Бедабеда - Трауб Маша - Страница 13

– Нет, а что? Должны? – искренне удивилась дочь.

– Вообще-то, должны, – ответила Людмила Никандровна.

Настя равнодушно пожала плечами.

Людмила Никандровна переживала за внучку. Что отвечать, когда она вырастет и станет задавать вопросы? Куда делся папа?

– Скажем, что в космос улетел, – ответила Настя.

– Настя, так нельзя.

– Откуда ты знаешь, как можно, а как нельзя? Я своего отца тоже считала космонавтом. И моя бабушка с той стороны… да я не помню, как ее звали! А твоя мама – та еще бабуля нашлась. Я ее вообще ненавидела. Она, кстати, меня била, если ты вдруг не в курсе.

– Она тебя не била, никогда.

– Откуда ты знаешь?

Людмила Никандровна опять замолчала. Наверное, чтобы не услышать подробности. Да, ее мать могла ударить. Но это считалось нормальным воспитанием ребенка. Подзатыльники, поджопники вообще не считались наказанием. Но Настя никогда, ни единого раза не пожаловалась на бабушку. Да, Нинка опять права. Как будет, так будет. А будет не так, как запланировано. Свои чувства и поступки предсказать невозможно, что уж говорить о других людях? Но Людмила Никандровна все-таки считала себя неплохим врачом и именно поэтому могла прогнозировать и предполагать. Как врач, знающий психотип человека. Но Настя подобрала себе родственников, как описала их Нинка, «поехавших». А Людмила Никандровна не умела лечить подобное заболевание.

Время шло. Настя то уезжала, то возвращалась. Где-то работала или нет. Иногда оставляла деньги. Вроде бы что-то передавал Женя в качестве алиментов. Марьяша по-прежнему росла чудесной, беспроблемной, радостной девочкой.

Людмила Никандровна водила внучку на танцы, курсы подготовки к школе, рисование и лепку. И Марьяше все нравилось. Она была усидчивой, терпеливой, настойчивой. Ей было важно довести дело до конца. Именно поэтому она добивалась успехов. Педагоги ее обожали и хвалили за трудолюбие. Настя не появлялась даже на открытых уроках, которые устраивали на кружках для обалдевших от счастья родителей. Марьяша не искала глазами маму и не спрашивала у бабушки, почему мама опять не пришла. И она все еще оставалась психически здоровой девочкой с развитой мелкой моторикой, образцово-показательным поведением, без гиперактивности или заторможенности. Марьяша продолжала развиваться по учебнику – все вовремя. Девочка легко освоила чтение, рисовала, не заходя за края рисунка. Выбирала яркие радостные цвета. Даже логопед ей не требовался. Пока остальные дети и их родители мучились от цветения ольхи, ветрянки, бесконечных ОРВИ и прочих напастей, Марьяша лишь крепла. Ей не были страшны ни сквозняки, ни кашляющие рядом дети, ни ольха с березой и даже мед с орехами и прочими аллергенами. Недолгая прогулка под скупым столичным солнцем – и Марьяша приобретала красивый загар.

– Это здорово. А у меня аллергия на тополиный пух. Глаза слезятся. И сгораю сразу же.

Людмила Никандровна очнулась от воспоминаний и с удивлением посмотрела на Анну. Да, она по-прежнему находилась в кабинете и приветливо улыбалась. Людмила Никандровна не знала, что она произносила вслух, а что проговаривала про себя. И готова была поклясться, что Анна пришла пять минут назад, не больше. Но часы показывали, что минуло почти два часа.

– Что-то с часами. Надо батарейку поменять, – сказала растерянно Людмила Никандровна, понимая, что опять опаздывает забрать Марьяшу.

– Нет, все верно. Просто я у вас засиделась. Спасибо огромное еще раз. Вы мне очень помогаете. Всего доброго. Я запишусь на ближайшее время.

Людмила Никандровна не понимала, что происходит. Она машинально убирала на письменном столе, расставляя ручки в подставке, складывая документы и журналы в ровные стопки.

