Enigma (СИ) - Мейер Лана - Страница 67

Вдруг, Мак окидывает меня плотоядным взглядом хищника, от чего я ощущаю, как предательски сжимается лоно, а между бедер начинает болезненно пульсировать.

Озорная улыбка, тронувшая его губы, заставляет мое сердце упасть.

Стоит вспомнить, что он испортил мне жизнь, а не пялиться так на него. Это, конечно, ничего не значит, ведь можно и правда испытывать неприязнь к мужчине, которого хочешь… не буду спорить. Я хочу. Как можно хотеть шоколад или мороженое – знаю, что вредно, но сука, хочется слопать. Это примитивное желание, и оно никак не связанно с чем-то более важным. Осознанным.

Как сказал бы Руфус: «Это просто химия в твоей голове. Не более».

– Я не подписывалась на то, чтобы ты похищал меня из страны. Как и на то, что произошло на премьере, – как бы я ни старалась сдержать свои эмоции, но мой голос дрогнул. Стоит лишь вспомнить, какой оплеванной и политой грязью я себя чувствовала на премьере, и чувствую до сих пор.

Знаю, мне стоит быть равнодушной к чужому мнению. Но мне больно от того, что в моем искреннем танце, где я выложила все, что лежит на душе, люди увидели грязь и пошлость. Я снова чувствую себя… непонятой и одинокой. В конце концов, ненужной. Незначимой. И бессмысленной.

– Ты сама понимаешь, что под моим руководством Эве стало лучше. Крепкий сон, адекватное поведение… и это только начало.

– Улучшений недостаточно. Она по-прежнему не моя мать. Ты понимаешь, о чем я…

– У нее поврежден мозг, Энигма, а не сломан ноготь, – по слогам чеканит Карлайл, глядя на меня с превосходством и совершенно не смущаясь своей наготы. С удивлением отмечаю, что за пару дней он успел неплохо загореть, и его кожа приобрела бронзово-шоколадный оттенок. От этого зеленые глаза Мака кажутся еще более яркими и пронзительными. – На исцеление того, что разрушалось годами, нужны долгие годы восстановления. Понимаешь? Мозг – величайшая загадка человечества. Всегда был и будет.

– Но ты же у нас все знаешь, – не находясь с ответом, еще больше вспыхиваю я, едва сдерживая свои эмоции. Потому что если я взмахну двумя руками, то пистолет Карлайла выпадет из слоев простыни.

– В гардеробной ты найдешь все необходимое для подготовки к вечеру, – игнорируя мою истерику, хладнокровно распоряжается Карлайл. – Отпразднуем. Приглашаю тебя на романтический ужин. А завтра приступим к работе.

– Отпразднуем, что, прости?

– Твое пробуждение и отпуск на Бали, – усмехнувшись, Мак приподнимает бровь, и только сейчас я проверяю время и дату на своем Носителе.

С премьеры прошел…

Месяц моей жизни. Еще один месяц без сознания… словно я кукла, которую он может включать и выключать, когда ему вздумается. Ком в горле становится таким большим и колким, что я с трудом продолжаю дышать. Мне больно. Грудь сдавливают невидимые веревки, еще туже, чем в шибари. Я устала. Все это… морально тяжело. Бесконечное психологическое давление вперемешку с шантажом и покровительством…

– Я спала месяц? Опять там? В… к-к-капсуле? – заикаясь, я отступаю на шаг назад, выставляя ладонь вперед. Пора расставить границы, потому что это уже слишком. Карлайл ничего не отвечает. Он, как всегда, само самообладание. Да уж… эмпатия ему не свойственна. Словно он не понимает, какую боль может испытывать человек – в его глазах нет ни капли сочувствия, сожаления и раскаянья. Люди для него – манекены из биопластика, напичканные проводами, дергая за которые, он может управлять ими.

– Не вижу повода для печали, Энигма. Ты даже ничего не чувствовала, – Карлайл начинает разминать плечи, а у меня просто темнеет в глазах от его заявления.

– Что с моей мамой? И что ты со мной делал? Когда это все закончится? – и плевать я хотела, что похожа на безумную истеричку. Меня трясет, и выброс негативных эмоций становится не прихотью, а жизненно важной необходимостью. Я зла настолько, что готова убить его…

Макколэй

После йоги, когда разум и тело синхронизированы и находятся в гармонии, я всегда умиротворен. Мне хочется созерцать, наслаждаться каждым вдохом и мыслью, что рождается в моей голове, модифицировать их в глобальные идеи. Самочувствие прекрасное, и нет никакой зажатости нервных узлов, что свидетельствует о привычном безэмоциональном состоянии.

