Долгая дорога домой (СИ) - Земная Любовь - Страница 7

Королева приказала освободить меня и стража, видя безучастность чёрного не осмелилась её ослушаться. Последнее из того что помню, это поднявшего меня на руки Артемуса, и сознание наконец-то покинуло меня.

Потом только свист ветра привёл меня в относительное сознание, я очнулся висевшим в лапах серебряного дракона, рваные движения которого выдавали что долго он так не продержится. Ещё чуть и мы долетели бы до леса, уже видневшегося неподалёку, но тут силы совсем покинули Артемуса и мы начали падать, быстро теряя высоту. Дракон ещё пытался держать меня, но, похоже, и его время подошло к концу.

На землю я упал погребённым под огромной тушей дракона, а потом, словно со стороны, видел, как он медленно превратился в человека, освободив моё многострадальное тело. И вот уже он невредимый, но какой-то бестелесный идёт мне навстречу, сообщая о том, что он не соврал, и ждёт меня на этом конце нашей закончившейся боли.

Также со стороны, я увидел, как нас быстро закрутило в какую-то воронку и унесло на удивительной красоты поляну, к девушке с большими, прозрачными как у стрекозы, крыльями. Она быстро сказала нам свои напутствия, сообщив что в том мире, где нам предстоит жить, магией, которую у нас не отнимут сейчас, можно пользоваться лишь в исключительных случаях, велела её не подводить — и отпустила нас движением руки в новую жизнь.

Пробуждение оказалось не из приятных, этот то ли сон, то ли не сон оставил свой след в моей памяти. Вернее, он там проложил глубокую борозду и засел — не выкорчуешь. И почему-то сейчас, после пробуждения, мне всё приснившееся казалось настолько явным, что я решил — это говорит «память тела», доставшегося мне «по наследству». События в сновидении, как ничего лучше, объясняют происхождение всех травм этого многострадального тела — и следы изнасилования, и долго незаживающие травмы горла, ссадины на запястьях и обширные гематомы. Утешало в том сне меня одно — и хозяин тела, и его возлюбленный ушли куда-то в другой мир, ушли вместе, а значит, они должны найти счастье там. Серебряный же обещал, что они больше не расстанутся. То ли я, умерев, стал излишне сентиментальным, то ли теперь буду жить, а значит, и печалиться, и радоваться за двоих.

«А мне вот теперь надо решить, что делать дальше с этой жизнью в этом теле, в чём моё предназначение и зачем я сюда попал. А для этого надо уже открыть глаза и поговорить, наконец-то, с тем, кто меня спас, притащил сюда и нянчился, как с истеричным юнцом. Вот ещё немного полежу так и всё, открываю глаза!» — уговаривая себя таким образом я, наконец, осмелился принять то, что уготовила мне судьба — открыл глаза в новый мир и принял себя таким, какой я есть сейчас. Понял, что в своём мире я умер и ход обратно мне заказан, и искать своё место мне отныне надо здесь.

На мои открытые глаза никто не отреагировал, и я потихоньку повернул голову, осматривая комнату в которой лежал, в надежде увидеть бабульку, звать её старухой у меня больше язык не поворачивался, или парня, Сеньку, если мне не изменяет память. Когда не обнаружив в зоне видимости ни того ни другую, я осторожно начал подниматься, за дверью послышались шаги и в комнату вошёл парень, носивший меня в баню. Он хоть и увидел мои попытки подняться, ближе ко мне не подошёл, словно, проверяя, насколько я окреп и на что теперь способен. Смотрел исподлобья, застыв недалеко от моей кровати, готовый, казалось, броситься на помощь в любую минуту. Но я уже уверенно стоял на ногах и протягивал ему руку.

— Привет, тебя, кажется, Сеня зовут, если я правильно помню, а меня Гриша, — поймал недоумённый взгляд парня на протянутую руку и как у него отвисла челюсть, когда я назвал своё имя.

— Правильно помнишь, Сенька я, только странный ты парень какой-то, и руку тянешь не по-господски, и именуешь себя по-нашенски. Едино, что нашёл тебя я голяком, не разобрать было из бар-дворян ли ты или из простых, как мы. Одно только волосы выдавали — твоих краше я ещё не видал в нашем краю. Знать, всё ж не простого ты роду-племени, да и глаза твои как открытыми увидел понял, что и не человеческих ты кровей, а каких — поди разбери, извиняй если чего не так, речам господским не обучен, мы с бабой Стешей тут одни живём, видим только хворобых да увечных, а баре-господа к нам и больными не заезживают. Да, и ящик с тобой был чудовый: таких я отродясь не видывал, да и сомневаюсь, что у кого хоть есть такой, больно уж он красивый. Хотя там в городах и какие другие диковины наверное есть. — парень оказался разговорчивым и очень любопытным.