Анна улыбнулась на прощание и вроде как испарилась. Людмила Никандровна не могла бы поклясться – была ли эта пациентка на приеме или ей все почудилось. Она корила себя за невнимательность. Наверное, действительно устала, раз опять так легко выключилась. Заработалась. Да и мысли были заняты то Настей, то Марьяшей. А еще мамой. Брат звонил вчера, пьяный, требовал забрать мать. Иначе он сдаст ее в местную психушку. И Людмила Никандровна ни минуты не сомневалась, что он это сделает.

Иногда по вечерам она думала о том, что заслужила проблемы с Настей. Потому что сама оказалась плохой дочерью и ей все возвращается сторицей. «Карма», – говорил бывший зять. «Ответочка прилетела», – сказал ей один пациент, который не мог найти общий язык с сыном и считал, что это закономерно – он тоже не общался с собственным отцом.

Три месяца назад Людмила Никандровна отправила свою пожилую, страдающую деменцией мать домой. И все три месяца каждую минуту корила себя за этот поступок. Но тогда, три месяца назад, ей казалось, что это единственный выход. Да и мать каждый день, каждую минуту спрашивала, когда они наконец уедут из Москвы, когда вернутся домой. Ведь там поди огород совсем зарос. А соседи наверняка яблоки обобрали и малину тоже. Но ведь ни за что не признаются.

Никаких кустов малины, никаких яблоневых деревьев у них, конечно, не было. Видимо, память сохранила совсем старые воспоминания, из раннего детства.

Мама перестала узнавать свою дочь Милу где-то полгода назад. Иногда, правда, случались проблески, но лучше бы их не было. Мать, думая, что перед ней посторонний человек, становилась ласковой и милой старушкой, бабушкой, а если знала, что с ней близкие, превращалась в злую, раздражительную старушенцию. Придиралась по мелочам, кричала, что Мила ее в гроб загонит своими таблетками, лишь бы дом оттяпать у брата. Но пусть она не рассчитывает, завещание она составила, и там все на сына. Только на него.

Людмила Никандровна говорила «да, мама», конечно, хотя никакого завещания и в помине не было, а дом давно превратился в сарай.

– Витя где? – спрашивала мать.

Она просыпалась с этим вопросом и засыпала. Людмила Никандровна обычно отвечала или «ушел» или «скоро придет». Мать тут же успокаивалась и заводила любимую песню про то, что ее сын Витя работает с утра до ночи, то одна работа, то другая, а Милка лентяйка. С детства такая. Или мячик бросает, или, как сейчас, уходит на три часа. Что ж за работа такая, чтобы на три часа уходить? Да еще и находятся дураки, которые платят Милке за то, что она им мозги промывает. Ну ладно, они больные, что с них взять? Но как у Милки рука поднимается брать деньги? За что? За языком почесать?

Людмила Никандровна давно перестала спорить, возражать, доказывать и объяснять. Когда Мила начала играть в волейбол, мать без конца причитала, что «мячик кидать много ума не надо. За что только новые кроссовки подарили? Вот Вите ходить не в чем, а вам, бездельницам, все на голову валится».

Болезнь прогрессировала, Людмила Никандровна поняла, что долго не выдержит. Витя стал для матери смыслом жизни – предметом для разговоров, воспоминаний. Но когда мать стала кричать в голос и звать сына, тут уже у Людмилы Никандровны стали сдавать нервы.

– Витя, Витя! Где ты? Забери меня! Милка меня заперла в комнате! – кричала мать, и у Людмилы Никандровны тряслись руки, когда она доставала таблетки, чтобы мама могла успокоиться и поспать.

Настя тогда дома не появлялась – съехала к очередном бойфренду. Приезжала только за чистой одеждой и обувью.

– Да отправь ты ее наконец, – сказала она матери в очередной свой короткий набег домой.

– Она не понимает, что говорит и делает. Витьке она не нужна. Ей требуются уход и препараты, – возразила Людмила Никандровна.

Настя пожала плечами:

– Зачем? Она все равно считает, что ты ее хочешь угробить. Какой смысл?

– Смысл, Настя, в том, что ты меня в ближайшую канаву выбросишь, если я буду в таком состоянии. Смысл в том, что она моя мама и твоя бабушка. И если я не привила тебе хотя бы толику сострадания, значит… Не знаю… иногда ты меня не просто поражаешь, а шокируешь.

– Делай как хочешь.

– Ты бы хоть зашла к бабушке. Может, она тебя узнает.