Неугомонные бездельники - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/38
- Следующая
— Смотри-ка! — Борька толкнул меня локтем и кивнул в сторону.
Под перекошенным грибком возлежала наша дорогая и давно не виданная гоп-компания: Юрок, Блин, Дыба и Кока-Кола резались в карты. Они тоже увидели нас и подняли головы, а Юрок, наоборот, прижался к песку. Блин пронзительно свистнул, и вдруг они разом грянули:
На миг я подумал, что не меня ли, то есть Гуся, они имеют в виду под пташечкой, по усмехнулся и спокойно сказал:
— Мымры-то водоплавающие! — Нас было слишком много, чтобы думать об опасности.
Наконец мы остановились, покидали ворохом одежду, взбежали повыше и катнули оттуда камеру, как колесо, подгоняя ее звонкими шлепками. У самой воды она налетела на круглый камень, подпрыгнула и, описав дугу, стоймя упала на воду, но не сразу завалилась, а побуксовала. Мы плюхнулись следом, и началась битва!..
Когда интерес к камере поослаб, мы принялись беситься кто как: бросали друг друга со сцепленных рук, играли в чехарду, но не перепрыгивали, а подныривали, боролись, на выдержку сидели без дыхания. Я с криком «утоплю» гонялся за Марийкой, на которой был купальник с разноцветными полосами, кругами и искрами — ну прямо как на Борькиной картине «Любовь с первого взгляда». Мазня мазней, а теперь я нашел в ней смысл! Люська, не умевшая плавать, лежала на камере, как принцесса, и Борька катал ее где по грудь.
— Чего вы в лягушатнике? — крикнул я. — На глубину!
— Давай, Боря! — задорно отозвалась Люська. — Не боюсь.
Тут меня под воду — дерг! Вылетаю — Марийка рядом хохочет. Я в нее ладонью струю! Она мне две! Я — на сближение, ничего не видя в брызгах. Вдруг шипение, хлопок и визг! Я обернулся. На том месте, где только плыла камера, камеры не было, а Борька с Люськой барахтались, захлебываясь.
— О-оп! — крикнул Борька, скрываясь и тут же показываясь.
У плеча его выскочила Люськина голова, и оба они снова унырнули. Я понял, что она тонет и вцепилась в Борьку и что ему едва ли хватит сил отодрать ее от себя. Но Борька всплыл один и в изнеможении погреб к берегу, — значит, отодрал, хватило сил. И вдруг меня как током дернуло: ведь я же не кино смотрю, ведь это же тонет живая Люська! Я испуганно вымахнул на берег, как будто с Люськой должны утонуть все, кто в воде, и заорал:
— Тонет!.. Тонет!..
Мне показалось, что река мигом опустела, точно каждый решил, будто он сам тонет, и — скорей на сушу, убедиться, что жив. А потом мне показалось, что, наоборот все кинулись в реку спасать утопающего. Кинулся и я. Но мне навстречу выбредали уже из воды двое парней, неся на руках Люську. Я пятился до тех пор, пока они наступали на меня. Потом один из парней перевалил Люську через колено, и из нее хлынула вода, много воды. Потом ей разводили руки, и она задышала, потом повернулась набок, и ее рвало еще. Потом она медленно села и, вся синяя, проклацала:
— Хо-олодно-о.
Мы замотали ее во все наши тряпки, но и под ними она продолжала трястись. Все расселись вокруг, только Борька, худой и дрожащий, да я остались стоять.
— Ничего, Люсь, главное — жива, — утешала Мирка, обняв подружку за плечи. — А так подрожишь-подрожишь и отойдешь… Борьк, что случилось-то?
— С камерой что-то, — хмуро ответил Борька. — Плыли-плыли, потом — пш-ш-ш, бух! — и все.
— Тут доски плавают. Могла быть с гвоздем, — сказал кто-то.
— Да и без гвоздя могла остряком…
— А может, камера старая. Держала-держала и лопнула.
Люська высвободила косы и, отжимая их, проговорила:
— Лишь бы не узнали.
— Не узнают! — уверила Мирка.
