Застывшая тень (Большая книга забытой фантастики) - Остен Джон - Страница 44

Брошюра моя проникла во все части света, но никто не отозвался; я не получил ни одного осмысленного ответа. Да и смешно было думать, что уравновешенные, рассудительные люди обратят внимание на такие сказки! Меня могли понять разве только сумасшедшие…

И в самом деле, ко мне явился один из них, — человек, обезумевший от любви.

Сэр С. Г. В. Феркетт, — продолжал свое необычайное повествование доктор Дежене, — был одним из тех смертных, обремененных десятками четырьмя миллионов, каких сплошь и рядом можно встретить в Новом Свете.

В один прекрасный майский день 1890 года он вошел ко мне, в тот же кабинет, в котором мы сидим.

Это был мужчина огромного роста, атлетического телосложения, в невероятном костюме с разноцветными четырехугольниками, говоривший почти правильно по-французски.

Он сказал мне без всяких околичностей:

— Я хочу, чтобы вы усыпили меня. Я заплачу, сколько понадобится.

Я никогда не занимался гипнотизмом и поэтому вовсе не понял, чего он хочет.

Я объяснил свое недоумение.

Тогда американец вынул из кармана своего пальто одну из моих брошюр и, — к довершению моего изумления, — заявил, что желает быть «усыпленным» по моему методу на пятнадцатилетий срок.

Когда я наотрез отказался исполнить его желание, сэр Феркетт удивился, в свою очередь. Он не мог понять, что законы Франции не позволяют производить подобные опыты и что я подлежал бы уголовной ответственности, если бы отважился на нечто подобное.

Янки рассказал мне, что заставило его решиться на столь эксцентричный поступок.

Дело обстояло как нельзя проще.

У сэра Феркетта имеется восемнадцатилетняя племянница, дочь его сестры, вышедшей замуж за французского чиновника и живущей в Париже. Чиновник этот располагает ограниченными средствами, почти нуждается.

Во время своего последнего пребывания во Франции сэр Феркетт по уши влюбился в молодую девушку; это — жемчужина, очаровательнейшая из парижанок! Он решил во что бы то ни стало жениться на ней. Он предложил разделить все свое состояние, хотел щедро обеспечить будущность отца, матери, других детей; семья была в восторге от предложения, но причудливая девушка не желала и слышать об этом браке. Она уверяла, что крайне расположена к дяде, но — никогда не согласится выйти замуж за человека, который старше ее на двадцать два года.

— Если вы можете, — насмешливо говорила она, — помолодеть на пятнадцать лет или сделать, чтобы я состарилась на столько же, я хоть завтра стану вашей женой!

В течение шести месяцев, которые он пробыл в Париже, никакие настояния родных, никакие упрашивания и обещания с его стороны не могли преодолеть упорства взбалмошной племянницы, не перестававшей по пятидесяти раз в день повторять свою злую шутку.

Хуже всего было то, что она, наконец, стала произносить ее совершенно серьезно; однажды она даже вернулась домой с моей брошюрой и с торжеством указала на нее влюбленному американцу.

Сэр Феркетт сначала удивился; потом, однако, он решил немедленно попытаться…

Упрямица с восторгом подписала клятвенное обязательство выйти по истечении пятнадцати лет замуж за сэра Феркетта, если он подвергнется временному усыплению.

Американец вынул из другого кармана документ и с ликующим видом указал мне на ее подпись.

Несмотря на это блистательное доказательство романтической страсти, я не сдавался, продолжая отрицательно качать головой…

Тогда сэр Феркетт сунул руку в третий из своих бесчисленных карманов и вытащил револьвер.

— Послушайте, — добавил он, — если вы не хотите согласиться на мое предложение, мне остается только покончить с собой. Но раньше я убью вас. All right! Даю вам пять минут на размышление…

Из его жилетного кармана вынырнул золотой хронометр; сэр Феркетт, посвистывая, оперся о камин и стал смотреть на часовую стрелку.

