Глаза, чтобы плакать - Дар Фредерик - Страница 14

• Предыдущая
• 14/26
• Следующая

– Сядь!

Я уселся в плюшевое кресло.

– Что происходит, Морис?

– Что вы имеете в виду?

– Ты играешь ужасно, малыш! Мне неприятно тебе это говорить, но когда минута съемок стоит пять тысяч, лицемерить не приходится.

Люсия при этом ходила вокруг меня кругами. От ее мелькания моя голова закружилась. Наконец она, немного успокоившись, остановилась прямо передо мной.

– За что ты меня так наказываешь, Морис? Ведь все шло отлично на репетициях. Ничто не мешает тебе нормально играть и перед камерой. Ты хоть представляешь, какой поднимется шум, если придется искать тебе замену?

Я ожидал, что она заговорит о моей испорченной карьере, но, как выяснилось, Люсию волновал лишь ее собственный имидж.

– Я же стану всеобщим посмешищем! – прохныкала она.

Как ни странно, после ее слов я сразу же почувствовал облегчение. Все встало на свои места. Речь шла об уязвленном самолюбии, не более того.

– Но у меня же мандраж, Люсия, неужели вы не понимаете?

– Откуда у тебя может быть мандраж, если в этой сцене даже не нужно ничего говорить? А как бы ты почувствовал себя на театральных подмостках?!

– Намного лучше. Я изначально выходил бы на сцену с сознанием того, что буду выдавать конечный вариант, который нельзя будет исправить. На съемочной площадке мне больше всего мешает мысль о том, что в любой момент можно прерваться и начать сначала, что все поправимо... У меня даже нет времени побороть мой мандраж, ведь едва я начинаю делать что-то не то, съемку останавливают. На сцене же все постепенно приходит в норму.

Мои аргументы сразили ее.

– Я понимаю тебя, дорогой мой муженек. Но как же тебе помочь?

– Вместо того чтобы давать указания, лучше покажите, что я должен делать. Перед каждой сценой сыграйте за меня. А у меня хватит воображения, чтобы представить, как должен буду выглядеть я.

Люсия задумалась.

– Ну что ж, давай попробуем.

Мое предложение оказалось гениальным. Все пошло как по маслу.

Актерский талант Люсии не имел себе равных. Она была непревзойденным интерпретатором абсолютно любой роли, даже роли подростка.

В следующей сцене меня должны были снимать со спины. О какой игре тут можно, казалось бы, говорить? Люсия же и здесь смогла изобрести столько актерских наворотов, что я был просто потрясен. Это и безвольно повисшая рука, по которой периодически пробегала судорога, это и голова, которая втягивалась в плечи, словно боялась звука телевизора. Я по-настоящему понял чувства моего героя, находящегося между двух огней, его ужас перед малейшей искрой, способной испепелить счастье любимого отца, когда Люсия поднялась со стула и направилась к двери. Она являла собой само напряжение и предчувствие беды.

– Спасибо, Люсия. Я все понял.

Мой страх испарился. Гений и темперамент Люсии работали за меня. Сцена была снята с первого раза. Еще один дубль сделали для страховки.

– Прекрасно! – одобрила Люсия. – Ты ухватил правильную интонацию, малыш.

На этот раз звукооператор не косил на меня ехидным глазом.

Так мы и работали. Изобретенная система действовала безотказно. Люсия придумывала роль и играла, а я, оказавшись способным имитатором, повторял ее жесты мимику, движение Подлинным исполнителем, несомненно, была она. То, что я делал, относилось к истинному искусству так же, как и любимые детьми альбомы для раскрашивания.

За первую неделю съемок Люсия превратилась для меня в божество, наделенное всеми возможными добродетелями. Я старательно копировал ее игру, радуясь, что мне выпало счастье оказаться инструментом в ее умелых руках. Совместная работа продемонстрировала неограниченные возможности ее таланта гораздо полнее, чем все виденные мною фильмы. Люсия работала скрупулезно и собранно, как акробат, выполняющий опасный номер. Команда Люсии, покоренная авторитетом и убежденностью знаменитой женщины, сумевшей с лихвой доказать справедливость своей громкой славы, трудилась с четкостью хорошо отлаженного механизма.

