Два Яна (Рассказ) - Мстиславский Сергей Дмитриевич - Страница 6

Обер-ефрейтор кивнул подтверждающе и снова начал рассказ.

— Пятого июля войска Ягайло и Витовта выступили в поход и через пять дней подошли к переправе через реку Древицу. Но на том берегу уже стояли немцы, и Ягайло побоялся переправляться прямо им в лоб. Он решил обойти Древицу с востока и двинул войска на Дзялдово. Он трусил еще больше, чем раньше, и даже предложил гроссмейстеру вступить в переговоры.

— Вот… куриная душа!

— Но гроссмейстер, видя, что противник трусит, отказался. Он переправил свои войска и огромный свой обоз на левый берег Древицы и погнался за Ягайло форсированными маршами, рассчитывая раньше противника поспеть к занятой орденцами сильной крепости Домбровне, перекрещенной по-немецки в Гильгенбург, неподалеку от Дзялдова, и отрезать путь славянскому войску. Но русские и литовцы взяли крепость раньше, чем гроссмейстер подоспел на выручку, и продвинулись дальше, к озеру Лаубен. Это в Восточной Пруссии нынешней. Однако через день орденские нагнали их и остановились километрах в трех от союзного лагеря, заняв деревни Танненберг и Грюнвальд и холмы, командовавшие над окружающей местностью. А наутро…

— До утра буря была, — торопливо сказал Ян: он и в самом деле видел и деревни, и рыцарей, и поле, и лес, как будто там был, и сейчас это вставало у него перед глазами, как пережитое. — Гроза страшная, будто дьяволы спустили с цепей все ветры, со всех четырех стран света. Всю ночь молнии валили дубы, то там, то здесь вспыхивало, пламя, но ливень тотчас тушил его. Войска укрылись в лесу: наши чехи стояли биваком рядом с русскими. Но даже в густой чаще костры заливало, шатры срывало вихрем. По всему стану шли толки, как принять это знамение. Потому что ни у кого сомнения не было, что это — знамение. И вот тут случилась в чешском отряде измена.

— Измена?! — Кое-кто привстал на колени, и обер-ефрейтор перебил суровым голосом:

— Это уже фантазия, выдумка. Ни в одной книге, ни у историка Длугоша, ни у других, нет об этом ни слова. Не было никакой измены.

— Была! — упрямо выкрикнул Ян и даже ударил себя, для большей убедительности, в грудь. — Была! Не со стороны Жижки и чехов — те знали твердо, какую сторону держать, — а со стороны рыцарей, которые тоже были в отряде на службе польского короля. Они испугались немецкой силы, не верили, что литовцам, русским, полякам удастся одолеть рыцарей. И двое из них, тайком от отряда, пробрались тою же ночью к немцам. Между лесом, где мы были, — он так и сказал «мы», увлеченный своим рассказом, — и деревнями, занятыми немцами, было огромное холмистое поле…

Он оглянулся на обер-ефрейтора, и Штепанек кивнул одобрительно.

— Да, было огромное холмистое зеленое поле. Славяне поэтому и самую битву 1410 года зовут «битвою на Зеленом поле». А немецкие историки называют ее «битвой при Грюнвальде или Танненберге» — по названию деревень, которые заняты были крестоносцами, как я уже сказал. В эти деревни и поскакали, очевидно, рыцари, о которых рассказывает Ян.

— Изменники перебрались через поле. Буря металась на просторе так, что легкоконных валило с ног, устоять могли лишь огромные рыцарские кони и… пешие чехи. Жижка и дед прокрались за рыцарями следом, и еще двое пошли с ними, имена которых я забыл. До этого они видели, что рыцари на биваке сошлись вместе и о чем-то совещались тайно, и когда те двое сели в седла, сразу же заподозрили неладное. Потому что рыцарь есть рыцарь, и он всегда будет ближе рыцарю другой страны, чем бедняку своей.

— Ну, а сейчас… — сказал Божен. — Я молчу, я молчу, как мертвый, товарищи.

— Посреди поля было шесть дубов, — продолжал Ян и опять обернулся за подтверждением к Штепанеку. — Дубы эти стояли, как скала, среди бури; она обламывала себе крылья об их сучья, потому что сучья были как завороженная сталь. А может быть, это были в самом деле завороженные деревья. Жижка и остальные трое влезли на те дубы и слышали с них, как сквозь мглу и вой ветра бряцали доспехи рыцарей. Они ехали свободно, потому что в такую ночь незачем было ни тому, ни другому лагерю выставлять охранение. Они уехали и вернулись… Кто считал, кто мог считать время! Буря к этому часу стихла, гром не гремел больше, но тучи не разошлись, они нависали над самой головой…

— Как сейчас над нами.

