Среди свидетелей прошлого - Прокофьев Вадим Александрович - Страница 12

Потянулись годы черной реакции. Умер в тюрьме Михайлов, пожизненно упрятан в Шлиссельбургской каменной гробнице Морозов.

Умер и Зотов. Умерло и революционное народничество.

Минуло четверть века. Давно уже на поприще классовой борьбы выступил рабочий, марксист, ленинец. Остатки народников, растеряв боевые традиции революционеров-демократов, скатились в болото либерализма. Возникшая партия эсеров возродила индивидуальный террор, но отказалась от светлых, хотя и утопических идеалов социализма Желябовых, Морозовых, Перовских, Мышкиных, Алексеевых.

И грянул 1905 год.

Революция пролетариата освободила революционеров-народовольцев из Шлиссельбурга. Немногие из них нашли в себе силы, чтобы выжить, не сойти с ума.

Николай Морозов выжил, стал крупным ученым-химиком. Он не забыл об архиве. Но могила Зотова не могла ничего ему подсказать. Кто-то вспомнил только, что на даче Владимир Рафаилович незадолго перед смертью хранил какие-то документы. Он прятал их под полом беседки в саду. Но беседка тоже давно сгнила, и следы затерялись окончательно.

Морозова еще раз упрятали в тюрьму, однако ненадолго. Новая революция освободила его окончательно.

И стало известно, что Зотов перед смертью передал заветные портфели редактору «Нового времени» Суворину, а сын Суворина, уже после революции, отдал их издателю журнала «Былое» Бурцеву.

Теперь только Морозов вспомнил странную встречу в 1907 году, когда Суворин пытался познакомиться с ним. Но он отверг эту попытку реакционера. Морозова не сломили 25 лет Шлиссельбурга.

Такова удивительная судьба этого архива, или, вернее, того, что от архива осталось.

Исчезли печати и бланки, исчезли многие письма, программные документы. И все же сколько нового, ценного внес архив в изучение истории революционного движения в России в 70–80 годах XIX века!

Варианты программы «Земли и воли». Первая программа, переписанная рукою А. Оболешева на двух листах папиросной бумаги. Проект устава «Земли и воли», два варианта, и также рука Оболешева; поправки и замечания к проекту самого Оболешева, Александра Михайлова, Квятковского.

Многочисленные письма и грозные предупреждения, которые посылались Исполнительным комитетом «Народной воли» царским палачам, письма из тюрем товарищей, приговоренных к казни, проекты договоров и… четыре тетради.

Они аккуратно переписаны женской рукой. Записи в тетрадях столь поразительны по своему содержанию, что, бесспорно, они являются самым ценным материалом из всего, что сохранилось в архиве.

Это тетради Николая Васильевича Клеточникова.

Его имя не воскрешает картин героической борьбы: подкопов под полотно железной дороги, выстрелов на Дворцовой площади, взрыва столовой Зимнего. Но Клеточников был, пожалуй, одной из самых героических фигур среди корифеев народовольчества.

Худощавый, среднего роста, со впалыми щеками, он говорил негромко, глухим голосом и не знал, куда девать свои руки. Что-то неуклюже-детское, чистое, мягкое светилось в этом человеке. Он приехал из глухой провинции, и народовольцы, с которыми познакомил его Александр Михайлов, показались ему гигантами. Клеточников смотрел на них с обожанием, с трепетом и втайне мечтал быть похожим на этих людей.

А «гиганты» с восторгом взирали на этого болезненного, тихого «ангела-хранителя».

И он действительно в течение двух лет охранял партию «Народной воли» от ударов жандармерии. Клеточникову по настоянию Михайлова удалось устроиться письмоводителем в секретнейший отдел политического сыска Третьего отделения, а потом и департамента полиции.

Трудно даже представить себе ту моральную пытку, которая длилась для этого кристально чистого человека два года. Он был в логове царских опричников, его ценили там за красивый почерк, молчаливость, за то, что живет он одиноко, никого у него не бывает, ни к кому он не ходит, обедает в кухмистерской и всегда «готов предстать перед начальством».

Такой человек был сущим кладом для секретной работы. Это был клад для революционеров.

