Застывшая тень (Большая книга забытой фантастики) - Остен Джон - Страница 83

События последних лет стали историческими; поэтому я коснусь их слегка. У всех на памяти первый промышленный триумф Скерменхивера, его подрыв монополии калия, которая после войны превратилась в «Калий-Синдикат». Все помнят, как его американские станции снабжали солями калия внутренний рынок за полцены по сравнению с заграничным продуктом, ввозимым из знаменитых Стасфуртских копей; развитие огромной странной флотилии плоскодонных судов, известной под названием «Магнитного флота», на которых изготовлялся из морской воды груз драгоценных химических веществ во время перехода между портами; как исчезло первенство немцев в области промышленной химии, и все достижения их в производстве синтетических красящих веществ поблекли перед колоссальными усовершенствованиями молодого американского ученого. Он произвел целую революцию в промышленности, перенеся ее с суши на океан, начал новую эпоху истории цивилизации, радикально изменив экономическую жизнь всего мира.

Все нации вооружились против накопления Скерменхивером океанского золота, вступили с ним в борьбу и выпустили в обращение международные бумажные деньги. Но Скерменхивер прекратил производство на своих станциях, и резко упавшее мировое благосостояние, а также и общественное мнение, принудили власти прийти к соглашению с ним. Повсюду благосостояние возросло, ликвидируя бедность, так как нетронутые до сих пор неисчерпаемые богатства океана, покрывающего 2/3 земной поверхности, стали разрабатываться в гигантских размерах. Значение и могущество Скерменхивера росло, и вскоре он сделался настоящим диктатором в деловом мире. Поговаривали, что многие пытались открыть секрет химического магнита, но он ревниво охранял свою тайну, и посягавшие на нее платились жизнью за свою смелость. Так, «Нептун», самое большое судно «Магнитного флота», взлетело на воздух в доке Хобокена при попытке инженеров открыть скрываемую им тайну. При этом были убиты сто человек.

Все это стало достоянием истории, как я уже говорил. Теперь перейду без дальнейших проволочек к последнему роковому периоду карьеры Скерменхивера, в котором мне опять волей судьбы предназначено было принять участие. Последние годы после того, как ему улыбнулось счастье, наши встречи были редки, но мы не теряли друг друга из виду. После продолжительного периода молчания, когда я, наконец, прочитал имя Скерменхивера на столбцах газеты, я встретил его в Нью-Йорк-Сити. Он кратко сообщил мне, как он занят, и начертал мне кое-что из своих планов на будущее. После этого мы много раз встречались с ним в Нью-Йорке, а также Лондоне, Париже и Берлине. Нечего и говорить, как ценна была каждая минута его времени, которую он уделял мне. Его приемная была всегда переполнена финансистами, учеными, репортерами и другими лицами, жаждущими его видеть, но стоило мне только назвать себя, и меня немедленно принимали. Он вставал мне навстречу, и я замечал выражение неподдельного удовольствия, промелькнувшее на его лице. По-видимому, ему приятно было, хотя на время, сбросить с себя бремя забот огромного дела, взваленного на его плечи, и казалось иногда, что он, имея весь мир у ног своих, вспоминал с сожалением то время, когда никто его не знал.

Однажды, странно взглянув на меня сверкнувшими по-прежнему глазами, он начал говорить, но сейчас же прервал сам себя, забормотав: «Нет, я не совсем готов, надо подождать еще немного». Вскоре я получил ту памятную телеграмму, в которой он просил меня немедленно выехать в Сан-Франциско, а неделю спустя мы вместе с ним направлялись на его яхте к очаровательному маленькому острову в Тихом океане, где судьбе угодно было только одного из нас оставить в живых.

Высадившись на острове, яхту отправили в Гонолулу, дав инструкции капитану вернуться обратно через несколько месяцев. Комфортабельный бунгало, единственными обитателями которого были я и Скерменхивер, снабженный в изобилии съестными припасами и всем необходимым, приютил нас. Остров представлял восхитительную жемчужину тропической красоты, с большими перистыми пальмами, колыхавшими свои ажурные вершины высоко в небе над белым берегом, переходившим в коралловый риф, где день и ночь ревел бурун. Невдалеке от острова стояла на якоре пловучая лаборатория, своим видом напоминавшая в миниатюре суда «Магнитного флота». Скерменхивер осмотрел ее в первый же день нашего приезда.