Я колебался недолго. Мне сразу пришло в голову, что стоит только сделать одно или два впрыскивания морфия, и американец погрузится в спокойный сон, — я же поспешу предупредить полицию.

Расчеты мои оказались, однако, ошибочными: я не принял во внимание феноменальной натуры пациента. Случай крайне редкий, — после первого укола американец почувствовал себя крайне дурно, не испытывая ни малейшего позыва ко сну; второй и третий уколы повлияли ничуть не лучше…

Наконец, догадавшись, вероятно, что я схитрил, взбешенный американец схватил склянку, на которой отчетливо значилась надпись «морфий», разбил ее вдребезги о паркет и, держа револьвер у моего горла, принудил меня показать бутылку с таинственной жидкостью.

Не помню, сказал ли я вам уже, что назвал ее «дормином»?[6] Название это повторялось более двадцати раз в моей брошюре. Сэр Феркетт тотчас же узнал его.

Не опуская револьвера, он следил за тем, как я наполнял ею свой шприц; затем он невозмутимо перенес два укола, необходимых для того, чтобы привести человека в состояние искусственной летаргии.

После первого впрыскивания, сэр Феркетт присел и голова его стала качаться из стороны в сторону. После второго укола, он тяжело рухнул на пол, карманная пушка, которой он грозил мне, выпала из его рук.

Первые минуты были для меня ужасны… Что сделал я…

Само собой разумеется, это было первое применение моего метода к человеческому организму… Правильны ли мои соображения?.. Не причинил ли я действительной смерти — вместо временного прекращения жизни, которое обещал?

Через несколько минут, преодолев свое смущение, я стал ощупывать тело, лежавшее у моих ног…

По прошествии четырех часов, я почти успокоился: не было заметно ни малейшего признака посмертного оцепенения. Я закрыл на ключ дверь своего кабинета и вышел на улицу, чтобы обстоятельно обдумать случившееся.

В сущности, — раз уж это произошло, — мне следует примириться с явлением и поступать соответственно!

Вернувшись домой поздно ночью, я не заметил в состоянии усыпленного ни малейшей перемены; я перенес его — не без труда — в кладовую, которую закрыл на ключ. На следующий день я заказал этот огромный ящик, этот сундук-гроб, который вы видите перед собой; я пояснил столяру, что имею намерение складывать туда мои занавеси и шубы, чтобы предохранить их от моли.

Мне почти нечего больше рассказывать вам.

Сестра сэра Феркетта, визита которой я ожидал не без опасения, действительно, через несколько дней посетила меня.

Она рассказала мне, при каких условиях исчез американец.

Я ответил, что впервые слышу о существовании ее брата.

В разных газетах Европы и Нового Света были помещены объявления о пропавшем, но, так как у него не было других родных, дело это вскоре заглохло.

Сэру Феркетту, ни одна черта которого не изменилась, по-прежнему 40 лет; 20-го мая 1907 года я сделаю ему необходимое впрыскивание, и мы будем присутствовать при его оживлении. Ведь вы не откажете мне в своем содействии, Морель? Мы докажем на деле, что нет надобности принадлежать к числу официальных, патентованных ученых, чтобы обогатить науку новым открытием.

Кроме того, — хотя я не нуждаюсь в этом, — я, несомненно, получу щедрое вознаграждение за услугу, оказанную американцу, который получит возможность жениться на избраннице своего сердца, осуществив ее фантастическое желание. И вы, конечно, не сомневаетесь, что львиная доля этого гонорара будет уступлена вам, мой молодой друг! Не отказывайтесь, я непременно хочу, чтобы этот случай помог вам устроить свою карьеру.

Но, как вам нетрудно понять теперь, я затрудняюсь дольше хранить в полной тайне состав пробуждающего впрыскивания. Мало ли что может случиться со мной!.. Я сейчас же продиктую вам формулу рецепта, которую вы заучите наизусть; затем, последовав моему примеру, вы сожжете эту бумагу. Было бы слишком глупо, если бы ей воспользовались мои неблагодарные современники!