— …и рассвета не было видно. Все кругом было в серой дымке. Чехам было удобно идти за рыцарями почти вплотную и незаметно. На биваках уже поставили к тому времени шатры, чтобы хоть немного высушиться и отдохнуть, и Жижка с товарищами подобрался к тому шатру, в который вошли рыцари. Часовой, который стоял у входа, опознал Жижку и не только не окликнул, но когда ему объяснили, в чем дело, дал Жижке приложить ухо к самому слышному месту. Рыцари передали условия гроссмейстера — сколько он уплатит за переход на немецкую службу рыцарям и сколько рядовым; немцы предлагали в два раза больше, чем платили поляки. Тогда Жижка не стерпел, он рассек мечом пополам полотнище, перед которым стоял, и ворвался в шатер, как буря. И остальные следом. И Жижка сказал… ну, то самое, что должен был сказать каждый честный чех. И пригрозил поднять весь отряд.

— Но отряд же наемный был, — откликнулся кто-то, — а уж если продавать свою кровь, то…

— Чем дороже, тем лучше? — зло рассмеялся Ян. — Так можно еще рассуждать (хотя, по-моему, даже и тогда стыдно), когда два войска бьются за цели, одинаково мне чужие. Ну, хотя бы когда за какое-то испанское наследство воевали. Чорта мне в испанском наследстве! Но если, как под Танненбергом было, когда Жижке пришлось выступить против рыцарей, в своих рядах против заклятого врага, — проклят тот, кто перейдет к этому врагу, что бы ему ни сулили…

Он подлый изменник своему народу и родине.

— Это Жижка сказал или ты говоришь? — не без насмешки перебил холодный голос.

Ян поправил шлем на голове.

— Жижка. Я еще своего не сказал. И чтобы не сказать не ко времени, я передаю слово господину обер-ефрейтору. Потому что рассвет наступил, тучи разошлись и войска начинают строиться к бою.

Ближние солдаты невольно подняли головы вверх, к небу. И один из них рассмеялся.

— Тьфу, Ян! Ты меня запутал: я думал, ты о сегодняшнем рассвете говоришь.

— Ты в самом деле прекрасно рассказываешь, Ян, — с улыбкой сказал обер-ефрейтор. — И вообще ты превосходный парень. Ты говоришь, войска начинают строиться? Правильно. Рыцари уже ровняют копья на высоком холме, над равниною. За ними строится пехота. Они занимают сильную и выгодную позицию.

Кругом рассмеялись.

— Действительно, выгодная! Попробовали бы сейчас: через пять минут не осталось бы ни одного человека. Дивизион артиллерии…

— Даже меньше!

— Эскадрилья бомбардировщиков…

— Довольно было б пулеметов и минометов.

— Да тогда же не было еще не только пулеметов, но и пушек.

— Пушки были, — поправил Штепанек, — но били они на очень маленькую дистанцию и очень слабо: гром от них был, а урону мало. Стрела была гораздо более опасным оружием. Была артиллерия и под Танненбергом; она была выдвинута в самую первую линию, перед боевым строем. Ну, тактика у немцев и тогда была на том же принципе построена, что и теперь.

Штепанека перебили возгласы удивления.

— Тот же принцип, что теперь, когда танки, мотомехпехота?

— А что такое был рыцарь, весь закованный в железо, на закованном в железо коне, как не танк своего рода? И совершенно так, как сейчас танковые части пробивают дорогу, так тогда пробивала рыцарская тяжелая конница, ударявшая клином, а в пролом бросались, следом за тяжелыми всадниками, конные кнехты, уже легче вооруженные…

— Мотомехчасти!

— …а затем и пехота. Сдержать тяжелый рыцарский удар плохо вооруженному противнику было невозможно.

— А славяне были плохо вооружены?

— Крестьянское ополчение преимущественно! — слегка развел руками обер-ефрейтор. — У них были рогатины, с которыми ходят на медведей, пики, луки, мечи и ножи. Кольчуги мало у кого были, больше тегеляны — кафтаны, простеганные паклей, щиты деревянные, обтянутые кожей, топоры. Это не мешало им справляться с врагами, хотя бы и закованными в железо. Это еще до Танненберга немцы узнали на Чудском озере, а шведы — на Неве, где русские разбили шведского знаменитого полководца Биргера.