Наследник Барбароссы (СИ) - Лысак Сергей Васильевич - Страница 41

— Мой друг, Вы удивляете меня все больше и больше! Разумеется, я не буду возражать против такой постановки вопроса! Но если Вы даете гарантию, что мы сможем беспрепятственно покинуть Тунис, то пока это делать еще рано?

— Да, еще рано. Пусть Кемаль-паша сначала вдоволь поразвлекается, стреляя по Тунису. Ему в радость, а нам от этого хуже не будет. Заодно ликвидируйте все следы своего пребывания во дворце, чтобы никаких бумаг не осталось. А вот когда городская стена рухнет, и янычары пойдут на штурм, мы начнем действовать. Тогда всем будет уже не до нас…

Когда обрадованный Феликс Мозер ушел, Мэттью снова погрузился в раздумья. Своему "другу" он не доверял и вполне допускал, что австриец попытается от него избавиться, когда надобность в Жане де Ламберте исчезнет, а его доля драгоценностей из казны Али-бея будет так близко…

Ну что же, тем интереснее будет сыграть эту п а р т и ю с умным и достойным соперником. Который даже не подозревает, что для него возможны лишь два варианта финала этой партии. Неправильный выбор будет самой большой и последней ошибкой в его грешной жизни. Зато правильный выбор может сделать его богатым и влиятельным человеком при венском дворе. Именно для этого Мэттью и подбросил идею прихватить кое-что из казны Али-бея и разделить поровну. Он любил проводить подобные эксперименты над людьми, с которыми его сталкивала жизнь в критических ситуациях. Когда проявляется истинная сущность человека и наружу вылазит вся гниль в его душе, до этого тщательно скрываемая. Причем Мэттью сам очень тонко и ненавязчиво провоцировал своих подельников, с интересом наблюдая, что победит — жадность, или разум. Увы, в подавляющем большинстве случаев побеждала жадность. И все заканчивалось тем, что Мэттью выходил из критической ситуации один. Интересно, кем окажется на поверку Феликс Мозер.

Как ни парадоксально это выглядело, но у Мэттью Каррингтона — отъявленного циника и интригана, за которым тянулся длинный шлейф темных дел и различных преступлений, и который всех людей делил на три категории — полезных, бесполезных и потенциально опасных, был свой собственный кодекс чести, который он никогда не нарушал. Мэттью, при всей своей циничности и бесприницпности, добро помнил. Особенно, если оно было сделано бескорыстно, от чистого сердца. И сам очень высоко ценил это качество у других. Но таких людей попадалось ничтожно мало на его жизненном пути в этом грешном мире. Поэтому он и не разбрасывался ими.

"Кирлангич" по-прежнему лежала в дрейфе неподалеку от входа в канал, и с этого места можно было во всех подробностях наблюдать за происходящим. Крепость Саиф-Альнаби пала даже быстрее, чем предполагали. После того, как крепостные ворота были разбиты ядрами десантных пушек, а фрегаты "Семенди Бахри" и "Талсими Бахри" смели картечью со стен тех немногих, кто пытался оказать сопротивление, ведя огонь по десанту из ружей и извлеченных из каких-то закромов фальконетов, командир десанта сделал попытку сберечь своих людей и не терять их понапрасну во время штурма, поэтому отправил в крепость парламентеров с предложением капитуляции. Очевидно, условия оказались для защитников Саиф-Альнаби приемлемыми, поэтому вскоре они стали покидать крепость, выходя с оружием. Но при этом одного человека в богатой одежде выволокли связанным и бросили к ногам стоявших напротив ворот янычар. Янычары без выстрелов вошли в крепость, и над стенами Саиф-Альнаби взвился османский флаг.

