Портрет (СИ) - Плен Александра - Страница 38
- Предыдущая
- 38/46
- Следующая
— Куда делся художник, что нарисовал Жоржа? — с нехорошим предчувствием спросила я.
— А как сама думаешь?
Значит, он уже начал убивать.
— Я, когда жила в картине, все видела и чувствовала, — смогу ли я достучаться до него? Или разум Моро полностью поглотило безумие? — и боль, и страх, и холод. Маленький Жорж, я уверена, тоже это чувствует.
Моро насмешливо фыркнул.
— Нет, я не прошу вас отказаться от своей мечты, — торопливо заговорила я, — но, может быть, вы придумаете другой способ его оживить?
— Я уже говорил тебе, — старик начал злиться. Это было заметно по дрожащим побелевшим губам, — у меня нет пятисот лет. Моя болезнь прогрессирует. Я хочу увидеть своего брата до своей смерти.
Что-то подобное я и предполагала. У Моро был вид явно нездорового человека. Я пока не разбиралась в человеческих недугах, но думаю, если бы дело было в деньгах, то Моро бы не готовился к похоронам. Значит, болезнь неизлечима.
Я молча рассматривала картину. Мир лишился еще одного талантливого человека. Жорж выглядел, как живой. Неизвестный художник мастерски изобразил одинокого испуганного ребенка, сжимающего в руке, вероятно, его единственную игрушку — грязно-белого, безногого медвежонка. Он даже оставил ему его потрепанную рваную одежду, стараясь сделать образ полным.
— Ты видишь нас? — ласково произнесла я, подходя ближе к картине, касаясь рамы. — Не бойся. Тебя зовут Жорж и тебе пять лет. Ты красивый смышленый мальчик. Мы любим тебя. Мы всегда будем заботится о тебе, приходить в гости, чтобы ты не чувствовал себя одиноким.
Я говорила и говорила. Именно те слова, которые я хотела бы услышать, будучи сама запертой внутри. Смогу ли я достучаться до маленькой новорожденной души, запертой в рамке? Позади тяжело сопел Моро, но не прерывал меня.
— Можно вам дать несколько советов? — я обернулась к старику.
— Ну-ну. Послушаю, — на мгновенье мне стало его жаль. Он сам никогда не знал любви и не умел выражать свои чувства.
— Когда я была картиной, я лучше себя чувствовала в красивых помещениях. Мне нравилось, когда было можно смотреть в окошко, видеть мир, людей. Если вы будете кормить его только одними отрицательными эмоциями — болью, смертью, страданиями — он не оживет. А если и оживет… — Я запнулась. — Страшно подумать, кем он станет… — тихо, почти шепотом добавила я.
— Ожить мне помогли именно положительные эмоции. Я становилась сильнее, когда в меня влюблялись, восхищались мной, желали меня.
— Давай ты не будешь меня учить, — рявкнул раздраженно старик. — Ты точно не знаешь, что оживило тебя. Смерть или любовь. И того, и другого было немало. Я буду действовать по-своему. Но если хочешь…
Моро резко замолчал и уставился на картину. О чем он думал, что происходило в его голове? Иногда мне казалось, что я понимаю его, а иногда… Он так далеко ушел по своей дороге безумия, что вряд ли станет когда-нибудь нормальным.
— Если хочешь, — опять повторил он, — можешь приходить сюда и использовать свои методы.
Казалось, он был смущен. Что стоило этому жестокому и грозному старику попросить моей помощи? Наверное, он действительно в отчаянии. Действительно хочет оживить брата больше всего на свете.
— Вы скажете охранникам, что я могу посещать эту комнату? — я не верила, что так легко получила разрешение.
— Да, скажу. А сейчас закодирую замок, чтобы ты смогла открыть его отпечатком пальца.
Я развернулась к выходу.
— И еще одно…
Сердце пропустило удар. Рука так и осталась протянутой к ручке двери.
— Ты вчера общалась с Олдриджем…
Я, наверное, сильно глупа, если подумала, что он может забыть такое незначительное событие. Моро ничего не забывает. Какая бы болезнь не донимала мужчину, его память она не поразила.
— Я не виновата. Он заговорил первым, — что еще я могла сказать?
— Знаю… — ответил Моро, подходя ближе, — а еще знаю, что каждый день он караулит тебя на выходе из Эскрибы и ищет встреч.
Я наигранно фыркнула и пожала плечами.
— Ну и что?
