Чёрная жемчужина Аира (СИ) - Зелинская Ляна - Страница 42

Как оказалось, она принадлежала вовсе не его деду, а Огюсту Дюрану — его отцу. Он нашёл письма матери вперемешку с его собственными письмами из тех времён, когда он жил в Вале-де-Мэй, какие-то расписки, настолько выгоревшие, что на них почти не осталось чернил. Эдгар пролистал папку веером. Похоже, что это всё просто следует отправить в камин — зачем отец хранил их у мсье Бланшара? Среди писем и расписок мелькнула какая-то картинка, и он, подцепив её пальцами, вытащил из стопки бумаг.

Бурбон попал не в то горло, обжёг, и Эдгар закашлялся, едва не подавившись.

Как это вообще понимать?

Это был рисунок, выполненный карандашом на очень хорошей плотной бумаге и отлично сохранившийся. Его отец прекрасно рисовал, и этот талант по наследству передался и Эдгару. К тому же в углу листа стояла собственноручная подпись Огюста Дюрана.

Эдгар поставил стакан и, взяв в руки канделябр, поднёс его к листу. Он долго разглядывал нарисованную на нём девушку — прекрасную юную квартеронку, искусно изображённую рукой его отца. В изящном платье, в шляпке и с зонтиком, чуть склонив голову, она улыбалась задорно и лукаво.

— Да не может этого быть! — произнёс он, наконец, поставив свечу и потерев рукой лоб.

Эдгар её узнал. И хотя на рисунке она была лет на двадцать моложе, но, вне всяких сомнений, это была она — Мария Лафайетт, хозяйка лавки на рю Верте.

Но не может же это быть и в самом деле она?

Рисунок крупно выделял лицо, лиф платья, воротничок из кружев и руку в ажурной перчатке, держащую зонтик… Эта девушка выглядела, как воспитанница дорогого пансиона из Старого Света, а Мария Лафайетт, или как там её зовут на самом деле, носила кричаще-яркий тийон и платье богатой вольноотпущенной ньоры, гагатовые бусы и кольца — украшения, присущие, скорее, торговке или горничной.

Может, это всё-таки не она? Но, Боже! Какое поразительное сходство! Может, это сестра, племянница… дочь, наконец? И, выходит…

— Ну разумеется! А я-то, дурак, поверил! — Эдгар налил себе ещё бурбона и откинулся на спинку дивана.

Если они с отцом были знакомы, то вот откуда эта Мария могла знать историю его семьи, и то, что он потерял жену и дочь. Тогда в лавке она спросила его имя, и он похож на отца — всё сходится! Она просто его узнала и догадалась.

— Значит, ты всё-таки шарлатанка? Проклятье! — он хлопнул ладонью по подлокотнику.

Он так надеялся на то, что сможет получить от неё хоть какие-то ответы. Но, видимо, нет. А значит и та девушка… она тоже шарлатанка? Так вот почему она так испугалась, увидев его, и убежала из храма. Они просто надули его, опоили, обчистили, а он… а он просто дурак!

Почему-то мысль о том, что девушка оказалась обычной шарлатанкой, была особенно неприятна. Но, как ни странно, желание найти загадочную незнакомку от этого только усилилось. Он смотрел на пламя свечи и понимал, что с того момента, как вышел из храма, где-то в мыслях он всё время прокручивает варианты её поиска — куда сходить, с кем поговорить… И это становилось почти наваждением.

Эдгар перевернул рисунок и на обратной стороне увидел надпись, сделанную рукой отца: «Эк Балам».

— А это что ещё значит?

Он долго смотрел на эту надпись, пытаясь сложить картинку в голове, а потом просто бросил его на стол, откинулся на спинку дивана и даже не заметил, как задремал.

Окна в доме на рю Гюар темны, лишь огарок свечи дрожит на окне в каморке верного Нила. Бледный язычок пламени почти неотличим от тех светлячков, что летят на его свет, ударяясь в стекло…

Трава на газоне пострижена, и лапы мягко утопают в ней…

Нил дремлет на стуле у окна, и она замирает на мгновенье рядом, глядя на его седые волосы.

Как же он постарел!

Лёгкий вздох… Шелест платья…

Она проходит мимо тенью, дуновением ветерка, и скользит вверх по лестнице в пять ступеней. Но даже если бы старый ньор не спал, ему всё равно её не увидеть… И она всё равно ничего не сможет ему сказать...

Окно в холле приоткрыто…

На диване спит мужчина, и стол завален бумагами.

