Долгий путь от любви до любви - Плен Александра - Страница 30

Роберт вдруг остановился и, словно очнувшись, резко бросил:

— Зачем я это рассказываю? Тебе же неинтересно!

Я взяла чашку с чаем и сделала глоточек. Грустно все это. Роберт не принимает моих соболезнований. Ему не нужны ни сочувствие, ни жалость. Он превратился в озлобленного человека с ожесточенной душой и разбитым сердцем. Что я могу для него сделать? Я сама кое-как собрала себя по кусочкам.

— Так почему ты остался в Англии после похорон? — продолжила разговор как ни в чем не бывало.

— Ах да! Разбирая вещи отца, я наткнулся на твои письма. Когда я уезжал в Лондон, то приказал ему беречь их, как самое дорогое на свете… — Роберт язвительно ухмыльнулся.

— Я перечитал их все. И знаешь что?

— Что? — перевела взгляд на его лицо.

— Мне захотелось тебя увидеть. Увидеть, во что ты превратилась. Кем ты стала. Избавиться, наконец, от наваждения…

Он смолк на полуслове и шумно сглотнул. Я так и не узнала, от какого наваждения он собирался избавляться. Через мгновение Роберт невозмутимо продолжил:

— Так вот. Я стал интересоваться твоей жизнью, читать газеты.

Я хмыкнула. Ну конечно, много правды было в этих газетах…

— Представляю, что там написано.

— Неважно. Что хотел, я узнал. Скажи мне одно: ты действительно собиралась тогда за меня замуж или это была проба пера, так сказать? Семнадцатилетняя аристократка опробовала свои силы на первом юноше, который подвернулся под руку?

Я смотрела на него. На презрительно искривленные губы, на ненависть, горящую в глазах, на холодное суровое лицо и понимала: он сейчас не поверит ни одному моему слову. Он вынес вердикт и озвучил приговор, и доброте нет места в его сердце. Но ответила правду:

— Собиралась.

Как я и предполагала, Роберта перекосило от ярости. Он стремительно вскочил на ноги. Лицо пылало от гнева, руки сжались в кулаки.

— Хватит врать, ваша светлость! Твои заверения в любви… — разъярённый мужчина отошел к камину, видимо для того, чтобы оказаться подальше от меня. — Невинность, полные слез глаза, дрожащие губы, искренний голос — все было ложью! Когда я несколько месяцев сидел в грязной вонючей тюрьме, ждал парохода для отправки в колонии, отец приносил мне еду и свежие газеты, чтобы хоть как-то скрасить мое безрадостное существование. И знаешь, что я однажды увидел на развороте «Таймс»? Тебя в свадебном платье рядом с герцогом! Твое счастливое улыбающееся лицо!

Ага. Помню я тот день. И деревянные неестественные улыбки, от которых болели губы и немели щеки. И бесконечный колокольный звон в ушах, закончившийся только глубокой ночью.

Что я могла ответить Роберту? Оправдываться? Умолять? Нет. И бесполезно, и бессмысленно.

— Я еще раз спрашиваю, — спокойно повторила я, не дав волне жалости к этому мужчине поглотить себя, — чего ты добиваешься, Роберт? Какова цель всего этого?

— Цель? — мужчина глубоко вздохнул, беря себя в руки. — Я хочу отомстить вам, вашей семье, всем тем, кто исковеркал мою жизнь.

Почему-то я не удивилась. Между тем милым замечательным искренним юношей и этим озлобленным человеком пролегла глубокая пропасть. Это тот Роберт не смог бы даже помыслить о том, чтобы сделать кому-то больно. Этот Роберт, думаю, способен на все.

— Значит, банальная месть, — усмехнулась презрительно. — Моему отцу отомстить не удастся, он сам себя уничтожил. Маме?… Неужели ты сможешь навредить старой больной женщине? Вряд ли. До этого ты еще не опустился. Адель вообще здесь ни при чем. Так что, Роберт, остаюсь только я. Так?

Роберт тяжело смотрел на меня и молчал. Я с улыбкой продолжала развивать тему:

— Ты наивно полагал, что меня беспокоит репутация? Осечка. Я сама, своими руками давно ее разрушила. Те поцелуи в беседке лишь помогли поддержать престиж. Разорить ты меня не сможешь. Герцог слишком богат. Ты хочешь сделать мне больно, убив Стефана, этого прелестного юношу? Он-то здесь при чем? Десять лет назад он учился в Итоне и знать не знал, кто такая леди София Нордвик.