— Я тебя предупреждал, что пока ты живешь со мной, ты моя женщина. Пусть мы не спим вместе, мой статус не должен пострадать. Ты не знаешь, но в наших кругах, — он особенно выделил слово «наших», и я перевела его, как бандитских, — это очень важно. Если кто-нибудь заподозрит…
Я сглотнула. В горле вдруг пересохло.
— Тобой многие интересовались. Я получил достаточно неплохие предложения на твой счет. Мне отдавали несколько провинций. Был бы я моложе, согласился бы, не раздумывая. Что такое женщина, пусть даже безумно красивая, против огромных денег?
Он замолчал, словно давая понять, от чего отказался ради меня. Я почему-то не прониклась.
— Так же они спрашивали, почему я позволяю тебе работать. Я ответил, чтобы все видели твою красоту и завидовали…
Моро немного помолчал. Я что, предмет для торга? Может быть, стоит рассказать ему о том, что картина держит меня? Надавить на жалость? Поможет ли?
— Так вот… — старик провел пальцем по моей руке, обхватил ладонью плечо. Мне показалось, что его рука весит никак не меньше тонны. — Мне плевать, будешь ты работать или нет. Плевать, станешь жить как пленница в моем доме или красоваться перед телекамерами и обедать с друзьями. Но не плевать, если пойдут слухи и том, что ты встречаешься с другим мужчиной.
— Я не встречаюсь… — начала я, но тут в голову пришла дельная мыль, — а то, что Лоран донимает меня, вас не тревожит? Он тоже был на показе, и я с ним так же разговаривала.
— С ним я разберусь, — отмахнулся Моро. — Он не страшен. Ведь у тебя нет к нему никаких чувств. А вот к писаке…
Я понуро опустила голову. Глупо было бы доказывать обратное. Он меня видит насквозь.
— Я обещаю, что больше никогда не стану общаться с Олдриджем. Только разрешите мне работать.
Если он лишит меня этого, я опять превращусь в пленницу, запертую в рамке. Я не вынесу этого.
— Договорились, — Моро выглядел довольным, — а теперь давай свой указательный пальчик.
Вечером я составила план. Конечно, переместить картину наверх, в комнату с окном, Моро вряд ли разрешит. Значит, для получения положительных радостных впечатлений нужно будет использовать телевизор. Я прошлась по гостиной и остановилась напротив своего. Легкий, вполне смогу дотащить сама. Мне нравились мелодрамы и детективы, но ребенку, скорее всего они будут непонятны. Значит, начнем с мультиков и сказок. Да. Музыка, игрушки, цветы. Я превращу холодный и мрачный подвал в прелестную светлую игровую комнату.
Мы с Моро распределили время. Весь день его, мой — вечер и утро перед уходом на работу. Однажды я пришла раньше и увидела, как он стоит на коленях перед картиной и плачет, умоляя Жоржа ожить. Мне стало не по себе, и я тихонько вышла. Я словно приоткрыла наглухо запертую дверь в жуткую темную обитель, в которой живет страшное чудовище с разбитым сердцем. Стало и больно, и грустно за одинокого больного старика.
Количество народу, охраняющих особняк, заметно возросло. Раньше я проезжала один пост охраны на въезде на территорию и автоматические ворота в непосредственной близости от дома. Сейчас нам приходилось пробираться через несколько дополнительных постов и заграждений.
Людей привозили ночами в фургонах или просто в багажниках джипов. Выгружали, как какой-то скот, и вели на убой. Кто они были? Конкуренты, преступники или бомжи, которых он приказывал подбирать на улицах Парижа? Это было жутко. Для Моро жизнь не представляла никакой ценности. Особенно жизнь незнакомцев. Я старалась не думать об этом. Что могла изменить, чем помочь бедолагам? Только еще более стараться влить в картину больше энергии, чтобы быстрее оживить Жоржа.
Я читала ему сказки на ночь, показывала мультики. Мы играли в угадайки и рисовали цветными карандашами. Я словно впала в детство, которого у меня не было, и изо всех сил наслаждалась этим. Мне казалось, он реагирует. Или мне так хотелось? Или игра света и тени на его лице вводила меня в заблуждение? С одной стороны, я точно знала, что картина живая. Сама же смотрела когда-то с холста на этот мир. С другой… В голову иногда приходили недостойные мыслишки. А вдруг он не оживет? Вдруг он другой? И все, что я делаю, бесполезно?
- Предыдущая
- 38/46
- Следующая