В воду никто больше не полез. Сработала наша тяжелая артиллерия! Туда ей и дорога! Со страхом досталась нам, со страхом и пропала. Списанные шахматы сгорели, краденая камера утонула, сорванные ранетки — в мусорном ведре дяди Феди. Вот как все оборачивается…
Я смотрел на кособокий грибок. Мымры там что-то не поделили, размахались руками, вскочили даже. И вдруг Блин так ударил Юрку, что тот отлетел метра на два. Поднялся, опасливо подошел к одежной куче, выдернул свою и, не оглядываясь, подался прочь, вспахивая босыми ногами песок. Остальные что-то крикнули вслед, улеглись и снова взялись за карты… Интересно, за что его?.. Свой своего… Или у них нет своих, а так?..
Когда Люська отогрелась, мы отправились домой, помаленьку оживляясь. Женька, идя почти боком, что-то рассказывал Мирке, и та посмеивалась. Марийка, я и ребята из контрдвора заспорили о секретах киносъемок: как делают крушения, пожары, падения с лошадей. Только Борька с Люськой брели молчаливо. Расставаясь, я напомнил Марийке о репетиции и шепнул, что в пять часов буду ждать ее у третьих ворот. Везучие ворота — тут и дерутся, и листовки развешивают, и вот свидание назначают.
Во дворе Мирка похвасталась мне:
— А меня-то Женька пригласил в волейбол играть!
— Но?.. А как же Славка? — вдруг спросил я.
— Что Славка? — насупилась Мирка.
— Ну, это… — я растерялся.
— Дурак ты, комиссар, и не лечишься! — бухнула она, дергая головой, и убежала.
Славка, оказывается, отстал, и никто этого не заметил. Вообще, в теперешней нашей суматошной жизни медлительный и молчаливый Славка как-то потерялся. Я подождал его, и мы пошли рядом. Что сказать ему насчет Мирки? Нечего… И мы бросаем, и нас бросают!..
Ключ лежал в трещине. Родители не любили сидеть в этом семейном склепе, как говорила мама, и чуть чего — уходили в гости. Я съел кусок колбасы с хлебом, завел будильник на без пятнадцати пять и прилег на постель, потревожив Вуфа. Он судорожно, точно умирая, потянулся и потом лишь открыл глаза. Борька прямо наколдовал — Вуф так и прилипло к котенку. Выступают Вов и Вуф!.. Таскать шахматные фигуры я его, конечно, не научу, а вот под гитару он у меня замяукает, пусть только окрепнет чуть-чуть!.. Но чем бы я ни занимал себя — Марийкой, колбасой, Вуфом, — я все равно видел пляж, видел, как я выскакиваю на берег и кричу «тонет» вместо того, чтобы самому кинуться и спасти Люську. Хоть бы поколебался, а то даже и мысли не было. Утешало немного то, что и никто из наших не кинулся. А кто кинется, если комиссар стоит и орет?.. Красивая получается картинка: я уговорил Славку стянуть камеру, я подзадорил Борьку с Люськой уплыть на глубину, а как беда — меня тю-тю. Хорош Гусь!.. От раздумий заболела голова, и я уснул.
А проснулся раньше будильника, от боязни опоздать.
Умылся, еще раз пожевал колбасы и не спеша двинулся на свидание, которое было уже не совсем деловым. Я решил, что не сразу поведу Марийку к Нинке, а прогуляюсь с ней по палисадникам, покажу, в каких кустах надежнее прятаться, покажу, где играем в ножичек, где росла ветка-мостик, и саму засохшую ветку покажу…
И вдруг голос…
— Ваш правый!
Я был против крыльца Бобкиных. На нижней ступеньке сидел Юрка, с синяком под левым глазом, который заплыл и налился краснотой. Юрка выжидательно-робко смотрел на меня, уверенный, что я пройду мимо. И я бы прошел мимо, если бы не увиденная сцена под грибком, которая задела меня и которую хотелось выяснить. К тому же непонятной была эта неожиданная выходка Юрки: избегал-избегал нас и вот тебе — сам лезет в пасть.
Юрка чуть выждал — не уйду ли я все-таки, — подошел и, со сдержанным удовольствием запустил руку в мой правый карман, вытащил расческу. Ухмыльнувшись, он провел ногтем по ее зубцам, продул их и глянул на меня. Подтек был ужасным, у меня аж слезы навернулись.
— Ладно, — сказал Юрка, — прощаю для начала, — и спустил расческу обратно.
— Для какого начала? — не понял я.
- Предыдущая
- 34/38
- Следующая
