Мое преступление (сборник) - Честертон Гилберт Кий - Страница 7

Когда он проснулся, был белый день и можно было хорошо разглядеть не только лес и сад, но и поля, и фермы на мили отсюда. Дневной свет обычно дарит некоторое просветление и разуму, даже если позади бессонная ночь, так что Пейнтер, охваченный тревогой, вскочил – и обнаружил, что и остальные его товарищи стоят на лужайке в таком же тревожном ожидании. Не было нужды спрашивать, чего именно они ждут. Конечно же, рассказа своего эксцентричного друга, эксперимент которого (из неосознанного страха или из соображений чести) не решились прервать, о его ночных приключениях; рассказа смешного, или обыденного, или каким там он будет. Но час шел за часом, а в лесу не было никакого движения, разве что случайная птица перепархивала с места на место. Сквайр, как и большинство подобных ему людей, был жаворонком, так что вряд ли стоило предполагать, что он заспался; напротив, судя по тому, как он был возбужден вечером, скорее всего, ему и вовсе не удалось заснуть. Однако он все же до сих пор не проснулся и не пришел – возможно, всплеск эмоций сменился переутомлением. Когда солнце уже стояло в зените, Эйш развернулся к остальным и высказался грубо, но по делу.

– Так что, идем в лес? – с некоторым сомнением спросил Пейнтер.

– Я пойду, – просто сказал Трегерн. Все посмотрели на него, а он вздернул подбородок и добавил: – Нет-нет, не утруждайтесь. Хорош был бы верующий, который боится взглянуть на то, во что верит.

И снова они смотрели, как человек поднимается по извилистой белой тропе и исчезает в серой громадине леса, но на сей раз долго ждать его возвращения не пришлось.

Прошло лишь несколько минут, и он снова возник в лесных воротах. Медленно идя по траве, он подошел, остановился возле доктора, стоявшего ближе всех к лесу, и что-то сказал. Слова его были переданы остальным, и их повторяли снова и снова, сопровождая возгласами недоверия. Все бросились в лес, но вскоре выбежали оттуда, сообщили новости зевакам, собравшимся у дома, и мгновенный беспроводной телеграф, столь распространенный в сельской местности, разнес известие раньше, чем его успели как следует осмыслить. Еще не село солнце, но четверть графства уже знала, что сквайр Вейн исчез, будто лопнувший мыльный пузырь.

И хотя эта дикая история быстро разлетелась и тщательно обдумывалась, прошло немало времени, прежде чем у нее возник даже намек на продолжение. За это время Пейнтер из вежливости покинул дом, исполненный скорби, а скорее нескончаемых вопросов, и переехал в деревенскую гостиницу. Барбара Вейн была рада видеть его, принимать его сочувствие и слушать его рассказы путешественника, так что он часто навещал ее, равно как и юрист с доктором – на правах друзей семьи. Даже Трегерна Барбара не отвадила, и время от времени он приходил под предлогом помощи в поисках. Все пятеро не раз собирались за тем самым старым столом, за которым в последний раз обедал несчастный хозяин. Барбара вновь напоминала каменную статую, хотя на сей раз трагическую. Она не выказывала никаких эмоций с того самого утра, когда выяснилось, что сквайр пропал; тогда же она разразилась странными речами, удивившими многих.

Тогда она медленно вышла из дома, куда накануне ее благоразумно отослали, и по ее лицу было ясно, что она уже все знает. На крыльце позади нее стоял Майлз; наверное, он и рассказал.

– Не расстраивайтесь слишком сильно, мисс Вейн, – негромко и довольно нерешительно произнес доктор Браун, – поиски только начались. Я уверен, что мы найдем… какое-то простое объяснение происходящему.

– Доктор прав, – произнес Эйш своим обычным уверенным тоном, – и я сам…

– Доктор неправ, – возразила бледная девушка, – мне лучше знать. Прав поэт. Поэт всегда оказывается прав. О, он здесь с начала времен, он видел чудеса и кошмары, сопровождающие нас на пути и скрывающиеся под кустом или за камнем. Вы и ваше врачебное искусство, ваша наука… Вы существуете здесь всего лишь жалких несколько поколений и за это время не побороли даже тех своих врагов, которые поражают человеческую плоть. О, простите, доктор, я знаю, что вы славно сражаетесь, но лихорадка все приходит и приходит в деревню, и люди все умирают и умирают. А теперь и мой бедный отец умер. Господи, помилуй нас всех! Все, что нам осталось, – это верить в Господа, ведь не верить в бесов мы не можем.