Мужчина саркастически скривился.

— Ты так пылко его защищаешь… До сих пор тянет на молодых простодушных мальчиков?

— Роберт, — не обратила внимания на его издевку, — пожалуйста, отмени дуэль. Принеси извинения Стефану. Я очень тебя прошу.

— Ты не умеешь просить, герцогиня. Наверное, никогда этого не делала, — меня хамовато смерили наглым взглядом. — Может, стоит потренироваться? Если хорошо получится, я, возможно, и отменю дуэль…

— Ладно, — вздохнула я, — я действительно не умею просить. Но… в память о нашей прошлой любви… Прошу тебя. Остановись, пока еще можно. Забудь о дуэли.

Я умоляюще протянула к нему руки, пытаясь разглядеть в глазах хоть маленькую искорку доброты. Но нет. Лицо Роберта оставалось бесстрастным и невозмутимым. Он только скептически скривился на фразе о любви. Я продолжала:

— Стефан хороший юноша. У него вся жизнь впереди. Неужели ты сможешь лишить жизни невинную душу?

— Смогу, — холодно парировал он. — Я убивал в своей жизни. И не раз.

Я не знала, что еще сказать. Все мои мольбы и доводы разбивались о стену ожесточения и ненависти, которую он возвел вокруг себя.

— Месть не приносит удовлетворения, Роберт, — в конце концов, призналась ему. — Поверь, я прошла через это. После в душе остаются только пепел и сожаления.

— Ничего, Софи, я потерплю! — огрызнулись мне в ответ.

Я пристально всматривалась в его лицо. Такое чужое, суровое, словно высеченное из гранита. Ямочка на подбородке, которая так умиляла меня раньше, сейчас придавала Роберту грозный, даже свирепый вид. Глубокая вертикальная складка на лбу усиливала хмурое озабоченное выражение лица. Бедный Роберт. Сколько ему пришлось пережить? Он выглядел намного старше своих тридцать пяти.

— Я не узнаю тебя, — тихо призналась я. — Кем ты стал? В кого превратился?

— У меня были хорошие учителя.

— У всех они были, — я тяжело вздохнула. — Может, у меня они были не такие суровые, как у тебя, но, Роберт, мне было восемнадцать лет!

И горько добавила:

— Чего ты хотел от испуганной юной девушки? Каких решений? Каких подвигов?

Роберт насуплено промолчал.

— Да, наверное, ты был лучше меня. Благороднее, честнее, правдивее. Я испугалась. Испугалась гнева родителей, ответственности, бедности. Я сдалась, — мой голос звучал все тише. — Но я клянусь, я не знала, что тебя засудили. Мне так жаль…

Не успела договорить, как Роберт гневно воскликнул:

— Не нужно меня жалеть! Сейчас я твердо стою на ногах. Я богат! Меня уже не посадить в тюрьму, дав взятку судье. Сейчас я сам могу ее дать!

— То есть ты думаешь, что все сводится к деньгам?

— Да, я уверен в этом. Деньги решают в нашем мире все. Женщины предают любовь ради денег, за деньги можно осудить и отправить в колонии невиновного человека… Деньги дают власть и силу. И сейчас они у меня есть.

Роберт был прав. Я действительно продалась за деньги, за сто тысяч фунтов. И жестокие слова только подтвердили собственные угрызения совести. До чего же уродливо это выглядит со стороны! Прикрывалась честью семьи, возрождением имени виконтов Нордвик… А свелось все в итоге к фунтам стерлингов.

— Ты не простишь меня? — я пристально, почти с отчаянием ловила его взгляд и не могла поймать. — Ты не откажешься от мести?

Мужчина отвернулся к окну, демонстративно сложив руки на груди. Значит, нет. Говорить больше было не о чем. Он глух и слеп. Я не собиралась провести здесь целый день, черпая воду ситом. Сразу можно было понять, что Роберта уговорить не получится, слишком он упивается своей ненавистью. Попробую поискать другой способ. Была мысль послать телеграмму Питеру Дюбуа. В свое время он, как представитель закона, воспрепятствовал множеству дуэлей. Я встала и направилась к выходу.

— Спасибо за чай, — холодно произнесла, на миг приостановившись. — Дальше разговаривать не имеет смысла. Я ухожу.

— И это все твои уговоры и мольбы?! — насмешливо хохотнул мужчина. — Невысоко же ты ценишь жизнь своего любовничка!