ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ) - Куламбаев Серик Алтайевич "Серик Куламбаев" - Страница 26

Мама часто меня отчитывала. А я не понимала, почему должна подчиняться дурацким правилам. Мы ссорились, сильно ссорились. Папа слушал-слушал, а однажды взял меня за руку и отвел в секцию спортивной гимнастики. Там выяснилось, что у меня есть и гибкость, и прыгучесть, и смелость. Только вот желания каждое утро ходить на тренировку не было никакого. Я ревела, запиралась в туалете, ела снег, чтобы заболеть. Ничего не помогало. Папа каждое утро будил меня в шесть, молча выслушивал мои хныканья, кормил завтраком и за руку вёл на гимнастику, а потом сам ехал на работу.

Однажды, помню, снега по колено намело, дорожки ещё расчистить не успели, и папа меня на спине нёс. Я сидела, обхватив его за шею, и жаловалась, как мне плохо на этой гимнастике, какой у нас злющий тренер и как хочется спать. А папа сказал: «Кирюх, дотерпи до весны. Если к тому времени не понравится, даю слово, уйдёшь из секции, если захочешь. А пока постарайся быть лучше всех».

До весны оставалось ещё ужас как много – целых два месяца. Но папа никогда не обманывал. А раз так, то и потерпеть можно. Да и тренеру Борис Палычу назло что-нибудь классное отчебучить. Пусть потом жалеет, что я ушла.

Но скоро злость на тренировки переросла в спортивную злость, в азарт. Мостик, шпагат, стойка на руках, сальто, колесо – к марту я умела всё, и мне хотелось большего. В зал уже сама неслась. В мае у нас были первые показательные выступления. Грамота за участие затерялась, а как мне хлопали папа с мамой, до сих пор помню. И в школе год закончила хорошо.

Спорт меня затянул. И хотя Борис Палыч ругал чаще, чем хвалил, мне нравилось, с какой лёгкостью у меня стали получаться сложные элементы. Иногда и во дворе тренировалась: солнышко на турнике, фляк, сальто. Девчонки ахали, но у нас в секции это считалось за баловство. Зато, когда на первых настоящих соревнованиях зал ахнул после моего сальто на бревне – это было дороже медали. Места я тогда никакого не заняла, но бревно стало моим любимым снарядом. Не то что брусья. Всё время с них срывалась.

Перешла в спортшколу. Ездила на соревнования. А в пятнадцать лет случайно познакомилась с девчонками из хореографического училища, они подружку пришли поддержать. Напросилась к ним на репетицию, интересно же. Пришла и загорелась балетом. Понятно, что танцевать, как они, я не буду, но после девятого класса можно было поступить на отделение хореографии.

Перед экзаменами волновалась, конечно. Успокаивала себя: если не поступлю – ничего, не трагедия. Знаете, спорт учит держать удар. Сорвалась? Не плачь тренируйся. Готова – покажи, что можешь. Входила на экзамены, а в ушах папины слова: «постарайся быть лучше всех». И я поступила! Домой летела, как на крыльях. Родители хлопали, обнимали, как тогда, на самых первых показательных выступлениях.

Отмечали в лесу на пикнике. Давно вместе не ездили. Папа шашлык на углях приготовил. Веселились, смеялись. Даже когда одеяло подпалилось. Морсом потушили. Мама истории из школьной жизни рассказывала. Я и не знала, что она так смешно рассказывать может: обычно она меня всё воспитывала. Папа подбрасывал в костёр сухие берёзовые ветки. Запах от них… Лучше него нет. Это был самый счастливый день в моей жизни!

Начались занятия. Утром я бежала в училище, а вечером на тренировку. А однажды, конец октября уже был, – возвращаюсь, а перед домом скорая, милиция, соседи толпятся. Я даже не подумала, что к нам, и тут у меня мобильник зазвонил, а в трубке мама плачет.

Они ужинали, всё нормально было. А потом папа сказал, что ему что-то нехорошо, лучше полежит. Вышел в коридор и упал. И всё. Сердце.

На похоронах столько людей было. С папиной работы. Из школы. Соседи. Вся наша команда. Мама плакала, а я не могла. Будто в папину деревяху превратилась.

***

Кира замолчала. Сидела и молчала, только мокрые дорожки по щекам. Молчали и мы – а что тут скажешь?

– Давай отца твоего помянем, – Макар встал, взял стакан.

Мы тоже поднялись.

