Чаганов: Москва-37 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович - Страница 1

Москва, пл. Дзержинского,

Управление НКВД.

13 апреля 1937 года, 13:00

– Алексей Сергеевич, – в трубке внутреннего телефона зазвенел Катин голосок. – товарищ Кольцов на линии.

«Интересно, что ему надо? Вообще не думал, что он мне позвонит». Я не смог скрыть от него своих подозрений, что он выполнял задание Шпигельгласа в той истории на телефонной станции в Барселоне. Потом две недели в одном купе с ним были для меня настоящей пыткой, а Кольцов в дороге смеялся, шутил, словом, вёл себя как ни в чём не бывало. Шпигельгласа, кстати, как выяснилось по прибытии в Союз, перевели из Центрального аппарата на Дальний Восток.

«Послать журналюгу куда подальше»?

– Соединяй. – Сегодня объявляю амнистию всем своим врагам: душа поёт после ритуального сожжения в кухонной печке олиной дактокарты.

«В ней, кстати, было описание татуировки в виде змейки на правой ягодице. Попрошу продемонстрировать в виде компенсации за пережитое».

– Алексей, дружище, – бархатный грассирующий голос лучшего репортёра страны, по которому сохли многочисленные советские радиослушательницы, по прежнему вызывал у меня чувство неприятия. – звоню тебе по поручению общества друзей Максима.

– Какого Максима?

– Максима Горького…

«Что за шутки, он умер год назад».

– … самолёта «Максим Горький»…

«Друг самолёта, блин. Командир Особой Сводной Агитэскадрильи, вот что это за хрень? Ни к ВВС, ни к ГВФ отношения не имеет (на самом деле относился к Гражданскому Воздушному Флоту). На охоту летать с мастерами пера или чего там ещё у них? Хотя кто его знает, быть может у меня превратное представление об агитации и пропаганде».

После той аварии в 35-ом МГ отремонтировали и уже в мае 36-го он участвовал в воздушном параде, вот только никакого сбора денег на десять новых АНТ-20, как это было в моей истории, тоже не случилось. Так и остался МГ в единственном экземпляре, один раз засветился на Красной площади, пару раз слетал в Харьков, Ленинград и всё – умерла идея Михаила Кольцова вместе с великим писателем.

– … хотим напомнить людям об этом замечательном самолёте и провести первого мая после пролёта над Красной площадью авиаэкскурсию вокруг Москвы, а то стали избегать, побаиваться его после той аварии. Пилотировать будет Михаил Громов…

«Это Туполева затея (Громов – его шеф-пилот)? Хочет финансирование получить для постройки пассажирских лайнеров по образцу и подобию МГ, только без гондолы над фюзеляжем? Сомнительно, МГ для него пройденный этап, скорее – наших борзописцев».

– Будут Чкалов, Леваневский, ребята из экспедиции «Северной Полюс»… – вкрадчивым голосом продолжает искушать меня Кольцов. – Петров с Ильфом, ты с ними знаком, правда Илье стало вчера совсем плохо, думали умрёт.

– А что с ним?

– Туберкулёз. Простудился в Америке, получил воспаление лёгких, с тех пор никак не может оправиться.

– Хорошо, – у меня появляются сразу несколько идей. – буду, записывай меня. Слушай, а где он? В больнице? Надо бы его поддержать.

– Не знаю, – смущается Кольцов. – сейчас позвоню Маше, его жене.

«Как бы уже не поздно было… но попробовать стоит».

– Договорились, – невежливо обрываю разговор. – жду твоего звонка. Возвращаюсь к конспектированию классической книги Попова по теории автоматического управления. Просто недавно ко мне в СКБ пришла группа практикантов из столичных вузов и лицо одного из них, студента третьего курса механико-машиностроительного института Евгения Попова показалось мне знакомым (висел такой портрет на кафедре автоматики).

«Так и есть, Евгений Павлович… и год рождения соответствует. Хм, третий курс. А ждать пока заматереет времени нет, пора систему управления ПУАЗО изобретать, механические вычислители слишком громоздки и дороги в изготовлении. Решено, Попов будет ведущим инженером, а научным руководителем к нему Ощепкова. ТАУ – сплошная математика, как раз для него, а подспорьем в работе будут мои записи».