Скрипнули половицы…

От окна отделилась тень…

Эдгар проснулся внезапно.

Дышать было нечем. Хищные пальцы кошмарного сна спазмом сдавили горло.

Он сел на диване рывком, протирая ладонями глаза. Свеча на столе давно угасла, а остальные, похоже, погасил Нил. Но густую темноту ночи разбавлял свет фонаря, висящего над входом. Он падал сквозь окно размытым квадратом, и сотни светлячков вились вокруг него призрачным облаком. И на фоне этого пятна света Эдгар совершенно отчётливо увидел силуэт, стоявший напротив.

Чёрное на чёрном. И глаза — две ониксовые бусины, ещё более чёрные, чем окружающая их тьма. Мгновенье — они вспыхнули золотистыми искрами, и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, Эдгар нашарил на столе пистолет и выстрелил в самую гущу тьмы.

Ему послышался стон, тень метнулась к окну, а Эдгар — следом, но спросонья и в темноте запнулся о стол, налетел на кресло и упал.

— Проклятье! — прорычал, вскакивая и распахивая дверь.

Но снаружи уже никого не было. Эдгар перемахнул стриженый куст и, как был босиком, бросился к дороге с пистолетом в руке. Ему показалось, или чёрная тень мелькнула, исчезая за углом?

Он снова выругался, постоял, озираясь, и вернулся в дом.

В комнате пало пороховым дымом. С причитаниями ввалился Нил и принялся снова зажигать свечи. Эдгар забрал у него фонарь и посветил вокруг. Пуля вошла в край косяка у двери, оторвав от него щепки, и он склонился, рассматривая их на полу. Дотронулся пальцами до тёмного пятна на паркете, а затем поднёс пальцы к фонарю.

— Так значит… у тебя есть кровь? — произнёс он с почти хищной усмешкой, разглядывая окровавленные пальцы. — Вот видишь, Нил, а ты говорил, что даппи не оставляют следов, потому что у них нет тела. А выходит, что тело-то у них есть. А раз есть тело, значит… его можно убить!

— Да что же это, массэ Дюран! — запричитал старый ньор. — Может, это просто лихоимцы какие забрались? Грабители? Увидели, что тут люди живут теперь, вот и залезли в надежде, чем поживиться! Давайте поглядим, может, что пропало?

Нил принялся осматривать комнату, бормоча под нос что-то невнятное, ощупывая на ходу всё: канделябры, часы, посуду в шкафу… Эдгар тоже обошёл дом, но вещи были на своих местах. Он поставил фонарь на стол и только теперь обратил внимание, что одной вещи всё-таки не хватает. Портрет девушки-квартеронки исчез.

В этот раз Аннет не радовали даже два новых платья, привезённые матерью из Реюньона, ни веер из страусовых перьев, ни новые серьги…

Дом уже погружался в сон, но Аннет видела, что родители ещё не легли. Она слышала, как её мать, проверив служанок, отправила записку мадам Фрессон и коробку с украшениями к завтрашнему балу, а затем удалилась с отцом в кабинет.

Аннет знала, что там сейчас и будет решаться её судьба. Ведь что бы ни говорил отец, в их семье всё всегда делалось так, как хотела мадам Селин. И хотя в обществе утончённая и хрупкая Селин Бернар обычно играла роль послушной жены, но её милая улыбка, сочувствие и сладкий голос никого обмануть не могли. Все знали, что характер у этой женщины всё равно что ружейный шомпол, только завёрнут в розовый атлас.

Аннет прокралась под лестницу в каморку, туда, где в стене была щель, через которую можно услышать, о чём говорят в кабинете, и замерла в темноте посреди хозяйственного инвентаря, вся превратившись в слух.

За закрытыми дверями кабинета сегодня будет обсуждаться её будущее и ситуация с кузиной Летицией и Жильбером Фрессоном. И ей обязательно нужно знать, что решит мать.

— …и уж, конечно, вовсе не о такой невестке я мечтала! — услышала Аннет голос матери. — Но, если у нас уж совсем ничего не получится, то… с другой стороны, смотри, если поместье будет разделено на три части и Филипп женится на Летиции, то, сам подумай, дорогой, — голос Селин стал тише и мягче, — для нас это даже выгоднее, чем делить «Жемчужину» напополам с твоим братом Алленом. Две трети поместья перейдут к нам, и это лучше, чем половина, и уж точно лучше, чем всё отдать этой полукровке. Конечно, ты рассчитывал породниться с Шарби, но за свою Нинель они ведь дают гораздо меньше, чем стоимость доли Летиции в «Жемчужине».