Финт хвостом - Кинг Стивен - Страница 4

– Это имя я взял с бюллетеня «Милуоки Джорнэл», где размещались шутки и статьи, не вошедшие в другие категории… Там была статья о Ближнем Востоке, и в ней упоминалось, что арабы очень любят кошек, и вместо «кис-кис» они зовут кошек «миш-миш», что на их языке означает «персиковый цвет». Это потому что большинство их бродячих кошек персиково-рыжего цвета. Видишь на мордочке Миш-Миш большое персиковое пятно? Да уж. Я знаю, нам должно быть все равно, что думают эти арабы, их принято считать врагами и все такое, но ведь нельзя сильно винить людей, которые слишком любят кошек. Я слыхал, что египтяне поклонялись кошкам, как богам, и делали из своих питомцев мумий, все в таком роде. Так что я даже не возражаю, когда их потомки, заботящиеся о своих кошках, говорят, что ненавидят нас, – ведь человек, который способен ненавидеть кошку, вряд ли любит сам себя, вот как я считаю.

Прежде чем Гурни продолжил, я по памяти процитировала Марка Твена: «Если бы человека можно было скрестить с кошкой, он бы от этого только выиграл. Чего нельзя сказать о кошке…»

Теперь настала очередь Гурни смеяться, да так, что он слюной забрызгал воротник своей рубашки, потом он заговорил:

– Так вот, рядом с Миш-Миш лежит Тинкер, только по ее виду нельзя сказать, что это девочка, если учесть, что она всего двух цветов, но по личному опыту скажу, большинство серых кошек с белыми лапами, которых я видел, были девочками. Не знаю, почему так – это как не бывает белых кошек с черными лапами и грудью, хотя бывают черные кошки с белыми носочками и манишкой. Странно, как устроена природа, не правда ли?

Назвав мне имена «девчушек» (которые я должным образом записала в блокнот), Гурни начал листать остальную часть альбома, называя до этого безродных нарисованных кошек их именами, которые каким-то образом делали их настоящими. По крайней мере, для человека, который их создал: Мин с черным тельцем и белыми носочками, с милыми, ясными зелеными глазками и роскошным длинным мехом с парой колтунов на груди; трехцветная Бусинка с округлым серым подбородком и совиными желто-зелеными глазами; пушистые, как одуванчик, Стэн и Олли, черно-белые котята с окрасом под смокинг, один явно толще другого, но оба на шатких лапках и с маленькими ушками, совсем крохотные и такие милые, что так и хочется взять на ручки; и еще много-много других, имена которых не помнишь навскидку (слава Богу, что в тот день у меня в записной книжке было много чистых страниц), но как только он назвал каждую кошку по имени, я перестала смотреть на них как на «табачных кошек Катца». Например, зная, что Бусинка – это Бусинка, у меня рисовалась кошка со своей историей и характером… вы просто знали, что она, пока была маленькой, перекатывалась с места на место, влипала в разные истории, играла со своим хвостиком, да так, что начинала крутиться на полу, как волчок… И на мгновение кошки Гурни стали для меня больше, чем просто краской и воображением, в отличие от работ обычных художников с холстом и мольбертом или прирожденных художников рекламных щитов, легендарных, которые даже не пользовались синей разметной сеткой для создания крупных вывесок.

На самом деле, грустно, что репортер упустил суть работы Гурни. По-видимому, «самонадеянного репортеришку» интересовало только то, сколько лет Гурни занимался своим делом.

Когда Гурни просмотрел последние фотографии амбаров, снятые мной и увеличенные, он застенчиво сказал:

– Надо признать, я польщен… Как будто я какой-нибудь художник-выпендрежник из галереи, а не обычный работяга. Ты не подумай, я доволен… просто… Не знаю. Просто странно, что всех моих кошек засунули в книжку, а не оставили там, где они есть, на открытом воздухе. Как будто их вдруг одомашнили, а не оставили жить в амбаре.