Будущий соавтор Попова Виктор Бесекерский – пока тоже студент, но ленинградского политеха.

«Надо поторопиться, а то перехватят талантливого паренька. Пора ему знакомиться с будущим его „коньком“ – разработкой гироскопических устройств для систем управления движением. Для начала пусть разберётся с системой управления ФАУ-1, был где-то у меня чертёжик».

– Алексей Сергеевич, без пятнадцати два. – В дверях поправляет причёску Катя, пытаясь понять какое впечатление производит на меня её фигура.

– Да, спасибо, надо бежать! – Поднимаю вверх большой палец.

Поднимаю голову и, прищурясь, вглядываюсь в шпиль Никольской башни Кремля, тёплая безветренная погода, солнце слепит глаза.

«А звёзды с самоцветами и впрямь потускнели, пора менять на рубиновые, а всего два года прошло как их установили, уже при мне»…

У забора, закрывающего стройку, что на пересечении Никольской и Исторического проезда, на своём посту стоит Гвоздь, ежеминутно поднося к глазам мой подарок – часы «Кировские» с гравировкой: «Моему другу Гвоздю от А.С.Чаганова», продукцию Первого Московского часового завода. Папироска друга то и дело перескакивает из одного уголка рта в другой, ноздри выпускают сизый табачный дым, а глаза живут своей жизнью, сканируя окрестности и машинально выслеживая в бурлящей толпе потенциальную «дичь».

Теперь он наш с Олей связник. Каждый день ровно в два часа встречает меня на этом углу, точнее, провожает взглядом: пока нужды в его услугах не было, если не считать первого их с Олей знакомства. Из кузова полуторки, перекрывшей проезд по улице, разбитной парень покрикивает на замешкавшегося продавца газет, передавая ему тюк, остро пахнущей типографской краской, «Вечерней Москвы».

– Шевелись, Петрович, у меня окромя тебя ещё десять точек.

«Удачно вышло».

Оборачиваюсь на, оттеснённых от меня толпой, «бодигардов» и встаю в быстро растущую, как снежный ком, очередь. Приметивший меня Гвоздь неторопливо подходит и, цыкнув на возмутившуюся было тётку, встаёт за мной, бесцеремонно отодвинув её плечом. Протягиваю гривенник и сам беру из стопки свежеотпечатанные листки.

Отхожу в сторону и открываю последнюю страницу «Вечёрки», боковым зрением вижу удаляющуюся фигуру Гвоздя: «Как он это делает? Специально прислушивался к малейшим сотрясениям в районе левого кармана шинели, ничего не почувствовал, а шифровка, адресованная Оле, исчезла».

Москва, Кремль, Сентатский дворец,

Кабинет Молотова.

13 апреля 1937 года, 23:00

– На этом объявляю заседание закрытым, – с облегчением объявляет Молотов, как преседатель СНК председательствующий на заседаниях Политбюро, (обычай, поведшийся со времён Ильича), встаёт со стула во главе широкого длинного стола, поворачивает голову в сторону Сталина, сидевшего справа от него, и, спохватившись, добавляет. – комиссию по оперативным вопросам прошу задержаться.

Сталинская пятёрка (Молотов, Киров, Каганович, Ворошилов и кандидат в члены Политбюро Жданов) остаётся на месте, а остальные участники собрания тянутся к двери кабинета. Наконец к ним присоединяется и нарком внутренних дел Николай Ежов, задержанный на минутку Сталиным, генеральный комиссар госбезопасности периодически приглашается на Политбюро (сам же он не является даже кандидатом в этот высший орган власти) чтобы доложить о политической обстановке в стране.

– Николай Иуанович, не проуодите меня до уыхода? – В пустом длинном коридоре дворца, прислонившись плечом к дубовой панели, его поджидает первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Станислав Косиор, гладковыбритая голова его лоснится от пота и поблескивает в свете ярких осветительных ламп.