За всем этим Иван наблюдал с палубы "Кирлангич" в бинокль, и про себя сделал вывод, что Кемаль-паша, в отличие от многих османских военачальников, не отличается патологической кровожадностью и вероломством, поскольку сдавшийся гарнизон не тронули, и дали возможность уйти вдоль побережья, подальше от Туниса. Но здесь мог присутствовать чисто практический интерес. В самой Саиф-Альнаби нет ничего ценного, поэтому и грабить там толком нечего. Небольшая казна коменданта, да личные деньги офицеров — это мизер, ради которого не стоит терять своих людей при штурме крепости, где гарнизон знает каждый закоулок. А может найтись еще и тот, кто взорвет пороховой погреб вместе со всеми, когда поймет, что дело проиграно, а попадать живым в руки разъяренных янычар не стоит. Поэтому лучше поступиться малым, и позволить гарнизону уйти с тем, что они смогут утащить с собой в руках. Все равно, много не унесут. Тем более, можно потребовать выдачи имеющихся главарей и вдохновителей мятежа, если таковые есть, а обычные наемники и местное "воинство" никакого интереса не представляют. Выкупа за этих голодранцев все равно не получить, поэтому пусть проваливают и радуются, что так легко отделались. Однако, в отношении Туниса Кемаль-паша вряд ли пойдет на такой шаг. Ведь в Тунисе нужно не просто привести к покорности какую-то группу недовольных, а примерно наказать тех, кто посмел открыто выступить против повелителя правоверных. И там таких довольно много, вся местная знать во главе с беем-самозванцем. Поэтому разграбить имущество этих мерзавцев…, то есть конфисковать в пользу казны повелителя правоверных, сам Аллах велел. Ну а заодно можно пограбить и тех, кто помельче. Таких в Тунисе, разбогатевшем на морском разбое, тоже хватает. Чтобы бунтовать в следующий раз неповадно было.

Между тем, на "Кирлангич" начали ставить паруса и вскоре она вошла в канал. Поднятие флага над Саиф-Альнаби означало, что путь свободен, и можно подойти ближе к эскадре, оставаясь однако в безопасной зоне от возможного огня противника. Но слишком далеко продвигаться не стали, став к причалу возле крепости, где раньше стояли сторожевые галеры. Отсюда открывался хороший обзор на все происходящее в Тунисском озере и окрестностях. Справа совсем рядом высились стены Саиф-Альнаби, покрытые следами обстрела картечью. Берег был полон янычар и отовсюду неслась веселая турецкая речь. Все радовались, что удалось взять такую мощную крепость без потерь. Неожиданно на причале появился Рауф, командующий десантом. Поднявшись на палубу "Кирлангич", он приложил руку к сердцу и поклонился Давуту.

— Да продлит Аллах твои дни и дни твоих людей, Давут! То, что вам удалось сделать, не поддается пониманию. Но, тем не менее, это свершившийся факт. Все пушки заклепаны, и ни одна не смогла выстрелить! Признаться, я до последнего сомневался, что в с е. Фальконеты не в счет. Их хранили в арсенале и достали оттуда уже после того, как началось. Огромное вам спасибо от всех нас! Вы спасли сотни жизней воинов повелителя правоверных. Не знаю, как вам это удалось, но не говорите этого никому. Не нужно, чтобы об этом случайно узнали враги.

— Я понимаю, Рауф-бей! Не волнуйтесь, от нас на сторону ничего не уйдет. Но что теперь будет дальше?

Иван уже договорился с Давутом, чтобы его роль в ходе диверсии в крепости не афишировалась. Все разведчики тоже поклялись молчать. Ну, сходил навигатор вместе с разведчиками "в гости" к противнику, и сходил. Лодки ведь кому-то вести надо. Как туда, так и обратно, да еще и ночью. А для этого хорошие познания в морском деле требуются. Вот навигатор Хасан их и применил, доставив разведку именно туда, куда нужно, а затем вернул обратно. Причем так, что противник этого не заметил. И пока разведчики заклепывали пушки в крепости, навигатор Хасан ждал их возвращения на берегу возле лодок. Не его дело по чужим крепостям ночью шастать. Его дело — корабли по морю водить. Ну, или лодки, как в данном случае. Чем он в этой вылазке и занимался. Именно так все и было!

Пока Рауф и Давут обсуждали свои пехотно-сухопуные дела, Иван, проявляя уместное в такой ситуации любопытство, попросил разрешения у капитана сходить в крепость. Все равно, "Кирлангич" пока стоит в ожидании дальнейших распоряжений, и похоже, еще долго простоит. А будет нужда — его быстро найдут. Капитан удивился.

— Хасан, но что тебе там надо?!

— Хочу посмотерть, какие там есть пушки, Мурад-бей. Возможно, удастся что-то найти для нашей "Аль Ясат". Хватит ей во флоте этого самозванца Али-бея служить.