И вот его тетради.

Списки шпионов, которые состоят на жаловании, шпионы добровольные, лица, на которых секретный сыск имеет виды. Где, когда, кем производились обыски и аресты, у кого в ближайшее время они намечаются, кто состоит на подозрении жандармов, за кем установлен секретный надзор. Сведения о людях, которых жандармы считают революционерами, но они не известны руководителям народничества. Как ведут себя арестованные на допросах, выдали ли кого, пытают ли их…

Записи Клеточникова — в своем роде единственный источник, из которого исследователь может почерпнуть не только факты; он узнает о том, что «думают» сделать жандармы, характеристики людей, работавших в Третьем отделении. Многие документы фонда Третьего отделения и департамента полиции в настоящее время можно восстановить, пользуясь только таким путеводителем, каким являются тетради Клеточникова.

Кто еще расскажет о том, как пытали Александра Соловьева, стрелявшего в царя 2 апреля 1879 года, о делах матерых шпионов вроде Шарашкина, Райнштейна, которые были уничтожены народовольцами (жандармы не могли никак понять, откуда революционеры узнали о подлой деятельности этих «пауков»)?

Клеточников был арестован 28 января 1881 года на квартире Колоткевича; он зашел к нему, чтобы предупредить об аресте. Приговоренный к смертной казни, которую потом заменили вечной каторгой, он через год после суда погиб в Алексеевском равелине.

Такова судьба этого удивительного, уникального по своему значению архива. Теперь он мирно стоит на полке, верно служит исследователям. В 1932 году все материалы архива «Земли и воли» и «Народной воли» были изданы Обществом политкаторжан.

Уж поскольку мы заговорили об архивах народников, то расскажем и о том, сколь драматически сложилась судьба другого, очень небольшого по количеству документов, но чрезвычайно важного по значению архива.

Узнику, сдавленному четырьмя стенами камеры, остаются только мысли и мечты. Мысли горькие, хотя в них нет сожаления. Кончаются последние дни жизни, еще неделя, немного больше… И эшафот, и безвестная могила. Всю жизнь поглотила борьба. А ведь он не был создан для нее. Его влекло научное поприще. Но революция требовала практики. Пришлось засесть за изготовление динамита, конструировать мины, готовить метательные снаряды. Ни минуты отдыха, ни на секунду нельзя ослабить нервы. Нелегальный, гонимый!..

А мечты? Как хочется помечтать о жизни!

Но это бесплодно. Ее осталось так мало, что можно считать не дни, не часы, а минуты.

Мучает одно, неотступное, режущее — сознание разгрома организации. И не потому она потерпела крах, что враг могуч, а потому, что была слаба. Но в чем просчет? Одному трудно найти ответ. Узник с тоской оглядывает камеру: забранное крепкой решеткой окно, стол, стул и кровать.

А в окне краешек луны. Даже ее холодный свет кажется теплым приветом жизни, воли. Недолгий гость этот далекий спутник. Пять-шесть минут, и он отвернется от окна, медленно поплывет в необозримые шири. Сколько пространства! Вечность! Узник приветливо кивает луне головой. До завтра! А ведь скоро наступит день, когда не будет завтра. А луна будет светить… другим, всем, кроме него.

Нет, лучше не думать об этом! Слишком мало времени, чтобы растрачивать его на такие мысли.

Вчера, прежде чем забыться тяжелым сном, он опять думал над одной идеей. Потом целый день допросы. О чем он думал вчера? Опять о Луне?

Да, о Луне. Ему снова хотелось до нее добраться. Почему возникло такое желание, он сейчас уже не может припомнить, но оно породило мысль о летательном аппарате. Узник улыбается, сразу становится спокойным. Его уже больше не раздражают шаги стражей, он не вздрагивает, когда подымается шторка глазка на двери…

Летательный аппарат! Извечная мечта человека! Он много читал о тех, кто, подобно Икару, хотел взвиться ввысь. Проходили века. Леонардо да Винчи, братья Монгольфье… Люди парят на воздушных шарах без руля и без ветрил. Аппарат тяжелее воздуха — вот о чем он думал вчера перед сном!..