Влюбленный призрак - Леви Марк - Страница 5
- Предыдущая
- 5/10
- Следующая
Он подошел к краю сцены и трижды низко поклонился. Овация не смолкала, настала очередь всего оркестра встать и благодарить публику за столько шумное признание. Потом занавес опустился, в зале зажегся свет.
Дирижер, положив палочку на пюпитр, направился за кулисы.
– Мне так стыдно… – обратился к нему Тома́. – Что-то мне дурно.
– Я заметил. Ничего страшного, надеюсь?
– До завтрашнего выступления все обязательно пройдет, даю вам слово.
– Хотелось бы надеяться, – высокомерно ответствовал дирижер, исчезая в своей гримерной.
Тома́ закрылся в своей, снял фрак, сменил черные брюки на джинсы, натянул футболку, плюхнулся в кресло и, глядя на себя в зеркало, задумался, не стоит ли обратиться к врачу. Раздался стук в дверь, которая открылась, прежде чем он успел спросить, кто там. Он ждал мать и крестную, но сюрпризам этого вечера не было конца. Перед ним предстала Софи.
– Это, конечно, не Брамс, но ты выкрутился, – сказала она с улыбкой.
В своем длинном черном платье она выглядела ослепительно. Она собрала волосы, как делала на концертах, напомнив Тома́ своим видом об их совместных выходах на сцену.
– Я не знал, что ты в Париже, – ответил он вставая.
– Жизнь полна неожиданностей. Завтра я уезжаю. Не знала, стоит ли к тебе заглянуть, чтобы обнять, собиралась написать тебе уже из Рима, но ты кланялся с таким одиноким видом, что…
– Что ты пришла, само это много значит.
– Я увидела в афише твое имя, когда проходила утром мимо зала. Нет, вру, что за дурацкая отговорка! Я продолжаю следить издали за твоими гастролями, – не спрашивай зачем, у меня самой нет ответа.
– Хочешь, сходим куда-нибудь поужинать? – предложил Тома́.
– Я кое с кем встречаюсь, Тома́. Мне с ним хорошо. Я подумала, что это удобный случай сказать тебе об этом.
– Ты не обязана передо мной отчитываться.
– Знаю, но так лучше. Ты не сердишься на меня?
– За то, что ты счастлива? Как можно на это сердиться?
– Потому что мне и с тобой было хорошо. Ты увлекал меня, не похищая, держал, но не захватывал, любил меня, не желая, – тебе это ничего не напоминает? Не важно, это жизнь, я ни о чем не жалею.
– «Сезар и Розали» [1], мы смотрели этот фильм несколько раз подряд, когда выступали в Стокгольме, фильм был дублирован на шведский, я декламировал тебе диалоги.
– Не догадываясь, что это причиняет мне боль.
– Он музыкант?
– Нет, возможно, как раз благодаря этому у наших отношений есть шанс. Он живет в Риме, у него свой ресторан, это звучит не очень музыкально, согласна, но мы с тобой как два моряка, нам нужен порт приписки, иначе мы пойдем ко дну – правда?
– Не знаю. Может быть, ты права.
Она подошла, прижалась к нему, погладила по щеке:
– Ты тоже заслуживаешь счастья, милый Тома́. Когда ты ее встретишь, не отпускай, как отпустил меня. Наберись храбрости и полюби ее. – Она поцеловала его в лоб, пошла к двери, но на пороге оглянулась: – Ты перепрыгнул в адажио через несколько тактов или мне послышалось?
С этими словами она исчезла.
Немного постояв, Тома́ снова сел и погрузился в задумчивость перед зеркалом.
– Непревзойденная демонстрация женского гения! – воскликнул его отец, появившийся в зеркале. – Она, без сомнения, заранее запланировала месть. Отдаю ей должное: получилось бесподобно. Какая жестокость! Как по-матерински она погладила тебя по щеке! Вот змея! Врожденный талант! – Отец соединил ладони, изображая аплодисменты. – Шах и мат, старина, она отплатила тебе твоей же монетой.
– Оставишь ты когда-нибудь меня в покое? – не выдержал Тома́.