– Царствие Небесное.

Выпили не чокаясь. Кира сделала глоток, поставила стакан и продолжила рассказ.

***

Стали мы с мамой жить дальше. А что делать? Мама как-то сразу сильно сдала. Ей тогда сорока ещё не было, а выглядела чуть за тридцать. А после похорон постарела разом, даже походка другая стала. Я ходила в училище, на тренировки, грузила себя до предела. Но пропала лёгкость в движениях, тело было как не моё. И однажды, выполняя сальто на бревне, я оступилась и упала спиной на снаряд. Травма позвоночника, и в результате отнялись ноги. Нижний парапарез³¹37, на всю жизнь этот диагноз запомню.

Поначалу я даже не осознала тяжести диагноза. Переломы, вывихи, порванные связки – у гимнастов дело обычное. Врачи починят. Мне тогда было всё равно. Не хотелось ни пить, ни есть, ни говорить. Вообще ничего не хотелось. Но шли недели. Месяцы. А ног я так и не чувствовала. И я наконец испугалась. Просто паника началась. Я массировала ноги, лупила по ним, колола, щипала. Ничего. Будто это чьи-то чужие конечности, которые просто здесь позабыли.

Врачи чего только со мной не делали. С каждым новым методом терапии возникала надежда: вот сейчас получится, вот это точно поможет. Но не помогало ничего.

Ужасно это было. Чего проще – встать с кровати. А я не могу. Даже такой ерунды не могу. Даже пошевелить пальцем. Я старалась найти в голове те нити, которыми могу дёрнуть себя за ноги, и не могла. Не могла поверить, что такое происходит со мной. Давай! Очнись! Это просто сон, просыпайся! Запрещала себе думать, что это навсегда, что никогда больше не сделаю ни шага, не почувствую ступнями прохладу пола или горячий песок. Мне же тогда семнадцати даже не было. И всё равно думала. Чуть с ума не сошла. А училище? На что я теперь годна, кому нужна… Я кусала руки до крови, чтобы не заорать от ужаса в полный голос. Ну почему? За что мне? Сначала папа, а теперь это.

Друзья, поначалу штурмовавшие палату, со временем перестали даже звонить. Только мама сохраняла бодрость. Как она всё успевала? Работала в школе, вела частные уроки – лечение стоило немалых денег – и каждый день приезжала ко мне. Её забота была такой естественной, будто ей и не трудно вовсе.

Она читала мне книжки, рассказывала о жизни, научила шить, вязать и плести всякие безделушки. Врачи говорили, что развитие мелкой моторики каким-то образом поможет мне встать. Знаю, звучит смешно. Рукоделием мама не ограничивалась. В моей палате перебывали и столичные врачи, и знахарки, и экстрасенсы. Первые накачивали дорогущими лекарствами, вторые – чудодейственными снадобьями и примочками. Экстрасенсы вещали про ауру, чакры, подключение к космосу. Только всё зря. Ничего не помогало.

Так прошёл год. Я начала привыкать к мысли, что моё будущее – будущее инвалида. С невозможностью выйти из дома, утками, жалостливыми взглядами и одиночеством. Наверное, так бы оно и было. Но потом… Потом кое-что произошло…

***

Кира замолчала. У неё задрожали губы, она вскочила, и в следующее мгновение хлопнула входная дверь.

– Елки-моталки, – сказал Макар. – Что там ещё могло случиться?

– Даже не представляю. Схожу, поищу её.

Я встал и поспешно вышел на улицу. Мне не пришлось долго искать беглянку. Она стояла на дорожном бордюре, обхватив руками предплечья. В очертаниях неподвижности её фигуры мне почудилась девушка, стоящая на краю крыши высотного здания и мысленно уже переносящаяся куда-то совсем, совсем далеко. Но мир не желал с ней расставаться, и склонившийся фонарь, казалось, умолял девушку остаться, передавая печаль в струйках дождя.

Я подождал несколько минут, она так и не шелохнулась.

Подошёл, тронул за локоть.

– Пойдём. Дождь. Простудишься.

– Иди, я скоро приду.

– Боюсь, что без тебя я не найду дороги домой.

Она шагнула с бордюра вперёд и упала мне на грудь. Даже не знаю, сколько мы так простояли.

Вернулись. Кира ускользнула в ванную, а я прошёл в комнату.

– Ну как? – спросил Макар.

– Нормально, – ответил я, затягиваясь измятой сигаретой.