Сказав это, она медленно пошла прочь, и никто не решился последовать за ней.

Весна уже сменялась летом, и над круглым столом, стоявшим в саду, раскинулся зеленый купол из листвы, когда американец, сидя там с двумя своими приятелями – юристом и врачом, – начал разговор с того, что давно его мучило.

– Итак, – сказал он, – что бы мы ни думали об этом всем, наверное, каждый уже пришел к одному и тому же выводу. Я не могу говорить об этом достаточно деликатно, но, в конце концов, это важный вопрос. Как нам поступить с делами бедняги Вейна, оставив в стороне его самого? Полагаю, вам, – он обратился к юристу, – известно, составил ли он завещание?

– Он оставил все дочери, не обременив ее никакими ограничениями, – ответил Эйш. – Но мы ничего не можем с этим сделать. Нет никаких доказательств, что он мертв.

– Никаких законных доказательств? – отметил Пейнтер сухо.

Доктор Браун в раздражении наморщил свой высокий лоб и сделал нетерпеливый жест.

– Конечно, он мертв, – сказал он. – Для чего нужна вся эта законническая возня? Вы прочесали всю рощу, не так ли? Человек неспособен взлететь с высокого утеса и воспарить над морем, он может только свалиться вниз. Как он может быть не мертв?

– Я говорю как юрист, – поднял брови Эйш. – Мы не можем предполагать его смерть или даже инициировать коронерское расследование, пока не отыщем тело бедолаги или хоть какие-то останки, которые можно обоснованно считать его телом.

– Понятно, – спокойно произнес Пейнтер. – Вы говорите как юрист, но, полагаю, несложно понять, что вы думаете как человек.

– Я лично предпочел бы быть человеком, а не юристом, – довольно резко бросил доктор. – Вот уж не знал, что законы устроены так по-дурацки. Что хорошего в том, что бедная девушка не может управлять собственным имуществом, а поместье хиреет? Впрочем, мне нужно идти, а то захиреют мои собственные пациенты.

И, коротко попрощавшись, он двинулся в сторону деревни.

– Этот человек исполняет свой долг с редкостным тщанием, – заметил Пейнтер. – Мы должны простить его… Как правильно сказать: манеры или манеру поведения?

– О, я не держу на него зла, – добродушно ответил Эйш. – Но я рад, что он ушел, потому что… В общем, потому что я не хочу, чтобы он знал, как чертовски прав.

С этими словами он откинулся на спинку стула и принялся рассматривать импровизированный зеленый навес над столом.

– Вы уверены, – спросил Пейнтер, вперив взгляд в стол, – что сквайр Вейн мертв?

– Более того, – отозвался Эйш, не отрывая взгляда от листвы, – я уверен, что знаю, как он умер.

– О! – произнес американец, вздохнул, и какое-то время они так и сидели: один уставился на дерево, второй – на стол.

– Уверен – наверное, слишком громко сказано, – продолжал Эйш. – но против вердикта «виновен» нужны серьезные аргументы. Не завидую адвокату защиты в этом деле.

– Адвокату защиты, – повторил Пейнтер и бросил на собеседника быстрый взгляд. Сейчас ему вновь почудились в Эйше наполеоновские черты, как тогда, когда они впервые говорили о легенде про святого Секируса. – То есть вы не считаете, что деревья…

– Да какие к черту деревья! – фыркнул юрист. – У этих деревьев были две ноги. Наш друг поэт, – с усмешкой добавил он, – назвал бы такое создание гуляющим деревом. Кстати о нашем друге поэте: вы ведь тогда заметили, что он вовсе не всю ночь драматически разгуливал вдоль моря, помните? Вы еще удивились, кажется. Увы, я, как и вы, отнесся к этому равнодушно, тогда я не был так уверен, как сейчас.

– В чем уверены?

– Во-первых, в том, что наш друг поэт той ночью отправился за Вейном следом: я видел, как он шел назад.

Пейнтер, бледный от волнения, подался вперед и ударил по деревянной столешнице так, что она заскрипела.