– После того, что я только что видел? И речи быть не может! Я не мог вообразить, что так безнадежно запустил твое эмоциональное воспитание. Надеюсь, ты усвоишь урок, который она только что тебе преподала. Какая-то пара минут, горстка фраз – и ты уяснил, что остался для нее всего лишь воспоминанием. Это как качели: легкий взлет, чтобы ты на миг понадеялся на привычное взаимопонимание, а потом резкое падение, чтобы ты полностью прочувствовал, какое счастье от тебя ускользнуло – в ее лице, разумеется. И ни малейшего шанса отбить мяч. Признаюсь, я в восхищении. Не довольствуясь твоим низвержением, она вдобавок потопталась на твоем трупе, напомнив, как ты сфальшивил за фортепьяно. Ну разве не мерзавка?
– У тебя всё?
– Я сказал тебе то, что должен был сказать. Да, всё.
– Сфальшивил я, между прочим, по твоей вине.
– Надо же! Ну ты наглец! Насколько мне известно, на сцене был ты, а не я.
– Ты восседал в первом ряду на коленях у какой-то блондинки, как будто нарочно, чтобы меня отвлекать.
– У меня в обрез времени, так что не упрекай меня за то, что я пришел послушать сына.
– У тебя были более интересные планы?
– Можно было бы провести вечер в «Лидо» – пользуясь моим несколько необычным состоянием, пролезть там за кулисы.
– Ты не можешь находиться здесь, в этом зеркале, не можешь со мной болтать, вообще не можешь существовать, потому что… потому что тебя не существует!
– Одно из двух: или ты упорствуешь в отрицании происходящего с нами и мы тратим драгоценное время на догадки, или признаешь, что кое-что из происходящего на свете не имеет рационального объяснения. Когда я был маленьким – увы, это было давным-давно, в середине прошлого столетия, – все утверждали, что пересадка сердца невозможна, тем не менее она стала реальностью. Еще раньше все твердили, что человек не способен летать, тем не менее до Сан-Франциско нынче одиннадцать часов лету. Хватит примеров или хочешь еще?
– Призраков все равно не существует!
– Если так, то тибетцы, китайцы, японцы, шотландцы – все цивилизации, веками поклонявшиеся призракам, – не более чем толпа кретинов, одному тебе ведома истина, не слишком ли это самоуверенно?
В дверь снова постучали, и Тома́ раздраженно спросил, кто там.
– Это твоя мамаша и Колетт, – подсказал шепотом Раймон, – кому еще там быть? Про нас с тобой, ясное дело, молчок. Я исчезаю, вернусь, когда они уберутся.
Тома́ встал и пошел открывать. Колетт вошла первой, Жанна выглядывала у нее из-за спины.
– Ты был великолепен! – крикнула его крестная с порога. – Дай поцелую, и мы уйдем, чтобы ты отдохнул, если только не предпочтешь выпить рюмочку с двумя старушками. Твоя мать рассказывает всем подряд, что я впала в детство.
– Как же ты мне надоела, Колетт! – вздохнула Жанна.
– Целых десять минут я не слышала ни одного упрека, спасибо и на этом.
Тома́ обнял мать.
– Ты привел зал в полный восторг, – сказала она.
– Не преувеличивай, – отмахнулся Тома́, – я отыграл отвратительно. Мне повезло, что оркестр меня поддержал.
– А я что говорила?! – довольно встряла Колетт. – Я обратила внимание, что ты не в своей тарелке, но, уверяю тебя, публика ничего такого не заметила. Твоя родная мать и та ухом не повела. В кого ты так впивался взглядом в первом ряду?
– Там оказался кое-кто, давным-давно исчезнувший из моей жизни, – ответил Тома́, не сводя глаз со своего отражения в зеркале.
Жанна и Колетт удивленно переглянулись. Жанна взяла подругу за руку и подтолкнула ее к двери:
– Хватит его мучить, он очень устал, он мой сын, я знаю его лучше, чем ты.
Она послала Тома́ воздушный поцелуй, выставила Колетт и вышла следом за ней.
Из коридора до Тома́ донеслось ворчание его крестной, потом наступила тишина.
В зеркале отражался только он сам. Мать была права, он выглядел не лучше комка жеваной бумаги. Он повесил свой концертный костюм, забрал кожаный портфель и погасил в гримерной свет.
За кулисами он столкнулся с Марселем, коротко пожелавшим ему хорошего вечера. Выйдя через артистический выход, Тома́ увидел отца, сидевшего, скрестив ноги, на капоте автомобиля.
– Как бы мне хотелось пригласить тебя поужинать! Но увы… Могу только составить тебе компанию, если тебе захочется пойти заморить червячка.
- Предыдущая
- 5/10
- Следующая