Чаганов: Москва-37 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович - Страница 34

«Болит, зараза, но связки – целы. Ушиб… скорее всего».

В комнату, постучавшись, заходит Свешников.

– Товарищ Киров поздравляет команду с победой и приглашает всех завтра к себе в Кремль. В восемнадцать ноль-ноль. А сейчас отдыхайте! – Слова секретаря Кирова встречаются одобрительным гулом.

– Молодец, Алексей, – шепчет он мне на ухо, обнимая. – Ты можешь всё. «Может сложиться такое впечатление… у стороннего наблюдателя».

Дверь в раздевалку распахивается настежь.

– Ну, где тут наш герой? – Ежов в сопровождении Фриновского появляется на пороге.

«Так уж и герой».

Останавливаюсь у входа в душевую и поворачиваюсь, расправляя плечи. Нарком заключает в свои объятия зардевшегося Севку.

– Учитесь, как надо играть! – Ежов обводит суровым взглядом расхристанных футболистов, поднявшихся на ноги при виде начальства. – А-а, поздно вам уже учиться… (оборачивается назад на свою свиту, напирающую сзади. Свита согласно закивала.) гнать вас надо! Молодым дорогу надо давать!

Давно заметил такую его особенность: начинает речь вроде за здравие, в середине – распаляет сам себя, а в конце – хоть святых выноси. А если выпьет, то такая смена настроения происходит в течении одной фразы.

– Ладно, с вами позже разберёмся, – засовывает ладони под ремень. – когда следующий матч?

– Послезавтра, с минским «Динамо».

– Значит так, Чаганов, – Ежов приподнимается на носках. – поедешь…

– Товарищ нарком, – тяжело опускаюсь на стоящий рядом стул. – травма у меня (показываю успевший опухнуть сустав)… перелом, скорее всего.

– А-а-а! – С досадой рубит рукой. – Всё у тебя не слава богу.

К Фриновскому подлетает порученец, растолкав толпу, стоящую в дверях раздевалки, и что шепчет ему на ухо. Ежов вопросительно смотрит на подчинённого, тот отрицательно машет головой.

– Твою мать… – шипит нарком и вылетает из комнаты.

Как по мановению волшебной палочки все посторонние исчезают, а на пороге остается Камерер с двумя бутылками шампанского в руках и большим бумажным пакетом.

– Ростовское, сладкое, – испуганно произносит он. – больше ничего нет. Кухня закрыта, работает только буфет.

– Самое оно, – заключает Ильин. – так… герою не наливать.

С радостным нетерпением в центр комнаты выдвигается маленький столик, на нём расстилается номер «Красного спорта», из пакета извлекаются бутерброды с копчёной колбасой и рыбой.

– С колбасой на всех не хватит… – быстро посчитал Севка.

– Основному составу – с колбасой, – мгновенно находится капитан. – запасным – с рыбой.

– А которые не те и не другие? – Допытывается «гений прорыва», переждав смех команды.

– На всех хватит… – внимание собравшихся переключается на бутылки, стоящие в центре стола и свежевымытый стакан. – Кто открывать умеет?

– Давайте сюда, – точными движениями с лёгким хлопочком открываю шампанское. – мастерство не пропьёшь…

В открытую дверь на звук заглядывают басконцы, проходящие по коридору.

– Салюд, камарадос! – Зову их к нашему столу. – Но пасаран!

Две бутылки, разлитые в бумажные кулёчки, свёрнутые из тетрадных листов, закончились после первого тоста. Поворачиваю голову к Камереру.

– Всё, Алексей Сергеевич, смета вышла… – Отрицательно трясёт головой завхоз.

– Красного сухого и бутербродов. – Лезу в свой шкафчик и достаю пятьдесят рублей.

– В буфете наценка… – вопросительно смотрит завхоз на меня. – на четыре бутылки и двенадцать бутербродов хватит.

– Давай! И всё, нам завтра в Кремль!

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

1 июня 1937 года, 10:00

Пролистываю центральные газеты: снижение цен на промтовары, в среднем на десять процентов (патефон ПТ-3 на пятнадцать, Катя очень просит, тоскует по искусству), постановление о созыве пленума ЦК двадцатого июня… три первых страницы заняты отчётами о фестивале узбекского искусства в Москве, награждения орденами и ценными подарками отличившихся. Нильс Бор в Москве: Пётр Капица, одетый как лондонский дэнди, с импортным выражением лица встречает маститого учёного.