Он приехал в это уединенное место, чтобы углубиться в таинственные научные исследования, которых его гений еще не производил; это было известно мне. Но какого рода были эти исследования, он мне не говорил. Я только мог догадываться, судя по его возбуждению во время перехода, которое он старался подавить, что все свои прежние испытания он считал маловажными и незначительными по сравнению с теми, к которым он собирался теперь приступить. Устроившись в своем новом жилище, Скерменхивер стал проводить все свое время в пловучей лаборатории, куда и мне вначале был разрешен доступ, но вскоре визиты мои должны были прекратиться.

Однажды мы сидели на террасе, и он впервые заговорил со мной о проблеме, над разрешением которой работал. Перечислив вкратце все то, чего он уже успел достигнуть, начиная с первого своего открытия — химического магнита, извлекающего без разбора все соли, находящиеся в растворе, — он перешел к усовершенствованию своего способа, оставляющему в растворе соли дешевых металлов и извлекающему более ценные. Затем он перешел к конечной своей идее составить химический магнит необычайной сверхсилы, способный извлекать из морской воды неизвестные до сих пор химические элементы, содержание которых в океане так бесконечно мало, что открыть их обыкновенным методом анализа невозможно.

— Почем знать, быть может, некоторые химические элементы проявляют несравненно более могучую силу, чем радиоактивные минералы, — сказал Скерменхивер.

— Нет ли риска в подобных опытах? — спросил я. — Если такие химические элементы действительно существуют и вам удастся собрать их в известном количестве, не отразится ли это пагубным образом на человеческом организме?

— Очень возможно, — ответил Скерменхивер таким тоном, что я ясно понял, как мало это его заботит. — Всегда рискуешь, когда имеешь дело с неведомым.

С этого дня он стал бледнеть и потерял аппетит. Временами он страдал припадками дрожи, и я опасался, не схватил ли он тропическую лихорадку. Иногда я видел, как он выходил из своей пловучей лаборатории, обмахиваясь руками, как от нестерпимого жара, шагая по белому берегу, жестикулируя и бормоча что то про себя. Однажды он громко воскликнул:

— Наконец-то я открыл ее — тайну источника жизни! Я нашел вещество, впервые возбудившее жизнь на Земле! Я приобрел его там, — указал он на пловучую лабораторию, — вот сколько, — и он сложил ладони горстью, — но скоро у меня будет его много, очень много, вот сколько! — и он сильным движением широко раскинул руки, как бы готовясь обнять весь горизонт.

Дрожь ужаса пробежала по моей спине. Страшная действительность стала передо мной; я вспомнил случайное ощущение той ночи, позабытое на другой день. Что-то худшее, чем яд, проникло в его организм и подтачивало его. Я схватил его за руки, желая удержать и не позволить ему идти на судно, но Скерменхивер вырвался, и по выражению его глаз, когда он отскочил от меня, я ясно понял, что он сошел с ума, окончательно сошел с ума…

Вся последующая неделя была сплошным кошмаром. Скерменхивер с хитростью безумия проводил теперь день и ночь в своей плавучей лаборатории, опасаясь, чтобы я не помешал ему, если он вернется в бунгало, тайком съезжая на берег в светлые лунные ночи. Я несколько раз видел его шагающим вдоль берега странной, неверной походкой, пошатываясь, точно пьяный. Наконец, я больше не вытерпел и решил во что бы то ни стало, хотя бы опасностью для жизни, проникнуть в его лабораторию, посмотреть, что он там делает, и силою привести его на берег.

С наступлением сумерек я отправился на судно. Не успел я вступить на палубу, как Скерменхивер показался из люка. Он тяжело дышал, и во взгляде его ясно читалось безумие; но; увидев меня, он заметно подтянулся, конвульсивным движением схватился за голову, и мне показалось, что здравый рассудок и сознание действительности вернулись к нему: он понял, что умирает.