Симпатичное, открытое лицо с огромными серыми глазами, вздёрнутым чуть вверх кончиком носа и красиво очерченными губами излучало детскую непосредственность и неиспорченность. А светло-русые, выгоревшие на солнце волосы говорили о том, что хозяин их привычен находиться на солнцепёке без особого ущерба своему здоровью. Фигурой же он явно пошёл в какого-нибудь русского богатыря, недаром нёс меня в баню как пушинку, а ведь и это тельце мне досталось явно не хиленьким.

Насколько успел себя рассмотреть — рельеф мышц по всему телу был гармонично развит и прокачан, и мышцами явно пользовались, а не наращивали просто так для красоты. Даже после болезни они остались упругими и эластичными, что доказывало привычку этого тела к физическим нагрузкам. Кто же я всё-таки теперь? Неужели и правда дракон, как в том сне? Я отчётливо вспомнил отразившееся в воде, теперь похоже, своё лицо с янтарными глазами и непривычно, как у рептилий, вертикальным зрачком в них, тонкий, прямой нос и красивые, прямо-таки бл…дские губы. Вот зачем, скажите, мне такие губы? Не из-за этого ли их так старательно рвали тому бедолаге, что был хозяином тела до меня? Красоту-то всякому ущербному всегда хочется испоганить.

С мыслями о внешности своей и Сенькиной, я как-то совсем упустил из вида, что шагаю по комнате взад-вперёд, и вполуха слушаю Сенькин рассказ о том, как ещё издалека он увидел чудище, которое принесло меня в лапах, да и упало, припечатав меня собой со всего маху о землю. А потом оно в человека превратилось и умерло почему-то, а я, хоть и поломанный и истерзанный весь, живой оказался, дышал тяжело, но дышал, и ящик свой в руке держал не выпуская ни на миг. Он меня в охапку схватил, да в лесу и затаился, а скоро и всадники прискакали, мёртвое тело забрали, перекинув через седло, да и отбыли восвояси. А меня он так в охапке вместе с ящиком и принёс к бабе Стеше она, местная знахарка-травница меня и вылечила, ну или помогла быстрее выздороветь, потому что я и сам на глазах восстанавливался.

Всё это он мне выложил, насколько мог, быстренько, метнулся под кровать, на которой я лежал, и вытащил оттуда мой медицинский кейс, бывший со мной в тот момент, когда меня убивали в моём мире. Я хоть и знал уже со слов Сеньки что он здесь, но в первый момент даже глазам не поверил. Это же чудо какое-то, видеть что-то столь чужеродное здешней обстановке. И как я смог его протащить? Тело ведь не моё совсем, видно душа не смогла расстаться даже после смерти тела со столь нежно любимым для неё предметом, а значит я смогу свободно здесь практиковать, насколько позволят инструменты и насколько распространится доверие местных жителей ко мне, как к врачу.

Сенька, между тем, рассказ закончил, а услышав голодное урчание моего желудка, поспешил принести откуда-то из-за двери исходящую паром мясную похлёбку, в большой такой миске. Оказалось, перед тем как прийти проверить моё состояние, он и занимался готовкой нехитрой снеди на костерке, недалеко от дома. Хлеба, взятого из шкафа, отломил мне огромный ломоть, всё это поставил на стол и пригласил меня кушать.

Что смогу сразу столько съесть, я поначалу не поверил, но то ли новая сущность оказалась прожорливой, то ли аппетит приходит во время еды, но съел я всё, что мне предложил хлебосольный Сеня. А хозяин смотрел, и одобрительно щурился от моего аппетита, приговаривая, что это к скорому окончательному выздоровлению.

Которое, кстати, я ощущал всё сильнее — уже ничего не болело, не хотелось лечь и уснуть от слабости, наоборот, тянуло выйти на улицу и вдохнуть свежего, лесного воздуха. Чувствовал я, что хочется телу размяться, и ещё что-то чувствовал, названия чему пока не знал, но откуда-то из глубины сознания шло желание ощутить свободу. Как и что это должно быть, в мозгу пока не сформировалось, но уже настойчиво звало на улицу.