Я не знала, что на это ответить. Я поняла, что Гурни был достаточно проницательным, чтобы понять, что его реклама – произведения искусства. Да, ему не хватало красноречия и, скорее всего, образования, но его ни в коем случае нельзя было назвать невежей – он явно был растерян. С одной стороны, он родился в то время, когда работа была просто чем-то, за что вам платили, и все-таки, с другой стороны, то, что он дал интервью по телевизору и застал меня за съемкой его творений, указывало на то, что его работа отличалась чем-то особенным. Он никак не мог смириться с тем, что все вокруг подняли шумиху из-за того, что он сам считал оплачиваемым трудом.

Я осторожно подняла книгу с его колен и положила ее на скат между нами, прежде чем сказать:

– Я хорошо вас понимаю… Я работаю рекламным фотографом, фотографирую продукты для клиентов, и когда кто-то хвалит меня за композицию или что-то еще, это такое странное чувство… Тем более что я просто посредник между продуктом и потребителем…

Пока я говорила, водянистые бледно-голубые глаза Гурни метались по сторонам, и на мгновение я испугалась, что теряю его внимание, но вместо этого он удивил меня, сказав:

– Похоже, Дружок перестал смущаться… Солнце светит уже целую минуту.

Я быстро вылезла из машины и встала перед амбаром, Гурни был прав. Дружок больше не стеснялся, он разлегся во всей красе на солнышке на боку выцветшего амбара. Забавно, но даже несмотря на то, что надпись рядом с котом была сильно облуплена, на мехе был виден каждый волосок.

А за спиной Хобарт Гурни шумно отхлебнул газировки и повторил свои слова, как делали старики в любом городке:

– Вот такие дела, мой Дружок больше не стесняется…

Через пару часов я попрощалась с Гурни возле центра по уходу за взрослыми и квартирного комплекса для пожилых людей, где он жил. Даже не заходя, я знала, как выглядела его комната – односпальная кровать с потертым рваным покрывалом, несколько номеров большого печатного издания «Ридерз Дайджест» на прикроватной тумбочке и шкаф без дверей со скудным количеством одежды на обвязанных крючком вешалках, и, что самое печальное, – никаких животных, которые составили бы ему компанию. Это было такое место, куда щенков или котят приносили только тогда, когда редактору местной газеты срочно нужны фотографии пожилых людей с пледом на коленях – трогательный сюжет для внутреннего разворота в скучную неделю без новостей, с заголовком «Старики со зверюшками».

Это было не то место, где вдруг становишься маленьким и нежишься с выводком амбарных котят на подстилке из соломы.

С почти комичной формальностью Гурни поблагодарил меня за «Пепси» и за то, что я «позволила посмотреть на кошечек» в альбоме. Я спросила, часто ли он выходит, чтобы увидеть вывески лично, но тут же пожалела об этом, когда он беззастенчиво плюнул себе под ноги и сказал:

– Нечасто после того, как сдал свои водительские права… Рука уже не такая твердая, как раньше. Не держит ни кисть, ни руль. Однажды я чуть не сбил кошку, переходившую проселочную дорогу, и сказал себе: «Хватит, Хобарт», хоть кошка и успела убежать. Оно того не стоит…

Не зная, что еще сделать, я открыла заднюю дверцу машины и вытащила альбом. Гурни не сразу принял его, хотя я заверила художника, что у меня есть еще одна копия плюс негативы в моей студии в Нью-Йорке. То, как он провел пальцами по обложке альбома, словно искусственная кожа была мягким мехом в тигровую полоску, было для меня почти невыносимо. Зная, что не могу остаться и не могу больше на это смотреть, я попрощалась с ним и оставила его перед домом стариков с альбомом кошечек в руках. Я знаю, что должна была сделать больше, но что? Вот, правда? Я вернула ему кошек, но не могла вернуть прежнюю жизнь… И то, чем он поделился со мной, уже было слишком больно, особенно его откровение о маленькой мечте. Вот как часто даже близкие люди, например, старые друзья или семья, делятся такими личными, глубокими потребностями, тем более без просьбы? Как только узнаешь такие вещи о человеке, становится трудно смотреть ему в глаза, не чувствуя при этом, что на тебе очки с рентгеновским зрением, способные заглянуть ему в душу. Никто не должен быть настолько уязвим для другого живого существа.

Особенно тот, кого ты едва знаешь…