться к его рукам, идя осторожно и покачивая головами в такт каждому шагу. Он вытряхнул им то, что осталось в хлебной корзинке, и отошёл внутрь комнаты.

— Но это же было лекарство! А ты выпил всю бутыль! — воскликнул Цинта, заглядывая в горлышко пустого кувшина из-под полынного вина.

— Я и лечился, — хрипло ответил Альберт, — теперь горло горит так, будто я всю ночь горячие каштаны глотал. А всё, между прочим, по твоей милости, отравитель! Кто, как не ты, подлил мне вчера той гадости в вино? Ты же просто вредитель, друг мой! И теперь, благодаря твоему участию, я буду выглядеть идиотом и трусом перед этим заносчивым щенком.