«Первый день без „чагановской бутсы“…

А то кто только не проехался по ней в печати, и корреспонденты по политической части, и по спортивной, и даже по культурной. Вроде как не ругает никто, наоборот мол, молодец Чаганов, взял пенальти, но как-то не так, как бы не благодаря, а вопреки. Короче, словосочетание „чагановская бутса“ стало у наших „акул пера“ нарицательным. Типа, мы не можем надеяться на „чагановскую бутсу“. Кольцов замечает в статье об испанских националистах, а Млечин о выборе репертуара Большого театра…

„Не можете – не надо. Играйте с опорой на собственные силы. Как минское „Динамо“: огребли от басков – 1:6. На очереди киевское и тбилисское. А Чаганов другим займётся. Ему есть чем заняться. Он вам не Спиноза какой-нибудь, чтобы выделывать ногами разные кренделя. Вот интересно, зачем меня посылали в команду? Ведь видно же, что футбол им по барабану. Сергей Миронович считает, чтобы на время убрать меня из Управления. Может быть, может быть… только мне кажется, что хочет Ежов руками „акул пера“ публично унизить меня, сделать предметом шуток. Только не вышло у него ничего: „Динамо“ под моим руководством победило, а жалкие потуги журналюг настоящими болельщиками игнорируются. Посмотрели бы они, как меня встречали люди в СКБ“…

„С Олей уже у нас неудачно вышло. Разговор о готовящемся задержании Оли (Геня по пьяни проболталась какому-то сексоту) был зафиксирован прослушкой, но пока записали на бумагу, пока переслали по фельдъегерской связи – время было упущено. Сидит она сейчас безвылазно в Чурилково, ждёт пока всё не успокоится. Ежов, конечно, не преминул на следующий день между делом спросить, почему не доложил о встрече с бывшей сотрудницей, на что я не менее безразлично ответил: „Мне и в голову не могло прийти, что Евгения Соломоновна скрывает от мужа с кем проводит время““…

Пожевал желваками грозный глава НКВД и проглотил пилюлю. А передо мной встала срочная задача: доработать „Бебо“ в проводном варианте на ВЧ, чтоб из Горок передавать срочную информацию прямо в комнату связи товарища Сталина в Кремле». Работается после каникул на стадионе очень хорошо, в охотку: получил два комплекта «Бебо», без радиостанций, с пишмашами от московского завода Счётно-Аналитических Машин (такое вот импортозамещение машинок «Ай Би Эм»), вывел два провода через разделительные конденсаторы на эбонитовые клеммы и всё – принимайте, товарищи, готовое изделие.

Сдвинулось дело и с феррит-диодной логикой: получили первую сотню, стабильных по параметрам, сердечников и с десяток точечных германиевых диодов. Лосевские практиканты собрали первую ячейку: «сложения по модулю два» – сердце шифратора Вернама и составную часть шифратора-дешифратора «Айфона». Достигли устойчивой работы на частоте сто килогерц – это большой успех (хотя рассчитывали на двести килогерц). После отработки технологии производства ферритовых сердечников и германиевых диодов, на таких ячейках можно построить вычислительную машину, которая будет быстрее РВМ в четыре тысячи раз. С ними «Айфон» залезет в стандартный двухосный автомобильный прицеп и сможет менять ключ шифрования человеческой речи двадцать раз в секунду.

Собраны и испытаны на столе две авиационные радиостанции: сам отвёз их в Щёлково, где в разгаре подготовка к перелёту Москва – Северный полюс – Америка. Как и ожидалось Чкалов отнёсся к неиспытанному оборудованию с прохладцей (его экипаж вылетает в Америку восемнадцатого июня). Вообще-то, Громов был тоже готов к полёту, но вчера с его самолёта сняли испытанный двигатель и переставили его на чкаловскую машину: теперь не успеть – чтобы испытать новый мотор потребуется месяц. Впрочем он перенёс этот удар стоически (может сказалось моё предупреждение тогда, в ресторане «Гранд-Отель»), шутил даже и с радостью согласился начать испытание рации в полёте.