Поэтому, любой звук, вызывает у меня раздражение – особенно если это звук женской истерики. Словно спицей по нервам бьет, бестия. Хочется вновь усыпить эту крошку, чтобы лишний раз не раздражала.

– Ты отнял у меня жизнь. Ты просто не имел на все это права. Ни то, что ты сделал в театре, ни то, что делаешь сейчас, – сокрушает воздух Энигма, выставляя сжатые кулачки вперед. Ее милое личико скрыто за мимической маской ярости и гнева, но даже самые сильные удары Кэндис по моей груди не вызывают во мне ни физической боли, ни эмоциональной реакции.

Те яркие вспышки, что я изредка к ней испытываю – капля в океан моей души, скованный льдами и айсбергами.

Острая пульсирующая боль пронзает затылок, переходя в область макушки. Знакомое чувство. Не хотелось бы, что бы она увидела меня в таком состоянии, в каком я был, например, вчера. Я просто отключился на сутки, и потом в записи просматривал, как сначала три часа стою под обжигающей водой в душе, а все остальное время сижу на кровати и смотрю в одну точку, практически не моргая.

– Прекрати истерику, – сжимаю ее запястье в воздухе, слегка заламывая руку. Но Кэндис не остановить – что вполне нормально, после того состояния, в котором она пребывала месяц. Ей хочется израсходовать всю накопленную за это время энергию. Когда она совсем теряет страх, и проводит заостренным ноготком по моей скуле, рассекая кожу до крови, я просто сгребаю в охапку ее волосы. Пока она шипит от возмущения, брыкаясь и вырываясь, кидаю ее на песок. Нужно отрезвить ее, пока совсем не дала себе волю.

Кэндис падает, упираясь в песок раскрытыми ладонями, но я не даю ей отдышаться, снова схватив за волосы. Еще один грубый рывок – и корни ее волос натянуты до предела, когда я одним властным движением фиксирую ее лицо на уровне паха. Она судорожно вдыхает воздух, плотнее сжимая полные губы.

– Иначе, я сделаю это за тебя, – смотрю сверху вниз на Кэн. Во влажных глазах отражается цвет неба, и я, считывая ее мимику, понимаю, насколько она сейчас зла, напугана и разбита. Мне ничего не стоит добить ее, толкнуться твердокаменным членом между пухлых губ, и поиметь ее, как всех, еще раз доказав себе, что она не представляет для меня никакой ценности. Как и многие мужчины, я люблю этот способ демонстрации власти. Сексуальное унижение является одним из самых сильных рычагов давления для дальнейшего манипулирования личностью. К сожалению, сейчас, я не могу себе позволить давить на нее сильнее, чем это необходимо. Мне уже не нужен страх и боль. Мне нужно… другое. То, что создать, между нами, гораздо труднее.

– И что же ты сделаешь? Что? – с вызовом шепчет Энигма, но я замечаю, как «плывет» ее взгляд. – Давай. Вперед. Чего ты ждешь?

Я лишь усмехаюсь в ответ.

– Думаешь, я хочу, чтобы бесправная шлюха вылизывала мой член? – слова сами вырываются из горла. Лицо Кэндис багровеет мгновенно, словно я отвесил ей две мощных пощечины на каждой щеке. – Ты мне не интересна, как женщина. Наверное, ты и сама это заметила. Но так забавно наблюдать за тем, как женщина привязывается к мужчине после близости. Становится такой зависимой и беспомощной, и все твои истерики – лишь желание привлечь внимание. Но ты забываешь кто ты, Энигма. Без нашей семьи, моего отца и моего покровительства сейчас, тебя бы уже не существовало. Ты была бы мертва. Или, что хуже – жила бы в бесконечном аду, и я не думаю, что есть необходимость напоминать тебе, какого формата этот ад. Ты взрослая девочка, сама все понимаешь.

Глаза Кэндис темнеют, мелкая дрожь бьет ее хрупкое тело – я вижу, как то самое воспоминание, за которое она корит себя всю жизнь, пытается проникнуть в ее сознание.