Вечером, после очередного съемочного дня мы шли в монтажную и просматривали материал, отснятый накануне. Мне безумно нравилось глядеть на себя со стороны. Технический персонал поздравлял меня и осыпал хвалебными эпитетами, называя потрясающим, восхитительным, необыкновенным, сенсационным. Я тоже был весьма доволен своей работой, хотя не стал бы злоупотреблять превосходной степенью, прекрасно сознавая настоящую причину своего успеха.

Однажды вечером, возвращаясь домой на ее огромной американской машине, я не удержался от выражения восторгов и оптимистических прогнозов, касающихся фильма. – Успокойся, – охладила мой пыл Люсия. – Не торопись ликовать. Отдельные кадры – это еще далеко не фильм. Из красивых кирпичиков вовсе не обязательно получается красивый дом, многое зависит от монтажа, от ритма. Тебя восхищают все эти картинки, взятые в отдельности, но ты можешь быть жестоко разочарован, когда они сольются в единое целое, приобретут иное звучание, иное значение.

Доводы Люсии не отрезвили меня. Я верил в победу, я чуял ее, как собака чует дичь. Она была совсем близко, стоило только протянуть руку.

Люсию испугали мои восторги и радужные надежды, о которых в актерской среде не принято говорить вслух, боясь сглазить. В кино существует так называемая "проклятая полоса", когда начинают преследовать неудачи, словно объединились все злые силы. Сначала один из актеров забывает свой текст. Он постоянно спотыкается на одной и той же реплике. Когда же, в несколько заходов, ему наконец удается преодолеть это неожиданное препятствие, в самый ответственный момент заканчивается пленка и необходимо перезаряжать камеру. Возможна и поломка звукозаписывающего устройства. Приходится все начинать сначала, и тогда память изменяет другому актеру, нервы которого натянуты до предела.

Такая проклятая полоса началась и у нас на девятый день работы над фильмом. Снимали сцену, в которой я в завуалированной форме пытался урезонить свою непутевую мамашу. Сцену требовалось сыграть очень деликатно, на полутонах. Сын, наставляющий на путь истинный собственную мать, само по себе явление чрезвычайное по драматизму, глубина и сила которого должны ощущаться зрителем во всей их полноте, хотя он и не выплескивается наружу.

Я начал вести свою роль в несколько форсированном тоне. Шесть раз подряд Люсия заставляла меня повторять все сначала, а потом у нее самой случился провал в памяти. Она должна была произнести следующую реплику:

– Ты говоришь не все, что думаешь, малыш. Хорошо, но тогда, по крайней мере, думай, что говоришь!

Было похоже на внутренний диалог. Люсия очень любила подобные вещи. Увлекшись, она запуталась во всех этих "ты думаешь" и "ты говоришь", в результате из реплики получилась абракадабра. Люсия особенно нервничала в этот день, так как на съемочной площадке собралось немало посторонних: журналисты, Мов. Это я настоял на ее приходе. Ведь девушка до сих пор еще ни разу не была на съемках нашего фильма.

В этот день мы побили все рекорды, двадцать семь раз переигрывая одну и ту же сцену. Участники съемки едва не выли.

Когда наконец прозвучала команда "снято", Люсия велела мне отправиться к ней в уборную и дожидаться ее там. По пути я зашел в бар, так как умирал от жажды, где выпил залпом три стакана сока.

Когда я вошел в уборную, разъяренная Люсия металась по комнате, как зверь в клетке. Мов забралась с ногами на диван.

– Наконец-то! Я думала, что не дождусь тебя!

– Извините меня, но я очень хотел пить и зашел в бар.

Люсия театральным жестом воздела руки к небу.

– Ах, бедняжку мучила жажда!

Вдруг, схватив меня за лацканы пиджака и хорошенько встряхнув, она завопила:

– Кретин! Ты думаешь, я не хочу пить?! Негодяй, безмозглый самец, ты хоть представляешь себе, что такое работа?!

• Предыдущая
• 14/26
• Следующая